Нил Стивенсон - Барочный цикл. Книга 7. Движение
— О, вам всенепременно надо бежать, — сказал он. — Но прежде мне хотелось бы перемолвиться словом с её светлостью, если план это дозволяет.
Элиза улыбнулась.
— План требует, чтобы первым делом Иоганн и Каролина сменили платье, — сказала она, движением век разрешая им выйти из комнаты. Иоганн повернулся и, не глядя, отвёл руку назад. Ладонь Каролины скользнула в неё, как сокол, падающий на дичь. Так они и вышли: он — устремлённый вперёд, она — плывя величаво, как приличествует её сану. В прилегающей комнате Иоганн начал по-немецки отдавать распоряжения людям, тихо ожидавшим там четверть часа с прихода Даниеля. Один заглянул в «салон», почтительно кивнул Элизе, сверкнул на Даниеля глазами и захлопнул дверь так резко, что все панели в доме отозвались потрескиванием.
— Вы со мной наедине, — заметила Элиза. — Сценарий, часто воспеваемый поэтами в клубе «Кит-Кэт».
Даниель улыбнулся.
— Если бы они воспевали нашу встречу, то уподобили бы меня Титону, который получил вечную жизнь, но не вечную молодость, и от старости, усохнув, превратился в сверчка.
— В качестве уловки ваша скромность хороша, — сказала Лиза. — Я вижу, как она должна действовать на молодых, тщеславных и плохо вас знающих. Мне, знающей вас хорошо, она неприятна. Прошу вас говорить прямо, не льстя мне и не уничижая себя; у нас мало времени.
Даниель глубоко вдохнул, как человек, которого только что окатили ледяной водой. Потом сказал:
— У меня к вам новость касательно Джека Шафто.
Теперь пришёл Элизин черёд ахнуть. Она так быстро повернулась к Даниелю спиной, что хлестнула его юбкой по ногам, затем отошла и села на скамью между двумя забитыми окнами. Даниель остался стоять к ней боком, чтобы не видеть её вспыхнувшее лицо.
— Я полагала, что вы его преследуете. Как…
— Преследую и поймаю, — отвечал Даниель, — что не помешало Джеку, при его уме, подстроить так, чтобы я услышал некие слова, предназначенные для вас.
— И что это за слова, сэр?
— Что всё, сделанное им за последнее время, сделано из любви к вам.
— Очень странный способ выказать любовь, — возмутилась Элиза. — Чеканить фальшивые деньги по указке французского короля и взрывать людей!
— На деле он никого не взорвал, — заметил Даниель. — Что до французского короля, некоторые напомнили бы, что он также сеньор Аркашонов.
— Спасибо за напоминание, — проговорила Элиза. — Это все его слова?
— Что он любит вас? Да, кажется, так.
— Что ж, если поймаете его, передайте ему мой ответ, — сказала Элиза, вставая. — Решение, которое он принял на амстердамской пристани, необратимо; чтобы в этом убедиться, довольно взглянуть на то, чем стал Джек через тридцать лет — всё можно было предсказать по его тогдашнему выбору.
— У меня есть основания полагать, что сейчас Джек хочет измениться, — произнёс Даниель, — так, как даже вы не могли предвидеть.
— Так поступил бы молодой Джек, который, должна признать, был мечтателем, — сказала Элиза. — Жалкая мразь, в какую он превратился, на это не способна.
— Никогда ещё стальная, утыканная шипами перчатка не бывала брошена с такой резкостью. Я еду в таверну «Чёрный пёс», — Даниель отвесил учтивый поклон, — и, если судьба сведёт нас с Джеком, передам ему ваш вызов.
Ньюгейтская тюрьма. Полчаса спустя
Как бы Иоганн фон Хакльгебер ни собирался вывозить прин-цессу Каролину из Лондона, план явно не предполагал, что это будет сделано тихо. Столпотворение было невероятное: Даниель наполовину испугался, что конюшни Лестер-хауз уже захватила пресловутая толпа. Но тревожиться не стоило: то были верные слуги герцогини. Даниель отыскал свой фаэтон и велел кучеру ехать на другую сторону Лестер-филдс, чтобы забрать сэра Исаака Ньютона. Всё произошло крайне быстрым и до нелепого подозрительным манером. Соглядатаи, расставленные на Лестер-филдс политиками, иностранными правительствами, биржевыми воротилами и газетчиками, должны были сообщить своим нанимателям, что усохший, как сверчок, пожилой джентльмен выскочил из лондонского дома герцогини Аркашон-Йглмской, запрыгнул в неподобающе роскошный и модный экипаж, промчался через площадь, подхватил величайшего в мире натурфилософа и умчался в направлении… Ньюгейтской тюрьмы. Что те подумали, остается гадать. Даниелю было уже всё равно.
Они встретились с Партри в «базарне», то есть яме под Нью-гетскими воротами, где свободные люди могли разговаривать с узниками через решётку. Партри использовал её вместо приёмной.
— Какие новости от Равенскара? — раздался его голос из-за прутьев.
— Прежде ответьте, когда мы увидим другую договаривающуюся сторону? — сказал Даниель. — Трудно торговаться с фантомом.
— Поскольку и вы для него — только фантом, он скорее всего думает так же.
— Так сведите нас наконец в одном помещении!
— Всё устроено, — заверил Партри. — Я снял «Чёрный пёс» на вечер. Там мы с ним и встретимся — в пустой таверне, без посторонних, у него скорее развяжется язык. Но и вы приготовьтесь развязать кошельки.
— Здесь тоже всё устроено, — кивнул Даниель. — При необходимости мы можем предложить узнику свободу и ферму в Каролине. При необходимости.
— Уж это слишком! — воскликнул Исаак. — Вполне достаточно обещать, что его повесят быстрее обычного.
— Возможно, — отвечал Даниель. — Но если этого не хватит, у нас будет запас для торга.
— Отлично! — сказал Партри. — В «Чёрный пёс»! Будьте осторожнее на лестнице, там скользко от раздавленных вшей.
— Больше обычного?
— Да, — отвечал Партри. — Я говорил, что очистил «Чёрный пёс» на сегодняшний вечер; многие, просидевшие там весь день, только что прошли по лестнице. Трудно сказать, что насыпалось из их лохмотьев.
— Да, весь Лондон сегодня в движении, — заметил Даниель.
— Только не то, что лежит на этих ступенях, — настаивал Партри. — Позвольте мне идти первым и светить фонарём.
Спускаясь следом за Партри, впереди Исаака, Даниель сказал:
— Как удивительно! На взгляд эта лестница ничем не отличается от любой другой.
— Что тут удивительного? — спросил Исаак.
— Мы всегда говорим о Ньюгейте с ужасом, — пояснил Даниель. — Но без узников это просто здание — разве что чуть зловоннее остальных.
— То же самое можно сказать о здешней таверне, — объявил Партри, распахивая дверь. Оттуда хлынул неожиданный свет и волна помоечного смрада.
— Вы хотите сказать, что на самом деле ужас внушают нам люди, заточённые в Ньюгейт, — произнёс Исаак.
— Бывал ли «Чёрный пёс» так освещён за всю свою историю? — спросил Даниель, входя в дверь. Ибо свечей здесь было не меньше, чем вшей на лестнице — и не из ситового тростника, а настоящих, восковых. Даже обеденная зала виконта Болингброка сияла сегодня не так ярко. Таверна не изобиловала мебелью — здесь либо стояли, либо лежали на полу. Имелась, правда, стойка — бруствер между узниками и джином; на ней-то и выстроился частокол свеч. Шон Партри направился к стойке. Даниель помедлил на середине помещения, чтобы оглядеться. Его глаза ещё не совсем привыкли к свету, но он уже видел, что больше никого здесь нет.
— Где?… — начал он.
— Сколько, ради всего святого, вы издержали на свечи? — вопросил Исаак. — Состояние! Вы обезумели?
— Дни моих безумств давно миновали. — Партри повернулся к стойке, превратившись в тень, рассекшую сноп света. — Не тревожьтесь, я заплатил за свечи из своего кармана. Когда мы покончим с делом, я раздам их узникам, которые по бедности не могут купить даже огарков и забыли, что такое свет.
— Вы слишком в себе уверены, — сказал Исаак. Теперь они с Даниелем стояли плечом к плечу, лицом к Партри; жар свечей обдавал их, как летнее солнце. — Мы ничего вам не заплатим, пока не получим искомого. Где узник?
— Узника нет, — отвечал Партри, — и не было. Я с самого начала вам лгал. Всё, что вы услышите сегодня о местопребывании Джека Шафто, вы услышите не от несуществующего узника, а от меня.
— Зачем вы нам лгали? — спросил Исаак.
— Чтобы добиться встречи на нейтральной территории. — Партри топнул ногой по каменному полу. — Здесь я могу изложить свои сведения без опаски.
— И что за сведения наконец? — потребовал Исаак.
— Что я — Джек Шафто, — сказал Джек Шафто. — Он же Джек-Монетчик, он же Ртуть, а равно обладатель множества других прозвищ и титулов. И что я готов окончить свою карьеру сегодня, если только мы сойдёмся в условиях.
Голден-сквер. Тогда же
Если цель званого вечера — свести интересных людей и поставить перед ними превосходные еду и вино, то приём у виконта Болингброка был событием года. Некоторые посетовали бы, что среди гостей слишком много вигов; что ж, Болингброк со вчерашнего дня олицетворял всю партию тори и не нуждался в свите. С другой стороны, если цель светского раута — увлекательная застольная беседа, то Эпоха Просвещения ещё не видела такого провала. Роберт Уолпол даже мурлыкал себе под нос, чтобы заполнить тишину. За столом сидели двенадцать человек; лишь двое из них — Болингброк и Равенскар — были облечены властью вести переговоры. Однако обоим, судя по всему, нравилось есть и пить в гробовом молчании. Время от времени кто-нибудь из вигов помоложе обращался к соседям с репликой; разговор несколько мгновений тлел и дымился, как искра, упавшая в мох, пока Болингброк или Равенскар не заливали его словами: «Передайте соль». Перемены следовали одна за другой, поскольку у гостей не было других занятий, кроме как жевать и глотать. Лишь после пудинга Болингброк удосужился начать гамбит.
