Иван Слепцов - Изнаночные швы времени
– А когда это ты там был? – спросил Андрей. – Я не помню, чтобы у нас туда были экспедиции…
Феликс смутился и нехотя признался, что до приватизации часто подрабатывал на стороне – и на европейцев, и на американцев, и на израильтян.
– Нельзя же было! – удивился Андрей.
– На это закрывали глаза, – ответил за Феликса Олег. – Негласный договор. Мол, вы, проводники, в общем-то безмозглые идиоты, поэтому мы будем платить вам смешные деньги. А чтобы вы не разбежались, дадим вам подхалтурить.
– Ага, – кивнул Феликс. – Я в Палермо-то, у Вильгельма, как оказался? Наш Центр отправлял экспедицию в Ватикан документировать факты морального разложения в окружении Папы. Я ее сопровождал. Моральное разложение документировать – занятие безопасное. Нанял местную охрану, оставил своего помощника за старшего, а сам поехал на Сицилию – там работала команда из Сорбонны – зарабатывать.
– О как! – покачал головой Андрей. – А я еще думал, почему у вас все экспедиции в четыре раза дольше работали, чем у европейцев. А какой разврат ваше старичье найти хотело при дворе Адриана IV161? Перепутали с кем-то, что ли?
На эти вопросы ни Олег, ни Феликс отвечать не стали. Первый – чтобы не давать Андрею возможность лишний раз потоптаться на старых порядках в ЦПХ, а второй – потому что в итоге Центр заставил его почувствовать себя редкостным дураком. Бухгалтерия уговорила Феликса задекларировать все полученные от французов деньги не как частный заработок, а как экспедиционные доходы, и в итоге он должен был заплатить налог в три раза больший, а на счет получил не франки, а рубли. Вспоминать ту историю Феликсу совсем не хотелось.
Молчанием воспользовался Норман:
– Феликс, пехотинцы, которые, как ты говоришь, отошли к кораблям, были в конических шлемах и с деревянными расписными щитами? Вооружение – пики длиной до трех метров и мечи около метра? Панцирь ламеллярный? – спросил он.
– Ламеллярный панцирь или нет, – ответил Феликс, – не скажу, но хороший. Да и вообще, действовали они очень слаженно. Мы за копья так прорубиться и не смогли. То есть я бы мог, но зачем мне это было.
– Тогда это были скутаты162, – заключил Норман. – Византийцев под Бриндизи было не больше двух тысяч. Если бы вся армия была имперской, то твоего Вильгельма просто разорвали бы. И кстати, хорошо, что он дал наемникам и баронам уйти. Если бы всех окружили, им так или иначе пришлось сражаться, и исход битвы мог быть совсем другим. Я думаю, это Майо163 присоветовал – Вильгельм бы не додумался.
Феликс промолчал, и Норман овладел всеобщим вниманием: Мануил Комнин был его любимым персонажем. Это был император с противоречивым наследием: горячо мечтал о восстановлении былого могущества Византии, добился впечатляющих успехов в Южной Италии, на Балканах и Ближнем Востоке, но не соизмерил широты своих замыслов с архаичными государственными и общественными институтами империи. Мануил, очарованный западноевропейскими порядками и обычаями, остановился только на их внешней оболочке и не способен был понять индивидуалистическую подоснову, порождающую инициативу во всех слоях общества. Его славили за многочисленные победы, уважали за умение стойко превозмогать неудачи, но не любили в Константинополе: он слишком часто упрекал поданных, что они напрасно цепляются за традиции и устарелые представления.
Пока добрались до пристани, Норман успел подробно рассказать, как Мануил приструнил крестоносцев, вел сложные политические игры с германскими императорами и римскими папами. А как только он приступил к отношениям Византии с галицким князем Ярославом Осмомыслом164, сначала противником, а потом союзником, его перебил Андрей:
– Оценили!
– Сколько?! – Квира уже держалась за поручни и поставила ногу на первую ступеньку трапа, чтобы перебраться на пристань, но теперь замерла в таком положении.
Андрей молчал. Он встал с кресла на корме катера, перешел на нос, зажмурился и потянулся так, будто раздвигал стиснувшие его стены.
– Не тяни! Говори давай! – потребовала Квира, но Андрей держал паузу. Эта театральность стала невыносимой, и Феликс выхватил у него киктоп. Только у Феликса мышцы были настолько быстры, чтобы выхватить что-то у Андрея.
– Почти семьсот триллионов! – объявил он, посмотрев на экран. – Мы разбогатели?!
Физиономия у него была счастливо-ошарашенная, и все, глядя на него, засмеялись. Андрей, отсмеявшись, вернул киктоп, сделал проекцию, видную для всех.
«Российская Академия наук, – значилось в шапке пришедшего документа. – Национальный центр российской истории». Далее на двух абзацах следовал старомодный стиль официального документа типа «в ответ на ваше обращение» и прочие канцелярские вежливости, затем сжато излагалась суть:
«Оценка экономической ценности актива на дату идентификации (реконструкция по образцам) в нынешнем масштабе цен: 686,21 трлн руб.
Определяемая стоимость сохранных вещей: 880—950 млн руб. (учтено 70% представленного; на основании сопоставимых каталожных цен).
Возможная стоимость сохранных вещей: 1,81—2,15 млрд руб. (учтено 100% представленного; вне каталожного сопоставления – оценки доктора Маркова)».
– Ну и чего вы ржете, – указал на проекцию Феликс. – Я же говорю: почти семьсот триллионов.
– Фил, – положил ему руку на плечо Олег. – Семьсот триллионов – это оценка того, что значила казна князя Андрея для тогдашней страны и государства в нынешних ценах. Много значила. Это примерно половина валового внутреннего продукта в последние годы перед монгольским нашествием. Норм, я правильно помню, что ВВП в 1235 году замеряли?
Норман кивнул. Феликс потребовал, чтобы ему перевели эту сумму в древнерусские гривны и в денарии165 по курсу, сложившемся в Польше и Венгрии. Андрей и Олег развели руками, но у Нормана появилась идея, как это можно сделать быстро. Он уселся на скамейке у ограды причала, залез в архив Сорбонны и взялся за какие-то выкладки.
В тишине Квира, облокотившись на плечи Нормана, следила, как его пальцы бегают по виртуальной клавиатуре киктопа. Шурик понял, как делаются расчеты, пристроился рядом и стал помогать, вытаскивая из баз данных по военной истории информацию о ценах, по каким вербовали солдат польские князья и Бела IV166. Феликс в ожидании информации расхаживал вдоль причальной стенки.
Андрей с безмятежным видом устроился на носовой площадке катера и наблюдал за Олегом. Тот, как ни странно, нервничал: то садился на скамейку у кассового терминала лодочной станции, то вставал, то нервно жевал сорванный лист дикого винограда, которым было оплетено ограждение причала, с остервенением отплевывался, очищая горечь с языка о рукав.
– Все! – вдруг провозгласил Норман, и Феликс опять продемонстрировал, что именно он самый быстрый проводник Центра прикладной хрономенталистики. Олег лишь успел, встав со скамейки, сделать несколько шагов, а Феликс уже протиснулся между Норманом и Шуриком и загомонил:
– Я же говорил! Я же говорил, что не надо останавливаться у Переславля! Надо было идти к Смоленску и нанимать войска в Польше, да и везде, где получится. С такими деньгами можно было выставить пятьдесят тысяч обученных солдат. Орде конец бы и пришел!
Норман охнул и стал спорить. После вторжения монголов невозможно рекрутировать столько войск в Восточной Европе, говорил он, местные монархи стали бы чинить препятствия, не желая обескровливать собственные силы.
– Объявили бы Крестовый поход, – настаивал Феликс.
– На это имеет право только Папа Римский, – напомнил Норман. – Потребовались бы переговоры, времени ушло бы много. Вспомни, сколько понадобилось Даниилу Галицкому, пока его не провозгласили королем.
– В Германию бы отправили вербовщиков, – продолжал гнуть свое Феликс.
Норман доказывал, что долгие сборы поглотили бы большую часть средств, собрать армию удалось бы только года через три, Александр Невский уже уверенно уселся бы во Владимире, и освободительный поход превратился бы в страшную междоусобную войну.
– Ты хочешь сказать, что триста лет рабства были неизбежны при любом раскладе?! – горячился Феликс.
Пока Норман обдумывал точный ответ, Андрей коротко бросил:
– Неизбежно все, что было. И будет.
Это «и будет» было произнесено с еще одной особой интонацией, свойственной Андрею. Она обещала скорые и радикальные перемены.
– Я светлейшего хочу спросить, – продолжил Андрей. – Ты, князь Голицын, на что свои богатства потратил бы, спасением молодой княгини честно заработанные?
