Андрей Посняков - Удар судьбы
Юноша захрипел, падая на скользкую палубу, а монах… а лазутчик, тут же перемахнув через фальшборт, сиганул прямо в море.
— Утонет! — послышались крики.
— Нет. Он очень хорошо плавает.
— Как ты? — подбежав, Георгий бросился к Лешке.
— Ничего, — откашлявшись, парень пришел в себя. — Только вот шея болит — глотнуть невозможно.
— Хорошо, что не перешиблены позвонки…
— А вдруг перешиблены?
— Тогда б ты так не болтал.
Они уселись в каюте шкипера, теперь уже — озабоченно – радостного. Радостного — ясно почему, а озабоченного тем, что теперь придется отпускать задержанного скандалиста Иллариона.
— Чувствую, еще принесет мне забот этот толстомордый парень!
— Да бросьте вы, капитан! — улыбнулся Лешка. — Главное-то мы все-таки сделали!
— Хвала Господу и Пресвятой Деве!
Все разом перекрестились на висевшие в углу иконы. Даже Лешка — и тот на полном серьезе.
— Ну? — Владос скосил глаза на Георгия. — Давай, рассказывай!
— Да-да, расскажи! — Лешке тоже было интересно, да и шкипер Абдул Сиен выказывал некоторое любопытство.
— А что рассказывать? — улыбнулся Георгий. — Просто времени у меня было вдосталь. Вот и сидел, думал, сопоставлял списки. И отыскал-таки нескольких человек, что катались туда и сюда — из Константинополя в Трапезунд и обратно. В их числе — францисканец Массимо Дженовезе. Меня еще фамилия удивила — Дженовезе — «Генуэзец», так любой может назваться. Гражданин мира! Потом, ты Алексей, как-то рассказывал, что этот монашек попросил у тебя вина как раз в тот момент, когда…
— Ну да, это еще тогда показалось тебе подозрительным!
— И подозрения укрепились еще больше, когда вы, друзья, в подробностях рассказали мне о прошедшем дне. Купание, загар… Да не может монах быть загорелым! Не может, и все тут! Ну, лицо еще — туда – сюда, но тело?! Еще одно подозрение. Дальше… Зачем подозреваемому, ну, этому толстяку, хранить при себе ненужную улику? Какой-то там обрывок. А ведь на толстяка показал монах! И еще одно, — Георгий усмехнулся. — Апельсины. Монахам непозволительны мирские слабости. Ну и что с того, что он их любит? Наоборот, должен в этом смысле особо себя сдерживать, закаляя дух. Так что, никакой этот Массимо не монах — это я понял достаточно быстро. А когда после объявления об утреннем обыске, ты, Алексей, сказал, что от лжемонаха снова запахло апельсинами… Тут-то меня и осенило! И, как видите, отнюдь не напрасно!
— Ну, ты даешь! — восхищенно присвистнул Лешка. — Тебе, Георгий, не в монахи идти надо, а в следователи! Шерлок Холмс чертов.
С верхней палубы вдруг послышались громкие ругательства и крики.
— Что там такое? — Лешка поднял глаза.
— Думаю, это ругается толстяк Илларион, — вскользь заметил шкипер. — Вполне справедливо ругается, надо сказать.
— Так вы его уже выпустили? Может, лучше было бы подождать до прихода в гавань?
— Нет, — Абдул Сиен неожиданно улыбнулся в усы. — Пусть уж он лучше вдосталь накричится сейчас, чем устроит скандал потом.
— Так вы полагаете, потом — не устроит?
— Конечно, устроит, — шкипер вздохнул. — Но уже не такой могучий.
— А вы большой хитрец, уважаемый!
Шкипер лично наполнил серебряные бокалы. А наверху продолжал ругаться освобожденный узник.
— Я дойду до самого эпарха! — громко кричал он. — Покажу, что значит не соблюдать законы! Со всеми буду судиться, со всеми. Я знаю, шкипера зовут Абдул Сиен!
— Шкипера зовут Абдул Сиен, — негромко повторил Лешка. — Впрочем, какой же вы, Абдул? Вы — Василий.
С палубы донесся громкий звон, полетели осколки — это Илларион шваркнул о палубу присланный шкипером кувшин с родосским вином.
— Первый, — со вздохом произнес Абдул Сиен… Василий.
Несправедливо обиженный узник разбил и второй… А вот третий…
Глава 16
Весна 1440 г. Константинополь
ТАВУЛЛЯРИЙ
Мы бумажные важные люди,
Мы и были, и есть,
Мы и будем!
Татьяна и Сергей Никитины…Выпил! Ну и на здоровье!
Ведомство называлось длинно — Секрет богоугодных заведений покровительства преподобного Иоанна Дамаскина — и занималось церквями, монастырями, приютами, больницами и тому подобным. Лешку устроили туда по большому блату — заместитель начальника – протокуратора — куратор Велизарий Цикос оказался хорошим знакомым Георгия, в обширном доме которого приятели жили вот уже около месяца. Собственно, им и некуда было больше податься: как и предполагал Владос, и родной дом его, и гончарные мастерские у Меландзийских ворот, и все остальное имущество — все было описано за долги и продано с молотка в базилике на площади Тавра.
— Я нищий! Нищий! — грустно хохотал Владос. — Вот так повернулась судьба!
— Ничего, — утешал приятеля Лешка. — Главное: жив, здоров и свободен. А деньги — дело наживное.
— Так-то так… Да вот поди их наживи, попробуй!
Георгий вернулся продолжить послушничество в знаменитый монастырь Святого Архангела Михаила, более известный, как Хора, и располагавшийся на самом севере города, у полуразрушенного дворца Константина Багрянородного. По словам Владоса, монастырь считался очень крутым, и Георгий вновь возмечтал о монашестве, что, впрочем, никогда и не переставал делать. Его дом находился на юго-восточной окраине, у Пятибашенных ворот — большой и просторный особняк, в пустых и запущенных помещениях которого гулял ветер. Ксифилин, старый слуга Георгия, как мог, пытался поддерживать в доме хоть какое-то подобие порядка, но, увы, его скромных сил ни на что не хватало. Тем более что в последнее время он вовсе ничего не делал, даже пыль перестал протирать, а все ходил в ближайшую большую церковь — Иоанна Студита — да возносил хвалы Господу, благодаря за счастливое возвращение хозяина. В общем-то, было за что благодарить — еще немного, и дом бы отписали в казну как выморочное имущество, и тогда бедному старику уж совсем некуда было б податься, разве что в приют при какой-нибудь церкви. Итак, старый слуга Ксифилин днями напролет пропадал в церкви, а его молодой хозяин — в монастыре, таким образом просторный особняк оказался полностью предоставленным новым жильцам — Лешке и Владосу. Очистив от хлама пару комнатух и более-менее прибравшись в столовой, именовавшейся гордым римским словом — триклиний, — парни сочли дом вполне пригодным для жительства. Можно было тоже, на манер старика слуги, благодарить Господа — хотя бы одна проблема — с жильем — была решена. Правда, оставалось множество других, и самое главное — деньги. Хотя, если разобраться, их можно было легко заработать, нанявшись поденщиками — копать канавы, месить глину, таскать грузы на рынках или в какой-нибудь гавани. Друзья поначалу так и делали — уставали, конечно, но не в этом дело — уж больно Владосу было обидно.
— Мы ж с тобой не какие-нибудь каппадокийцы или пафлагонцы, Алексей! Вот пусть они и копают канавы, а нам — не пристало!
— Понимаю, — согласно кивнул юноша. — У нас в крупных городах тоже на грязных да тяжелых работах — одни гастарбайтеры. Молдаване, узбеки, хохлы… Да кого только нету!
— Вот и у нас кого только нету, — Владос скорбно поджал губы. — Это плохо. И цены сбивают, и слишком многие из них откровенно ждут прихода турок. Какое им дело до нашей жизни?
— Все это так, — снова согласился Лешка. — Только, если их не будет, то кто будет работать? Ты согласишься рыть канавы за три аспры в день?
— Так ведь роем же!
— Это потому что пока ничего лучшего не придумали. А деньги нам бы не помешали — не забыл, мы еще Гюльнуз должны перевод отправить.
— Не забыл, — хмуро отозвался грек. — Вообще, завтра еще пороем канавы, а уж послезавтра — начнем искать что-то лучшее.
Так и сделали. Им повезло — зашел навестить Георгий, обещавший восстановить ради новых друзей кое-какие старые связи.
— Есть хорошая должность в Секрете богоугодных заведений — тавуллярий, младший писец. Я считаю — очень неплохое начало карьеры, лет через пять-десять, при условии усердного труда, вполне можно стать хартофилактом — архивариусом, а то и держи выше — куратором! Ну, куратором, конечно, не через десять лет, но дело верное!
— А какое жалованье? — тут же поинтересовался Владос.
— Жалованье? — Георгий замялся. — Небольшое. Весьма не большое. Но все ж таки больше, чем вы сейчас зарабатываете на рытье канав. Тем более — работенка не пыльная… вернее — как раз пыльная, но это благородная пыль от важных бумаг, а не грязная дорожная пыль. Так пойдешь, Владос?
— Нет, — парень отрицательно качнул головой. — Я, видишь ли, хочу все же восстановить коммерцию. Есть одна задумка. А в тавуллярии пусть лучше идет Алексей.
— Но он же не умеет писать!
— Вот как раз и научится.
