Нил Стивенсон - Барочный цикл. Книга 7. Движение
— Описание вполне точное.
— А! Вот и она!
— Кто «она», милорд?
— Вот, поглядите и скажите мне.
Роджер неохотно шагнул к телескопу.
— Смотрите-смотрите! — подбодрил его Болингброк. — Можете не опасаться, половина лондонских тори глядели в этот окуляр и видели её.
— Вряд ли такие слова можно счесть рекомендацией, но я вас уважу.
Роджер нагнулся к телескопу.
В окуляре возник пузырь зелёного света; он рос по мере того, как Роджер приближал глаз к линзе и, наконец, стал целым миром. Поворот верньера — и мир этот обрёл чёткость.
Галерею, отделяющую сад (передний план) от конюшен (дальнего), разрезала посередине высокая сводчатая арка с воротами; сейчас они были открыты. Соответственно Роджер не мог видеть конюшен, только участок жёлтого гравия в проёме арки. Впрочем, даже этого было довольно, чтобы понять: сегодня там царит оживление. Копыта, обутые ноги и колёса сновали туда-сюда, сплющенные оптикой в плоскую картинку — живую кулису. На её фоне в арке стояла, нагнувшись, женщина, одетая по-дорожному. Она переобувалась из домашних туфель в высокие ботинки. Рядом лежал открытый саквояж, переполненный нарядами. Подбежала служанка с платьем в руках, сунула его в саквояж и принялась уминать руками.
— Я бы назвал это спешным отъездом, — сказал Болингброк в ухо Роджеру. — Похоже скорее на Меркурия, чем на Венеру.
Роджер, не обращая на него внимания, подкрутил верньер, старясь чётче разглядеть женщину, надевавшую дорожную обувь. У неё, несомненно, были длинные каштановые волосы, которые сейчас соскользнули с плеча и касались земли.
Нет, они лежали на земле. Грудой. Роджер заморгал.
— Что вы увидели?! — вопросил хозяин. — Это она?
— Погодите, я не уверен.
Локоны определённо лежали на земле. Дама спокойно закончила шнуровать ботинок, затем подняла их. У неё были белокурые, с проседью, волосы, уложенные плотно к голове. Она встряхнула каштановый парик, расправляя пряди, и надела поверх белокурых волос. Служанка, сумевшая таки закрыть саквояж, подошла, натянула парик сильнее и подколола его длинной шпилькой.
— Лопни мои глаза, — сказал Роджер. — Волосы её выдали. Если эта молодая дама — не принцесса Каролина Бранденбург- Ансбахская, то я — не виг.
— Дайте и мне посмотреть! Что она сейчас делает? — воскликнул Болингброк. Роджер шагнул в сторону. Болингброк припал к телескопу, поправил резкость, снова отыскал даму и сказал: — Я вижу только её спину. Ухажёр куда-то запропал. Думаю, она садится в карету.
— Я тоже так думаю, милорд.
«Чёрный пёс» в Ньюгейтской тюрьме. Тогда же
Бывает, что человек, долго бившийся над трудным уравнением, внезапно находит способ кардинально его упростить. Два выражения, которые он переписывал вновь и вновь, так что они стали ему знакомей собственной подписи, в результате наития или каких-то дополнительных данных оказываются равными и полностью исчезают из формулы, оставив для раздумий совершенно новое математическое равенство. В первый миг он ликует: гордится собой, радуется, что дело пошло. Затем приходит отрезвление. Он смотрит на оставшуюся запись и видит, что получил совершенно новую задачу.
Нечто подобное произошло с Даниелем в «Чёрном псе». Например: Джек Шафто был при сабле. Покуда он оставался Шоном Партри, она Даниеля не смущала: многие ходят вооруженными. У Джека сабля сразу приобрела иной смысл. Он нарочно всё подстроил, чтобы убить Исаака и Даниеля, если до этого дойдёт. Или свечи: со стороны Шона Партри — просто блажь, со стороны Джека — средство видеть лица противников, самому оставаясь в тени. И это лишь очевидное и поверхностное; о более глубоких последствиях можно было бы раздумывать неделями.
— Ньютон ошарашен; Уотерхауз кивает, как будто с самого начала обо всём догадывался. Похоже, Уотерхауз умнее, чем о нём думают, — сказал Джек.
— Я чувствовал какой-то подвох, поскольку не мог уяснить недавних событий, — произнес Даниель. — Но такого я не ждал.
— Теперь уяснили?
— Нет.
Даниель посмотрел на Исаака, который в кои-то веки соображал медленнее него. Тот как раз остановил взгляд на рукояти Джековой сабли, затем принялся озираться в поисках выхода.
— Вся работа последних месяцев: Бедлам, «Грот-салинг», аукцион — зачем? Какова цель? — выговорил Даниель.
— Спросите де Жекса, — отвечал Джек. — Я принимал в этом кукольном балагане куда меньшее участие, нежели вы думаете. По большей части был просто зрителем. Смотрел и посмеивался. Хотя и осерчал под конец, когда увидел его в реке и понял, что он спасся.
— Так вы впрямь его ненавидите?
— И всегда ненавидел, — кивнул Джек. — Хотя, полагаю, он об этом не догадывался, пока у него в карете не взорвалась ваша штучка. Тут до него, наверное, дошло, что я ему не друг.
— Поскольку вы затеяли двойную игру…
— Все годы, что я имел несчастье его знать, он обращал минуты в часы, а часы — в дни трескотнёй про алхимию. В последнее время — с тех пор, как стало известно, что вас вызвали из Бостона — он сделался совершенно невыносим. И я подумал: раз он столько мучил меня алхимией, будет только справедливо с её помощью его и прикончить.
При упоминании алхимии Ньютон ожил. (Что показалось Даниелю исключительно характерным: и впрямь, когда Исаак бывал общителен, кроме как в среде алхимиков и в разговорах об алхимии? Не зря они зовут себя Эзотерическим братством. Только из этого круга он черпал новые знакомства за единственным исключением Даниеля; на алхимии строилось всё его взаимодействие с другими людьми, и в этом была своя магия.)
— Если где-нибудь и когда-нибудь было уместно задать крайнее неделикатный вопрос, то здесь и сейчас, — начал Исаак.
— Валяйте, Айк, — подбодрил Джек.
— Если вы так давно питали к де Жексу смертельную вражду, то почему не убили его раньше? Ибо, если я не ошибаюсь, вам такое не составило бы труда?
— Вы, прикончивший стольких на Тайберне, можете думать, что нет ничего проще, и воображать, будто я отправил на тот свет не меньше людей, чем Тамерлан, — отвечал Джек. — Однако убийство по закону — сущая безделица по сравнению с тем, что надо проделать в моём мире, чтобы убить духовника французской королевы.
— И в одержимости де Жекса алхимией вы увидели средство убрать его чужими руками, — сказал Даниель.
Джек вздохнул.
— У меня почти получилось. И может ещё получиться так или иначе. Однако сейчас время неспокойное, поэтому нам надо утрясти наши дела честь по чести.
— И вам хватает дерзости помыслить, будто после всего вами совершенного дела можно просто утрясти! — вскипел Исаак.
— А не поинтересоваться ли вам мнением маркиза Равенскара? — спросил Джек. — Если он обещал свободу и ферму в Каролине мошеннику, который всего лишь выведет на мой след, что он предложил бы мне, если б оказался сейчас с нами? Что дали бы вы за то, чтобы прежнее содержимое ковчега доставили вам сегодня домой?
Даниель на миг забыл, что заперт в Ньюгейте с опаснейшим преступником Лондона — так явственно представился ему гнев Роджера, когда тот узнает, что Даниель с треском провалил переговоры.
Покуда он воображал свою встречу с Роджером, Исаак, замешкавший было вначале, стремительно вырвался вперёд.
— Допустим, в вашем предложении что-то есть, — сказал он. — Как в таком случае оно согласуется с вашей ролью платного агента французского короля?
— Ах да, очень важно, — проговорил Джек. — Луй — дальновидный малый. Заслуживает всего, что о нём говорят. Между двумя войнами придумал, как ему выиграть следующую: обрушить английскую денежную систему. Отличный план. Нужен исполнитель. Тут подворачиваюсь я. Я знаю Лондон. Кумекаю насчёт металлов и чеканки монет. Есть организаторский опыт по Бонанце, Каиру и всему такому. Вот только светского лоску нет, да и верить мне сложно. Как восполнить мои изъяны, чтобы использовать достоинства? Де Жекс. Родовитости — хоть отбавляй. Сумеет втереться в любую гостиную — а я тут как раз не силён. Видел, и не единожды, как я чудил из-за некой Элизы — да, доктор Уотерхауз, я называю её имя вслух, — и понимает, что это крюк, которым меня легко зацепить. Гадюка-судьба подстроила так, что Элиза вышла за молодого герцога д’Аркашона, рожала ему детей и половину времени проводила среди французской знати, имеющей привычку запросто убивать родителей, братьев и прочих родственников. Отравить её де Жексу было бы проще, чем волосок из носа вырвать. На том и сговорились: я еду в Лондон рушить хвалёный фунт стерлингов под приглядом несносного де Жекса, а Элизу оставляют в покое.
Как всё изменилось за двадцать лет! Война окончена, друзья мои, и Франция одержала верх. Хотя Англия получила кое-какие обглодки, не обольщайтесь — на испанском троне сидит Бурбон. Луй не прочь посадить на британский трон Джеми-скитальца, но ему это вовсе не так важно, как было в 1701-м заполучить Испанскую империю! То, над чем я трудился — подрыв денежной системы, — приняло новую форму. Раньше целью было сгубить заморскую торговлю — единственное средство финансирования войны. Теперь цель помельче: разжечь скандал, настроить дельцов из Сити против вигов. Не надо кроить возмущённую мину, Айк, вы отлично знали, чем я занимаюсь. Сейчас я в силах это осуществить, или буду в силах, когда Болингброк назначит испытание ковчега. Стану ли? Предам ли я свою страну Франции? Возможно. Англия много сделала, чтобы заслужить мою ненависть. Есть ли у меня сильный мотив? Уже нет. Элиза овдовела. Её французские дети выросли и делят своё время между Парижем и Аркашоном. Её немецкий мальчик всегда при ней. Она уже два года не ступала на французскую землю. В итоге теперь де Жексу куда труднее её убить — и будет ещё труднее, если я с ним покончу.
