Аннелиз - Гиллхэм Дэвид

— Она оскорбила меня, Пим! — Анна размазывает слезы. — И мне очень больно!

Они располагаются в ее комнатушке. Укутанная в одеяло сутулая фигура Пима занимает кресло. Она свернулась калачиком на кровати у стены — здесь ее крепость — и старается не смотреть на отца, разве изредка поднимает на него глаза, полные гнева. По оконному стеклу скатываются капли дождя.

— Если она сказала тебе что-нибудь грубое, — говорит Пим, — то только из страха за тебя, я уверен.

— Ты ее защищаешь?

— От страха люди часто говорят вещи, о которых потом сожалеют. Они просто прячут свой страх за злыми словами. Те бы пора это понимать.

— Это потому, что я такая трусиха?

— Это потому, что тобой часто движут страхи. Потому, что ты часто говоришь не подумав. Временами ты бываешь очень жестока.

— Это я жестока? — спрашивает она. — Я верно тебя понимаю? Стало быть, мой отец считает, что виновата я?

— Ну, тогда скажи мне, что такого она тебе сказала?

Анна начинает говорить, но тут же умолкает. Нет, ей не надо все это объяснять Пиму.

— Она меня оскорбила, — говорит она. — Страшно оскорбила. Больше я ничего не скажу.

— Я не собираюсь искать виновных, — отвечает Пим.

Анна утирает глаза.

— Что еще нового?

— Думаешь, все так плохо?

— Мне противно даже называть ее Дасса!

— И как же ты хочешь ее называть?

— Я бы предпочла вовсе к ней не обращаться.

— Хорошо. Таково твое предпочтение. Но следовать ему в жизни может оказаться весьма затруднительно. Жизнь устроена так, что я на Дассе женат. Нравится тебе это или нет, она — твоя мачеха. Я не хочу сказать, что у нее нет недостатков. Конечно, есть. Они есть у каждого. Но с ней у нас появилась возможность — жить семьей. Восстановить разрушенное. Я никого не могу вернуть. Смерть забрала их, и тут нечего больше сказать. После смерти твоей матери я всегда буду ощущать ужасную пустоту в сердце. И Марго, Бог упокой мою бедную мышку. Эту пустоту не заполнить ничем. Моя женитьба на Хадас ее не заполнит. Я знаю это. Ее не заполнит даже возвращение моей прекрасной дочери Анны. Но я должен попытаться найти счастье снова, и ты должна попытаться сделать то же самое. А иначе зачем мы выжили? Какой смысл в жизни, отравленной нашей же скорбью?

Анна задумчиво глядит на ветряную мельницу, вытканную на покрывале кровати. На мгновение к ней возвращается старое теплое чувство к отцу.

— В твоих устах все так просто, Пим.

— Нет, нет, непросто, и сегодняшний вечер это доказывает. Нам всем надо над этим поработать. Как следует поработать. Ведь и наш девиз, ты помнишь?..

— О Боже мой, Пим!

— Ну же, милая, произнеси его! Наш старый добрый девиз.

Анна хмурится, глядя в стену с плохо скрытым раздражением.

— Труд, любовь, отвага и надежда, — неохотно произносит она.

— Точно. — Отец кивает, и его голос приобретает уверенность. — А теперь давай попытаемся начать все заново! Согласна?

Молчание. Затем раздается стук в дверь. Пим открывает, на пороге стоит Дасса.

— Прости меня, — говорит она Анне, — я вышла из себя и наговорила тебе лишнего.

— Вот видишь, — вставляет Пим. Его слова подтвердились.

— Мне не стоило пить бренди в таком нервном состоянии.

— Я думаю, бренди тут ни при чем, Хадасма, — говорит Пим. — Просто мое беспокойство добавило напряжения в тревожную обстановку. Когда ты вовремя не пришла домой, Анна, я просто начал сходить с ума. Кстати, ты никак не объяснила своего опоздания. Действительно, где ты была?

— По-видимому, — отвечает за нее Хадасса, — каталась со школьной подругой. Кстати, как ее зовут, Анна?

Анна мигает, потом послушно отвечает:

— Грит.

— Да, точно, Грит. Они поехали в Вондел-парк и остановились там передохнуть на лужайке. И заснули, пока дождь их не разбудил. Ты помнишь, как это бывает, Отто? До чего славно растянуться на травке ближе к вечеру? Лучше, чем на перине.

Пим глубоко вздыхает.

— Еще бы не помнить. — По его виду ясно, что он очень доволен услышанным объяснением.

Дасса поворачивается к Анне, закрепляя их общую ложь.

— Надеюсь, ты простишь меня за грубость?

Анна молча на нее смотрит.

Пим тут же наклоняется к ней и подсказывает:

— Ну, Аннеке?

— Да, — послушно говорит она. — Я уже простила. — Она явно лжет.

— Отлично, — восклицает Пим. — Тебе надо сменить мокрую одежду, а то простудишься до смерти.

Когда Хадасса выходит из комнаты, Пим с облегчением вздыхает.

— Ты не представляешь, Анна, до какой степени дорого ей твое одобрение. Ее единственное желание — чтобы вы стали друзьями.

Анна смотрит в угол комнаты, где бедная мышка Пима стоит в своих полосатых лагерных тряпках со свисающей со свитера грязной желтой звездой. Стоит и холодно смотрит на Анну.

Во всяком случае, Анна, теперь у тебя есть что-то вроде матери, — говорит Марго. — Это все-таки лучше, чем ничего, разве нет?

Анна собирается после школы в контору Пима, хотя ей этого очень не хочется. Осадок злости и ненависти с прошлого вечера еще давит на грудь, и она не обменялась этим утром с Пимом даже парой слов, прежде чем выскользнуть из двери и отправиться в школу. Доехав до склада, она еще издали замечает бригадира господина Гроота, вышедшего на порог, чтобы выкурить самокрутку. И вместо того чтобы подняться по лестнице, она перекидывет через плечо ремешок ранца и подходит к нему.

— Извините, господин Гроот, можно к вам обратиться? — Гроот медлит в нерешительности, но Анна не собирается ждать отказа.

— У вас тут работал парень по фамилии Хукстра. Вы говорили, что у него неважная репутация.

— Я такое говорил? — удивляется Гроот.

— Думаете, он был членом НСД?

— Мальчишка? Нет. Нет, насколько я знаю.

— А его отец?

Гроот сосредотачивается на самокрутке, оглядывая поверх нее канал.

— Я знаю, что на складе работали члены партии, господин Гроот, — заверяет его Анна. — И я знаю, что их нанимали по распоряжению моего отца. Это ни для кого не тайна, так что не беспокойтесь, что вы можете кого-нибудь подвести.

Бригадир пожимает плечами. Потом кивает.

— Точно, у Хукстры был даже партийный номер. Но дело не в этом.

Он снова замолкает.

— А в чем?

Бригадир молча курит.

— Господин Гроот?

Он поворачивается к ней, словно размышляя, стоит ли продолжать разговор.

— Может, вам лучше спросить у папы?

— Он не любит говорить на эту тему. Обо всем, что происходило во время войны. Для него это слишком мучительно. А я думаю, что правду знать надо.

— Может быть, — говорит Гроот. — Я просто не люблю распространять сплетни.

— Пожалуйста. Я никому не скажу об этом ни слова. Но сама хочу знать.

Гроот выпускает длинную струйку дыма.

— У нас была проблема. Кто-то подворовывал, — с тяжелым вздохом произносит он. — Во времена, когда всем еще заправлял ван Маарен. Кто-то воровал пряности. Сказать по правде, я больше всех подозревал в этом самого ван Маарена, но тот говорил, что приглядывает за одним работником. Его звали Дреесон. Не самый худший, когда был трезв. Но Дреесон был таким же пьяницей, как и Хукстра. И он с ним как-то схватился прямо на рабочем месте. А по какой причине, мне неизвестно. Думаю, Дреесон хлопнул пару ершей во время обеденного перерыва и сказал что-то Хукстре, от чего тот взвился. Дошло до рукоприкладства, и мне пришлось разнимать их, после чего я отправил по домам обоих. На следующий день Хукстра пришел на работу, а Дреесон нет. Ни в тот день, ни потом. Прошло немало времени, прежде чем до нас дошли вести: Дреесон с женой прятали своего мальчишку, чтобы тот не попал в трудовую армию. Пока Зеленая полиция не нагрянула к Дреесонам за полночь и все не было кончено. Замели всю семью.

Анна чувствует, что у нее пересохло горло.