Тверской Баскак (СИ) - Емельянов Дмитрий Анатолиевич "D.Dominus"

— Правильно! — Одобряюще поддержали своего боярина исконные тверичи. — Дело, Якун, говорит!

На это остальная толпа взорвалась злым ревом, и местами даже замелькали кулаки.

«Если он хотел как-то разрядить ситуацию, — саркастически язвлю я про себя, — то у него явно не получилось!»

Пока я со своими предложениями не лезу. Как показывает мой жизненный опыт, в общении с толпой смысл и логичность сказанного вторичны, гораздо важнее желание народа тебя слушать. Площадь слышит лишь то, что хочет слышать! Поэтому я жду и, лишь когда обстановка накалилась до предела, подаю знак Калиде, и тут же мои люди дружно перекрикивают шум толпы.

— Пусть наместник скажет! Пусть скажет, что думает!

Через мгновение притихшая было площадь подхватывает призыв общим гулом.

— Пусть Фрязин говорит!

— Фрязин, твое слово!

«Вот так-то вот, Игорюша, ты и войдешь в историю! — Мысленно иронизирую над самим собой. — Не как Игорь Иванович Колыванов, а как Ванька Фрязин — ни весть откуда взявшийся итальянец».

На этой мысли, требуя тишины, поднимаю вверх правую руку. Гул толпы потихоньку замолкает, но я начинаю говорить только после наступления полной тишины.

— Не о том вы спорите, земляки! Сегодня речь идет не о том, кому жить в стенах города, а о том, будет ли вообще этот город стоять!

Сказав, специально беру паузу, чтобы все хорошенько прониклись. Площадь, действительно, застыла в молчании, еще не понимая о чем я, но впечатлившись самим заявлением. Тем более, что все в Твери уже привыкли, что пустыми словами я не разбрасываюсь. Молчат даже стоящие рядом бояре, не понимая куда я клоню.

Наконец, общее недоумение озвучил тот же самый мужик, что начал перепалку с Луготой.

— О чем ты говоришь-то, наместник? — С рябого от оспинок лица в меня стрельнул проницательный взгляд. — Беда какая на нас идет что ли⁈

Не отвечая ему, я сам задаю вопрос.

— Ты сам-то откуда?

Мужчина чуть замешкался, но с вызовом вскинув голову, произнес:

— С Новгород-Северского мы… Как прошлым летом степняки навалились, так совсем житья не стало.

Кивнув ему, мол понятно, я перевожу взгляд на его соседа.

— А ты…?

Тот мрачно опускает глаза.

— Дак с Рязани, понятное дело.

Я тыкаю пальцем в толпу, выбирая фигуры беженцев и задаю тот же вопрос. В ответ мне сыпется.

— С Переяславля!

— С Мурома!

— С Коломны!

Когда таких возгласов набралось с десяток, я набираю в легкие побольше воздуха и кричу так, чтобы меня слышала вся площадь.

— Вы слышали, тверичи⁈ Вся южная Русь в огне, так неужели вы думаете, что вас минует чаша сия⁈

Об этом болит душа почти каждого стоящего здесь, и кто-то из толпы выкрикивает.

— Неужто вернутся поганые⁈ Слыхать было, что Ярослав Всеволодович договорился с ханом ихним…

Не дав ему закончить, обрываю на полуслове.

— Ты это вон им скажи! — Обвожу рукой угрюмые лица беженцев. — Год-два и монголы вернутся, но у нас и без них врагов хватает. Литва уже на пороге, тевтоны с севера напирают. Времена грядут грозные и тяжелые. Князьям не до нас будет! Каждый будет выживать в одиночку! У кого силы хватит, тот переживет темные времена, а у кого нет, тот сгинет навсегда.

Стоящий в первом ряду тверичанин в сердцах сорвал с головы шапку.

— Ты нас не пугай, Фрязин, пуганые уже! Лучше скажи, чего делать-то⁈

«Вот ради этого вопроса, — усмехаюсь про себя, — все и затевалось!»

Обвожу взглядом площадь и резко меняю тон.

— Был когда-то в древности город. Начинался он вот с такого же крохотного городища как наш, а потом стал править всем миром. Скажите, быть такого не может, и я вам отвечу. Может! Если все организовать правильно, и каждый горожанин эти правила будет выполнять.

Чуть приостановившись, выравниваю дыхание и дожидаюсь очередного вопроса.

— Что же это за правила то такие⁈ — Тот же азартный мужичок вновь проявил нетерпение.

Узнаю в нем местного кузнеца Луку и обращаюсь уже непосредственно к нему.

— А правила, Лука Мефодич, простые. Есть ли война, нет ли, а каждый горожанин приписан к своему десятку и по тревоге должен прибыть к месту сбора с оружием кое ему по силам. Место сбора тоже расписано и у каждого свое. У кого на южной стене, у кого на северной стене, а у кого и в пешем строю. За прибытие своих людей, их снарягу и прочее отвечает десятник перед тысяцким по всей строгости. И ежели измена какая или халатность, то можно и головы лишиться. Он же со своих и спрашивает также жестко.

Теперь уже встревает рябой беженец.

— Эдак вы тех, кто в городе защитите, а с нами как быть⁈ С теми кто на подоле, в слободках живет или на хуторах в округе. Нам то что, пропадать⁈

Отрицательно машу головой.

— Зачем пропадать! Все, включая и округу, живут по тому же закону, что и в городе. По тревоге собираются в отряды и действуют по раз и навсегда установленному плану, когда каждый хутор не сам за себя, а все мы вот так! — Поднимаю над головой сжатый кулак и демонстрирую толпе. — Понятно! Все вместе как один, и ежели нам по плечу будет, то ворога вообще на нашу землю не пустим…

— А ежели нет⁈ — Вновь не унимается тот же мужичище.

— Ежели силенок не хватит, то всех! — Специально обвожу рукой всю площадь. — Всех укроем за городской стеной, но не за этой, — Киваю на почерневший от времени частокол, — а за новой, за той, которую мы построим так, чтобы всем, и ныне живущим и детям их хватило места.

Глава 17

В один день так ничего и не решили. Споры и крики шумели в городе еще неделю, но в конце концов пришли все же к взаимопониманию. Главным вопросом, естественно, был, за чей счет банкет? Городская стена, по моим расчетам, должна была втрое увеличить площадь города. Когда я это озвучил, меня поначалу засмеяли даже. Мол зачем столько и как ее защищать? Я им втолковал, что осада может продлиться не день, не два, а полгода и что тогда вы жрать будете? Большая площадь позволит горожанам держать скотину и огороды внутри крепостной стены, а не снаружи. Опять же народу тяготы меньше, ежели он после набега хотя бы с живностью останется, а не гол как сокол.

Вроде вразумил и насчет обороны тоже. Мол, если все население будет военнообязанным, то проблем с численностью не возникнет. Главное, обучить всех! Приучить не паниковать при тревоге, а бежать сразу же на указанное место и слушать команды своих десятников. Те в свою очередь сотников, а всеми силами руководит тысяцкий Твери, заранее зная где и сколько у него людей.

Верхушка тверского боярства вроде бы разумность моих доводов понимала, но почему-то упиралась, выводя меня из себя. Общее мнение в конце концов озвучил Якун.

— Это что же, у каждого смерда оружье будет⁈ Ежели я ему в зубы… Скажем, для понятливости! А он мне что…⁈ Копье мне в брюхо! Не надо нам такого!

Я сначала даже подумал, он шутит, а потом гляжу — нет, это серьезно. И по всем остальным видно, что проблема эта для них серьезная. Их насупленные рожи меня тогда даже разозлили. Подошел я тогда к боярину и, вцепившись взглядом ему в лицо, зло процедил.

— А ты, Якун Зубромич, повежливее с народом. Глядишь и люди к тебе с добром потянутся! — И, повернувшись ко всем остальным, выдал жестко и безапелляционно. — Помните, что народ не скотина! Вы от смердов зависите не меньше, чем они от вас! Будем держаться вместе, так выстоим, а нет, тогда сомнут! Не татары, так литва, а ежели эти не достанут, дак свои же князья разорят в междоусобных драках!

В общем, только через неделю, на следующем общегородском соборе, продавил я новое устроение ополчения и еще один налог на строительство стены, пристегнув к нему наем полка постоянной городской стражи. От полка, конечно, только название, потому что по моим подсчетам в этом году хватит лишь на вооружение трехсот бойцов не больше. Значит, по моей же классификации, лишь на две роты. Это, конечно, капля в море, но лиха беда начало!

Дальше уже пошли детали, кои решали уже кулуарно в стенах городской думы: кто будет командовать ополчением, то бишь городовым полком, кто дворянской конницей и прочее. Зная, что в этом вопросе мне не уступят, я и не настаивал, склоняя все стороны к компромиссу. Ополчение и оборону города отдали тысяцкому Луготе. Отряд конницы из детей боярских — под руку Якуна, а вот новый наемный отряд, который никто всерьез не воспринимал, бросили как подачку мне. Я сделал вид, что слегка обиделся и под это выбил для Калиды никому не понятный пост стратега. Слово это ни о чем боярам не говорило, и я объяснил, что он будет заниматься контролем снаряжения и обучением мужичья военному делу. Собрание похмыкало и, не заподозрив в этом ничего опасного, одобрило все назначения разом. Якун, по-моему, подвох почуял, но в чем он разобраться сразу не смог и потому промолчал.