Воин-Врач V (СИ) - Дмитриев Олег
Я не знал, как это называлось: гимны, хоралы, напевы или как-то ещё. Но это совершенно точно было молитвой. Только не той, в которой Богу говорят о том, что Он и так знает, и просят что-то для себя, похвалив Его. Здесь было иначе.
В глубине моей памяти откуда-то открылись образы и фразы, значения которых я не понимал. Но когда они слились-объединились с памятью великого князя, стало яснее. И понятнее, чем отличались былинники от кощунников, ведуны от волхвов, знахари от облакопрогонников и десятков иных, о ком в моём мире и знать не знали. Потому что забывать те сокровенные знания начинали уже сейчас.
Белые старцы под белыми камнями, вокруг гудевшего белого пламени костра, говорили и пели о древних силах и старой крови. О памяти, что хранила в себе подвиги и победы предков. И о том, что наконец-то, после сотен лет, им не стыдно попросить Святовита глянуть на детей и внуков своих. Потому что они, те дети и внуки, начали вспоминать, как после тяжкой болезни, и сами себя, и Его, и других Старых Богов. Оттого и враги им стали доставаться такие, с какими простому человеку и не совладать. Но здесь, на крепких лодьях, простых не было. Здесь выходили на бой правый за свою память, свою землю и будущее своих детей великие. И шли они за такой победой, о которой предстояло помнить вечно.
Ветер, поднявшийся вдруг над причалами и над водой, трепал волосы, бо́роды и пламя костра, то прижимая его к земле, то вскидывая на два человеческих роста. За пляской которого во все глаза смотрели те, кого Семеро Старых назвали великими.
— Ходко идём, — заметил Всеслав, глядя прищурившись за чайкой, что словно висела на одном месте справа, распахнув белые крылья. И держалась на виду́, кажется, от самой Арконы. Которую покинули сразу после того, как освятили-благословили волхвы самострелы Яновых да все щиты со знаками вождей, и передали их на лодьи. Воины, принимавшие их, и круглые и каплевидные, кланялись Семерым низко. А когда сжимали рукояти и ременные петли щитов, улыбались широко и радостно. Будто сами́м Бога́м руки жали.
— Крутовы дело знают, — ответил Гнат. — А на тебя не косятся, вроде шведов давеча, потому как свято верят, что ветер попутный не ты начаровал, а их волхвы. А то б тоже озирались, верно тебе говорю. А точно не ты?
На лице друга детства робкое сомнение в последний раз гостило, кажется, никогда. И вдруг — на́ тебе.
— Точно не я, — уверенно отозвался Всеслав. — Ветра́ми я повелевать умею так же, как и ты. Ежели с вечера гороха с укропом наемся.
Рысь хмыкнул, но, кажется не поверил до конца.
— Что слышно с берего́в? — спросил у него великий князь.
— По знакам судя, руяне говорят, что с той стороны три ночи назад две лодки прошли малых. Разминулись мы с ними.
— Повезло, — кивнул Всеслав.
— Им? — улыбнулся Гнат.
— Нам. Приметили бы на чистой воде издалека, да к берегу рванули. И назад. И вся наша придумка тайная — псу под хвост, — пояснил Чародей.
— Яробой говорил, за седмицу до прихода нашего они обложат бухту вдоль берегов до самого города, — покосился на друга воевода.
— Сколь людей у них сейчас, знаешь? И я не знаю. И где они есть, и как обучены, мне тоже неведомо. Поэтому встречать вражи́н до срока никакого желания не имею, — равнодушно пояснил Всеслав.
— Не веришь союзникам? — насторожился Рысь.
— Глазам верю, Гнатка. Да и те врут иногда. То нужного не приметят, то лишнего, чего и не бывало, углядят. Ты ту бухту видал на рисунке? Она как Двина от Горя́н до Глинищей. Там, чтоб вдоль берегов выстроиться, тыщ пять потребно. За две седмицы направить их туда незаметно — трудное дело. Особенно, если тех пяти тысяч под рукой и нет. Думаю, обложат они западный берег плотно. А пока до него доберёмся, сторожиться лучше. Потому и залив этот, Бельт Малый, по тёмному станем проходить.
— Моих разве по берегам пустить? — предложил воевода, глядя на друга выжидающе.
— Непременно. Напомни, как та заводь, что раньше нужной будет, зовётся?
— Эке́рна, — тут же ответил Рысь, серьёзно, без обычных своих прибауток-жалоб на здешние названия, о какие только языки ломать приличным людям.
— Туда с двумя лодьями руян своих десятка два пошлёшь. И Яновых столько же, с самострелами. Там домчат до западного берега, озеро обойдут и леса́ми до са́мого Шлезвига. Скрытно, тихо, на глаза даже сойкам не попадаясь, — Всеслав поискал и снова нашёл взглядом чайку. Которая будто и вправду провожала их от Руяна-острова. — На западном берегу того озера, верстах в двадцати от крепости тамошнего графа Энгельгарта, встретят вас люди Будивоевы. Старого здешнего племени вагров вождя. Ему саксы и германцы на исконных своих землях тоже радости не прибавляют.
Гнат смотрел и слушал очень внимательно. И если и думал о том, что эти новости с удовольствием узнал бы пораньше, то виду не подавал никак.
— Стоислав вчера пообещал предупредить его. Верно, тоже не только для красоты я голубей там, в Арконе, видал. А Энгельгарту весть взялся сам Свен Эстридсон передать. И не сегодня — завтра сделать должен. Граф тот, говорят, хоть и посажен на эти земли Генрихом, ни сам убиваться за империю не станет, ни людей своих класть. Ему больше по душе крепости возводить из камня, вон, вторую уж сгородил. Если сговорятся они — продолжит себе строиться. Только янтарь и серебро уже будет не Генриху, а Свену отправлять.
— Опечалится, наверное, император, — предположил Рысь осторожно.
— Наверняка. Главное, чтоб прошло всё так, как задумано. А уж опечалить тогда у нас выйдет тьму народу, Гнатка. Вильгельм рыдать в голос будет. Фризы взвоют. Генрих в тоске вообще в монастырь не ушёл бы.
— А Хольстены?
— А Хольстенам, если по-нашему всё выйдет, всё равно будет. Как, говоришь, за́водь зовётся та?
— Эке́рна. «Рачья бухта», с вагрского если толмачить, — недобро улыбнулся воевода.
— Раки — это хорошо. Раки — это по-нашему, — ответная улыбка Чародея тоже миролюбием не лучилась.
Лодьи, уходившие влево вдоль побережья, набрали почти с места такой ход, что будто на мощных японских моторах шли, а не на руянских вёслах. Настоящие косатки. Киты-убийцы. Остальная флотилия ушла под парусами прямо, к северному берегу Рачьей бухты. И в Шлей втянулась тихо, без огней и почти без звуков. То, что по воде шум разносился очень хорошо и мог достичь чужих чутких ушей, знали все. Поэтому на вёслах сидели те, кто умел махать этими здоровенными брёвнами почти беззвучно, поднимая лопасти из воды под углом, и так же опуская их. В начавшем ложиться густом предутреннем тумане иногда слышались голоса людей и скотины с берегов, но ни тревоги, ни предостережения в них не было. Жизнь шла своим чередом, привычным укладом. Пока.
— Датчан нету, Слав, — прошептал на ухо Гнат.
Условлено было, что на переправе со злившим Рысь названием Мьёзунд после захода в Шлей воинов Свена днём всегда будет виден датский щит на одном из причалов, а ночью по правую руку будет обязательно гореть костёр. Которого не было.
— Пляшем дальше. Махни Круту, — так же негромко отозвался Чародей. Ждать союзников в самом, пожалуй, узком месте бухты было опасным идиотизмом.
Корабли руян проскользнули узкое место, набрав ход заранее, накатом или наплавом, если можно так сказать. И опускали почти беззвучно вёсла, лишь отойдя чуть дальше на открытую воду. А за песчаной косой налегли на них во всю силу, домчав почти мгновенно до последнего перед финальной точкой на маршруте узкого места. Отсюда, где от берега до берега было всего пару сотен саженей, начиналась последняя часть бухты Шлей. В смешных, но тревожных пяти верстах на юго-западе находились развалины опустошённого Крутовыми богатого торгового города Хедебю. На северо-западе стоял Шлезвиг, целый и невредимый. Пока.
Лодьи разделились. Шесть из них остались держать этот перешеек, приди вдруг кому охота сбежать или наоборот налететь со спины с подмогой. Остальные подошли к северному берегу и высадили воинов. Серые тени сновали в густом тумане беззвучно, как самые настоящие демоны. Почти полторы тысячи которых растворились в невеликом прибрежном лесочке вмиг.
