Руслан Мельников - Пески Палестины
Минометный снаряд подскочил, завертелся, едва не свалился на пол.
– Ухм-ухм-ухм! – зарокотало эхо под бетонным куполом.
Немцы вздрогнули. Бурцеву тоже сделалось нехорошо. Но вроде пронесло…
– Я ж просил не усердствовать, Алексич! – прошипел он. – На тот свет решил всех отправить? Так рановато пока!
– А чего? – смутился новгородец. – Я ж тихонько совсем…
Ни фига ж себе, тихонько! Бурцев перевел дух. Ладно, все к лучшему: после безумной выходки Гаврилы фрицы, в особенности перепуганные медиумы, имели вид бледный и казались более сговорчивыми.
– Еще раз спрашиваю: где Агделайда Краковская?
Опять молчание…
– Нам повторить?
Бурцев демонстративно повернулся к Гавриле. Поднял руку с видом офицера расстрельной команды. Крикнул на немецком:
– Ну-ка, еще разок! Только посильнее!
И тут же цыкнул, по-русски:
– Не вздумай, Алексич!
Новгородец, озадаченный двойственностью приказа, медленно-медленно занес булаву, замер в нерешительности…
Эзотерики СС затаили дыхание.
– Это будет не больно, – пообещал Бурцев. – Почувствовать ничего не успеете. Вспышка – и все. Пепла не останется.
Должны же, блин, хоть у кого-то сдать нервы? И нервы сдали.
– Н-н-не делайте этого! Он-н-на здесь! Аг-г-где-лайда! Я з-з-знаю! Я в-в-видел! В-в-вы убьете ее вместе с нами!
Бурцев повернулся к говорившему. А говорил тщедушный медиумишка, буквально утопавший в своем необъятном балахоне. Подумалось: до чего же все-таки худосочный народец эти эсэсовские экстрасенсы.
– Продолжай! – потребовал Бурцев.
– Заткнись, Ганс!
Офицер-магистр – тот самый краснорожий бригаденфюрер – подскочил, пытаясь дотянуться до медиума, свернуть цыплячью шею. Но тут уж не зевали Бурангулка и дядька Адам. Лучники в точности исполнили приказ Бурцева – валить любого, кто попытается встать.
Две стрелы ладно пропели в воздухе. Обе вошли в грудь прыткого магистра. Офицер захрипел, забился в конвульсиях. Эсэсовцы отползли от брызнувшей крови. Ишь, чистоплюи!
Ганс не заткнулся. Гансу очень хотелось жить. Воля Ганса была уже изрядно подточена ударным ментально-астральным трудом на благо цайткоманды СС. На стойкого солдата, готового к смерти во имя интересов Великой Германии, он походил мало.
Медиум с трудом одолел заикание, кое-как справился со страхом. Продолжил под хмурыми взглядами коллег-эзотериков – путаясь и сбиваясь:
– Девушка… Она прибыла с офицерами средиземноморской группы цайткоманды… Еще был тевтонский магистр Генрих фон Хохенлох… Он поставил «якорь»… Это такая вербально-магическая формула… Ну… чтобы… Она позволяет…
– Дальше! Что ты знаешь о девушке?!
– Я помогал выводить ее из транса.
– Из транса?
Да, ведь и плененный в Иерусалиме Рудольф Курц тоже говорил о трансе.
– Она шлюссель-менш, – объяснял медиум. – А чтобы управлять волей шлюссель-менша, который не желает сотрудничать добровольно, необходимо ввести его в состояние транса. Особого, магического транса. Тогда цайт-прыжок пройдет успешно. И еще…
– Что еще?
– Находясь под магическим воздействием, люди обычно рассказывают все, что от них требуется.
– Обычно?
– Агделайда не рассказала. Даже будучи в состоянии глубочайшего транса, она не отвечала на вопросы, которые ей задавали… Я не знаю, как это возможно. Наверное, все дело в том, что она… Она ведь уже не обычный человек. Шлюссель-менш…
– Погоди! А какие вопросы ей задавали?
– О советских хронодиверсантах.
Идиоты! Нашли, блин, о чем спрашивать несчастную малопольскую княжну!
– Еще о чем?
– О муже ее. О полковнике Исаеве. Только Агделайда все время повторяла одну и ту же легенду. Хорошо заученную, однако слишком уж неправдоподобную.
– Так… Легенду, значит? Неправдоподобную, значит?..
Медиум захлопал глазами:
– Конечно. Какой-то «мамон», какой-то нижний парк, неоскинхеды какие-то…
– Не мамон, а ОМОН, – машинально поправил Бурцев.
– Ее рассказ не совпадал с разведданными цайт-команды…
Ну, еще бы! Если учесть, что все разведданные о «полковнике Исаеве» основываются на том бреде, который сам Бурцев нес два года назад, запудривая мозги штандартенфюреру СС Фридриху фон Бербергу… Похоже, немцы и мысли не могли допустить, что бедняжка Аделаида говорит истинную правду. Надвигающаяся с востока Красная угроза уже заставляет фашиков всюду видеть происки коварных Советов. Так что этим зашоренным ребятам оказалось проще поверить в трансоустойчивость шлюссель-менша, чем в случайное появление в прошлом омоновца из двадцать первого века.
– …и поэтому ее вывели из транса, – закончил немец.
– Почему «поэтому»? – нахмурился Бурцев. Последние слова медиума ему не понравились. Ганс замялся…
– Решено было… было решено… в общем, применить более традиционные методы воздействия.
– Пытки?! – прохрипел Бурцев.
Медиум вздрогнул, отвел глаза.
– И пытки тоже. До цайт-прыжка допросы с пристрастием к Агделайде не применялись. Ее берегли, как ценную пленницу. Для рейхсфюрера СС. Но сейчас…
– Что?!
– Сейчас рейхсфюрер ее и допрашивает. Лично.
– Рейхсфюрер? Гиммлер?
– Генрих Гиммлер, – кивнул Ганс. – Он решил сначала поговорить с ней. Потом – с фон Хохенлохом…
– Где он… – начал было Бурцев.
От волнения недосказанная фраза застряла в горле.
– Господин рейхсфюрер намеревался прийти сюда, как только закончится эксперимент, – поспешил с ответом медиум. – После открытия цайт-тоннеля. Дело в том, что до окончания ритуала посторонним находиться в хронобункере слишком опасно и…
– Я спрашиваю, где Гиммлер допрашивает пленницу?
– Здесь. Неподалеку. Совсем рядом, – Ганс покосился на «атоммине» и минометный снаряд, над которым по-прежнему нависала булава Гаврилы. – Поэтому если вы все-таки решите взорвать…
– Где?! – заревел Бурцев.
Глава 66
Медиум съежился. Кивнул на маленькую дверцу в бетонной стене.
– Нужно идти туда. Только не выходить наружу, а сразу свернуть в боковой коридор налево. И идти все время прямо. Коридор выведет к камере допросов.
Как-то слишком уж поспешно ответил немец… И глазки быстренько спрятал.
– А ты ничего не перепутал, Ганс? Смотри ведь, если я не вернусь, мои ребята устроят тут атомный ад. Они такие…
– Ну… вообще-то лучше свернуть в коридор направо.
Бурцев хмыкнул. То-то же!
– И тоже идти прямо?
– Прямо, – понурым эхом отозвался медиум. Вот теперь похоже на правду.
– За дверью есть охрана?
– Двое. Если бы… – эсэсовец нервно облизнул губы, – если бы вышел я, они не стали бы чинить препятствий. У них приказ – помогать эзотерической службе. Я мог бы отвлечь…
– Ишь чего захотел! Ты остаешься. Пойду я.
– Тогда это бесполезно, – с видом обреченного смертника проронил эсэсовский экстрасенс. – Возможно, вы выйдете за дверь, возможно, дойдете до камеры допросов. Но дальше…
– Что дальше?
– Пулемет и личная охрана рейхсфюрера. Вас не пропустят.
– Пропустят-пропустят, куда они денутся, – скрипнул зубами Бурцев. – А нет – тебе же хуже, Ганс.
– Не пропустят, – еле слышно промямлил медиум. – Вы же не фон Хохенлох, хоть и одеты…
Немец печально посмотрел на крест, украшающий грязную накидку Бурцева. А что?! Идея!
– Одет как он? – оживился Бурцев.
– Как он, – пожал плечами эсэсовец, – как другие братья ордена. Одеяния рыцарей ордена Святой Марии мало отличаются друг от друга. Но какая разница?
– О! Разница большая, хэр экстрасенс!
Преогромнейшая разница. То, что тевтонский магистр не обвешан с ног до головы фамильными гербами, которые за версту опознает каждая собака, а носит орденскую униформу, – просто превосходно. А впрочем, что ему еще носить-то? Фон Хохенлох хоть и большая шишка, но все же член монашеско-боевого крестоносного братства со строгим уставом. Он не какой-нибудь там кичливый индивидуал из светских рыцарей, он не гость ордена, которому позволительно щеголять родовой геральдикой. Не дано ему пока и права на черно-желтый крест верховного магистра. Ну а обычный тевтонский крест на белом плаще под особую примету не катит. И в лицо фон Хохенлоха в хронобункере СС знают немногие. А если он не снимал шлема – так и вовсе единицы. И потом… Физиономия гостя из прошлого ведь тоже штука такая… Неубедительная, в общем. По крайней мере, при определенных обстоятельствах. А обстоятельства эти можно и создать.
– Как он… – повторил Бурцев. – И кто ж тогда докажет, что я не Генрих фон Хохенлох? Кто поручится, что типчик, прибывший сюда раньше, не самозванец?
– Вы хотите… – Немец оторопело таращился на него.
Бурцев не дослушал. Повернулся к дружине, перешел на русский.
– Если эти, – кивок в сторону немцев, – дернутся, разберитесь с ними. Только не вздумайте трогать гроб Хранителей. Вам умирать пока ни к чему.
