Александр Прозоров - Тень воина
— Сейчас разъедемся, — негромко сообщил Захар. — Коней своих оставим, броню скинем, да сюда вернемся, скотину разберем. Я детей пошлю дрова заготовить, тризна с тебя. Согласен, воевода?
— Само собой, — кивнул ведун.
— Да, и хан твой в моей повозке вместе с юртой катается.
— Сделай доброе дело, Захар, пусть он еще пару дней у тебя побудет. А то я за себя не ручаюсь. Потом поможешь мне кару для него устроить. Договорились?
— Добро, — кивнул старшой. — Токмо не затягивай.
Они въехали в ворота, отвернули в разные проулки. На то, чтобы снять с себя броню и завести лошадей в конюшню, ушло несколько минут. Еще столько же — чтобы обнять Третю, потискать в объятиях сестру. Ведун с Одинцом вместе вышли из поселка, забрали из оставленных повозок свои, пошли на поле снова.
— Ну, Челкач, — приветствовал Одинца старший, — ты у нас оберегом был, у тебя и глаз должен быть верным, поворачивайся к полю спиной. Чьи кони?
Коля и Трувор — захаровские пострелята, как раз отделили от табуна трех коней.
— Это… Твои!
— Быть по сему! Лада, ты где? Гони их к нам на двор. А это чьи?
— Проскури.
Как и дележ дувана, процесс распределения коней вызвал всеобщий интерес, каждая тройка, уходящая к новым хозяевам, провожалась радостными криками. Себя Одинец назвал последним, заполучив пару чаграевых кобыл и саврасого мерина. Потом точно так же разошлась по рукам отара — с помощью сестры и брата Людмилин сын угнал себе на двор пятнадцать овец.
Там через щель над дверью бани уже вовсю шел дым, предвещая парную и сколько угодно горячей воды — но сегодня путники не спешили смыть с себя грязь после долгого пути. Одинец с восторгом рассказывал, как он рубился одной рукой, иногда прикрываясь древком Челки, как едва не погиб от меча половца, но отделался покалеченной рукой, как удар краем меча в ухо едва не снес ему половину головы — и даже не замечал, как постепенно каменеет лицо его матери. Однако он не просто рассказывал — здоровой рукой он распускал узлы, стягивающие рухлядь на доставшемся в качестве трофея возке. Наконец кожаный полог сполз. Олег увидел большую груду половецких халатов, не меньше сотни, почти все старые и истрепанные, но под ними… Под ними, скатанные в аккуратные рулоны, лежали яркие самаркандские ковры.
— Да помогите же! — взмолился уставший Одинец.
Олег, не мудрствуя лукаво, прихватил от стены конюшни оглоблю, оперся ею в халаты, толкнул, сбрасывая всю кипу на землю. Небрежно отметил:
— Сойдут попоны сшить.
Потом подхватил один из ковров, раскатал. Девчонка пискнула, наверное, впервые увидев столь яркий рисунок из неведомых цветов.
— Нравится? — Она закивала. — Ну, так давай на стену повесим. И красиво, и дуть будет меньше. Давайте, таскайте да на полу расстилайте. Пусть проветриваются, а то моль сожрет.
Через полчаса изба Людмилы стала напоминать чертоги шамаханской царицы: разноцветные ковры с коротким плотным ворсом закрывали весь пол, висели на стенах, прибитые к растрескавшимся бревнам деревянными щепами, выстилали топчан и полати. Помимо красоты, ковры скрадывали шумы, поглощали эхо — и теперь каждое слово, каждый шаг звучали в избе вкрадчиво и таинственно, словно в сказке.
Кроме того, среди рухляди нашлись две связки лисьих шкур, несколько шапок разных форм и размеров, несколько пар детских меховых штанов — и в конце концов, при виде преобразившегося дома, при виде детей, щеголяющих в соболиных треухах и беличьих колпаках, даже Людмила смягчилась, и глаза ее наполнились радостью.
— Всё, ратники, в баню выметайтесь, а я вам пока стол накрою, как на праздник положено.
— Идем-идем, мама, — согласился Одинец. — Токмо как же я с лубьем-то?
— Как все, — пожал плечами ведун. — Старую одежду придется срезать, новую поверх лубка натянуть. Ну, и не мыть пока правую руку, только тело споласкивать…
Они вышли на улицу. Паренек сразу потрусил к баньке, а ведун остановился, прислушиваясь к странному звуку. Среди радостного разноголосого гомона, несущегося со всех сторон, резким перепадом отличался протяжный однотонный вой, лишь иногда прерываемый всхлипываниями. Совсем неподалеку плакала женщина. Одиноко и безнадежно. Похоже, в чей-то дом вместе с богатой добычей пришла и тяжкая, непоправимая беда.
* * *К небогатому святилищу Суравы участники похода собрались только в полдень. Прочие деревенские остались у ворот, издалека наблюдая за таинственным обрядом прекращения войны.
Несмотря на мороз, все воины — и здоровые, и раненые, — юные и зрелые мужи были обнажены по пояс, шли безоружные, сжимая в руках по толстому жгуту соломы. Только Олег нес священные атрибуты войны и победы — чашу из черепа древнего латинянина и несущую свежие зарубки на древке Багряную Челку. Перед валуном, на поле их уже дожидалась высокая поленница, на которой покоились Малюта, Лабута, Путята и еще один сельчанин. Вокруг стояли еще несколько составленных для костра поленниц.
Ежась от холодка, Середин остановился в четырех шагах от Велеса, взглянул на его снежную шапку и подумал о том, что старику, должно быть, тоже не жарко. Тем временем из-под валуна выбрался волхв в сопровождении мальчишек, вооруженных деревянными вилами. Он подошел к Олегу, сурово потребовал:
— Говори!
— Я пришел вернуть великому Велесу его обереги, которые смогли сохранить нашу рать в тяжелом походе и позволили добиться небывалой победы над злобным врагом, — склонив голову, протянул ведун чашу и Челку.
Волхв принял вымпел, оглядел, удовлетворенно хмыкнул:
— Я вижу, она билась в сече, смертный?
— Да, она сражалась вместе с нами и принесла нам победу.
— Что же, отныне и твое имя станет частью ее славного имени, твоя жизнь станет частью ее истории, твоя отвага станет частью ее отваги и продолжит приносить победы нашим детям, — принял Багряную Челку старец, отнес к валуну, вернулся. Взял у Олега чашу, осмотрел. Осторожно принюхался: — Здесь была кровь?
— Да, волхв.
— Чья?
— Моя, волхв, — показал ссадину на предплечье ведун.
— Ты решил смешать свою кровь с амулетами предков? — настороженно склонил голову старик. — Ты хотел получить их силу?
— Я пытался спасти нашу рать, — честно ответил Середин. У меня не было другого выхода.
— Ты использовал силу предков, смертный, — укоризненно покачал головой старик. — Тебе это помогло?
— Но ведь мы живы, волхв, — напомнил про очевидное Олег.
— Да, живы, — согласился волхв. — Да, ты смешал свою кровь с нашей, твоя сила станет нашей силой и сделает детей наших еще сильнее. Ты поступил правильно, смертный. Сила никогда не приходит без крови. Родная кровь дает новую силу. Ты сделал амулет сильнее, смертный, Велес благодарит тебя за это.
Старик спрятал оберег, вернулся с косой длиной около метра и толщиной в руку, сплетенной из соломенных жгутов. Замер перед Олегом, сверля его взглядом:
— А скажи мне, смертный, не творил ли ты зла, находясь в ратном походе?
— Я делал только то, что должен, волхв, — пожал плечами Середин.
— Ужели? — волхв начал зыркать по его телу, словно искал кого-то мелкого и ловкого. — Ведомо мне, к людям, трудом тяжелым, ратным занятым, извечно окаянники пристают. За плечами прячутся, мерзости советуют, злобствуют руками человечьими, непотребства учиняют жестокие… А ну, признавайся, не творил ли ты зла в походе ратном!
— Творил! — вздрогнул от неожиданности Олег. — Убивал людей в походе как мог, волхв, боль им причинял, страдание и разорение.
— То не ты, то окаянники баловали! — Волхв хлестнул ведуна по плечу, по спине: — Вот я их! Всех побью! Всех изведу, повыдергаю… Ой, вот они прилипли… — Старик брезгливо отбросил косу, попав, тем не менее, точно на один из заготовленных костров, вытянул руку, присыпал голову, плечи Середина теплым и сухим шелестящим песком: — Накрой, Триглава, одеянием своим сына верного, за тебя нестрадавшего. Очисти его от греха чужого, окаянного. Очисти от помысла злого, от деяния прошлого, от памяти чужой. Очисти живот, очисти сердце, очисти душу… Всё, смертный, нет более на тебе стыда. Чужое зло я с окаянниками прогнал, твое мать твоя Триглава взяла. Чист ты отныне пред землей, Велесом, перед людьми и прародителями нашими. — Старик обогнул ведуна, встал перед Захаром:
— Скажи мне, смертный, не творил ли ты зла, находясь в ратном походе?
— Я убивал волхв и причинял боль.
— И на тебе окаянников вижу, ратный. — Старец забрал у него соломенный жгут и принялся охаживать: — Но прогоню я их, прогоню… Вот они, размазал…
Волхв откинул солому, посыпал Захара песком, двинулся дальше. Мальчишка пробежал между мужчинами, наколол жгут вилами, опасливо перекинул на кострище поверх косы.
Когда старик дошел до последнего ратника, над костром появился слабый дымок. Вскоре он повалил всё гуще и гуще, по соломе заплясало пламя, над которым поднимался вязкий смолянистый дым.
