Евгений Красницкий - Бешеный Лис
– Чего, Минь? Ой, погоди-ка, дай я тебе кровь сотру.
– Пустяки, царапина, подсохла уже, не трогай.
– Одежду закровенишь, потом стирать. – Роська извлек откуда-то чистую тряпочку и принялся осторожно отирать кровь с Мишкиной щеки.
– Ладно, ладно, хватит уже. – Мишка отвел Роськину руку с тряпочкой. – Слушай, поговорить надо. Где бы нам устроиться?
– А пошли в конюшню, там сейчас нет никого.
– Идите, я – за вами. Придумай там, чтобы посидеть, а то я уже все руки костылями отмотал.
* * *Собственно конюшни, в привычном понимании человека более поздних веков, на подворье у сотника Корнея не было. Архитектурная мысль XII века до таких изысков еще не развилась. Был просто навес, под которым ставили лошадей, да несколько жердей, не дававших им разбрестись. Но даже это было роскошью: в большинстве семей скотину вообще держали в загонах под открытым небом.
Мишка конечно же знал устройство конюшни по кинофильмам и телепередачам, но в натуре ни одной конюшни не видел. Хлев видел, и не однажды, но наиболее сильное впечатление от этого сооружения было не столько зрительным, сколько обонятельным, поэтому аргументация для обоснования необходимости строительства жилья для скотины у него в голове все как-то не складывалась.
«Что будете делать, сэр? Первое впечатление у Первака о вас уже сложилось. Причем весьма, пардон, нелестное: легкомысленный болтливый барчук, внук боярина-самодура. А нужен вам этот парень позарез. С его-то неюношеской серьезностью, умением брать на себя ответственность за других, наверняка имеющимся среди куньевской молодежи авторитетом… Что ж придумать-то?
Прежде всего, сэр, не комплексовать! Он видел перед собой мальчишку, своей дурью спровоцировавшего скандал. Мальчишку, которого пришлось защищать от глупой девки. Позорище, блин: старшину «Младшей стражи» девка граблями побила. Не комплексовать! Вон они оба уже устроились и на вас, сэр, пялятся. Выход только один: противопоставить образу раздолбая-барчука иной образ – более сильный и, с точки зрения Первака, привлекательный, лучше всего, совершенно неожиданный. В запасе имеется только одна матрица – старшина «Младшей стражи». Ее и используем.
Фу-ух, дотащился наконец. Достали эти костыли… Всё, работаем. Пацана задвигаем, Михаил Андреевич Ратников, ваш выход! Девочки, на сцену, блин!»
– Василий, зачем врал? – первым делом спросил Мишка своего крестника.
– Я не врал! Просто сказал, что подтверждаю!
– Не выкручивайся, Василий, воину невместно. Ты сказал, что все видел.
Роська неожиданно набычился и повысил голос:
– А ты рабом был, знаешь, что это такое? Я был! И не хочу, чтобы его, как меня тогда… Соврал! И еще совру! Можешь делать со мной что хочешь!
«Ну-ну. Еще рубаху на груди рвани, жертва эксплуатации. До чего же любит русский человек своими бедами глаза другим колоть. В сущности, психология нищего, выставляющего напоказ язвы и увечья. Но нищего агрессивного – свои беды преподносят, как упрек остальным. Будем отучать, достоинство начинается с самоуважения».
– Что справедливости взыскуешь – добро. Хвалю. Но средство ты выбрал негодное. Слово воина – золотое слово, поэтому воину верят без доказательств. А кто сомневается, повинен подтвердить свои сомнения с оружием в руках – на Божьем суде. Только так, и никак иначе. Будешь уличен во лжи хоть раз – верить тебе не станут никогда. И оружием ничего не докажешь – твой вызов просто никто не примет. Надеюсь, понял и повторять не придется. – Мишка сделал паузу, пытаясь понять, как его слова подействовали на Роську. Ничего не понял и продолжил: – Теперь о рабстве… Забудь. Забудь навсегда, как будто не было.
– Такое забудешь!
– Хочешь жить – забудешь. Воин и раб – вещи несовместные, в одном человеке не уживаются. Не сможешь выдавить из себя по капле раба – убьют если не в первом бою, то в третьем или в пятом. Или на поединке. Примета верная и оправдывается всегда. Феофана помнишь?
– Помню, а что?
– Он сейчас нарочитый человек, ближник епископа. А в молодости, так же как и ты, в ничтожестве пребывал. Был холопом у боярина – ныне настоятеля нашего отца Михайла. Выбрался наверх, но раба из себя вытравить не смог. Стоит заговорить с ним властным тоном и показать, что ты выше его, – дает слабину. Даже у меня получилось, и в этот момент я мог зарезать его, как куренка. Хочешь быть воином – забудь, что был рабом. Надеюсь, и это ты тоже правильно понял.
Краем глаза Мишка старался следить за реакцией Первака. Тот слушал. Не «разинув рот», но внимательно. Очень внимательно. Глаза его все время перескакивали с Мишкиного лица на Роськино и обратно.
– А теперь соединим то, что я сказал, в одно. Вранье – свойство раба. Раб врет, чтобы отлынивать от работы, раб врет, чтобы избежать наказания, раб вынужден врать, потому что не может защитить себя иным способом. Воин же способен защитить не только себя, но и других – оружием. Ему ложь не требуется.
Первый шаг к воинскому достоинству тобой уже сделан: Святое крещение сняло с тебя не только первородный грех, но и рабское клеймо. Любого, кто назовет тебя рабом, ты имеешь право убить. То же самое обязан сделать я как твой крестный отец.
Снято клеймо, но осталась внутренняя сущность. Справиться с ней можешь только ты сам. Выдавливай, вытравливай, выжигай из себя рабскую сущность. Каждый день, каждый час. Начни с того, что запрети себе врать, даже в мелочах.
– Минь… я…
– Молчи, воин Василий. Никаких слов не нужно. Я тебе поверил, когда взял на себя ответственность за тебя, как отец за сына. Один раз ты это доверие уже оправдал: убил татя и спас мою матушку. Жизнь длинная, будут и еще всякие случаи. Я тебя тоже не подведу.
«Так, Роська до нужной кондиции доведен: не прослезился, но близок к тому. На Первака, кажется, тоже произвело впечатление. Ну что ж, действие третье, картина вторая. Те же, там же. Занавес!»
– Теперь с тобой, Первак. Как же тебя все-таки по батюшке?
– Вторушич.
– Понятно. А я – Михаил Фролыч. Ты не подумай чего, я с уважением.
– А я и не думаю.
«Лажа! Из образа выходите, сэр! Никаких реверансов, никаких оправданий! Давить, блин, давить!»
– Так вот, Первак Вторушич. Ты только что видел, КАК у нас относятся к воинам. Раненый воин неприкосновенен, пользуется всеобщим уважением и заботой. Слово воина не подвергается сомнению.
– Боярин переспросил: «Кто еще видел?» – напомнил Первак.
«Не оправдываться! Давить!»
– Не притворяйся, что не понял!
– Но переспросил же…
«Вот так, пусть он оправдывается!»
– М-да. – Мишка оглядел Первака с головы до ног и обратно. – Не воин. Пока. Может быть. Ладно, объясняю. Есть слово участника события, и есть взгляд со стороны. Со стороны, как ты, наверно, слышал, виднее. Боярину, чтобы вынести справедливое решение, надо было знать и то, и другое. В этот раз то и то совпало, потому что Роська соврал. Но воину верят на слово. Поэтому вопросов больше не было и боярин Корней вынес решение. Так вот: ты видел, как у нас относятся к воинам. Также ты видел, как у нас относятся и к холопам. Тебя вообще ни о чем не спросили. У тебя голоса нет! И это было неправильно.
«Держать паузу, держать! Пусть спросит: „Почему?“
– Почему неправильно?
– Верно спросил. Умеешь думать, – снисходительно похвалил Мишка. – Неправильно потому, что обельная грамота на тебя еще не выправлена, ты еще не раб. Пока. Твоя жизнь еще может пойти несколькими разными путями. Видишь их перед собой? Знаешь, что надо делать, чтобы пойти по тому или другому?
– Какие пути?
«Бинго! Теперь будет слушать!»
– Их в общем-то два. Первый – холопство. На землю тебя не посадят – молод, жены нет, мать ключница. Останешься дворовым: подай, принеси, сбегай. Это жизнь для мужчины? Допустим, ты готов стерпеть, чтобы не бросать семью. Что будет дальше?
Моя мать будет за провинность хлестать твою мать по щекам, а ты не сможешь вступиться, потому что тебя сразу же убьют. Твоих братьев (а они тоже будут дворовыми на побегушках) будут пороть за провинности, и ты не сможешь их защитить, потому что тебя сразу же убьют. Твою сестру изнасилуют, и ты не сможешь ничего поделать, потому что тебя сразу же убьют. Вас насильно окрестят, и ты никуда не денешься, потому что у нас умеют заставить. Своих в бой – на смерть – водят, а уж чужих-то в церковь – вообще не вопрос. Допустим, ты не стерпишь и кого-то из нас убьешь. Воина вообще убить трудно, но допустим. После этого ты будешь умирать долго и мучительно. Допустим, ты уйдешь в бега. От нас уйти трудно, но допустим. И тогда твоя семья тебя больше никогда не увидит. Получается, что, оставшись, ты своих как раз и бросаешь. Без помощи и защиты.
– Гниды! Будьте вы…
– Гниды? – не дал Перваку договорить проклятие Мишка. – Роська, сколько нас было на той дороге?
