Господин следователь. Книга седьмая (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

— Теперь вот сиди, свадьбы жди, — пробурчал я.

— Ничего, совсем немножко осталось, — утешила меня Леночка. — С полгодика, а уж там…

Явилась тетушка. Посмотрев на нас критическим взглядом, спросила:

— Наговорились? — Потом напомнила племяннице. — Лена, а ты пригласила Ивана на именины?

— А зачем его приглашать? — удивилась невеста. — Я думала, он и так придет.

— Лена, но он же пока не твой муж, а жених! — укоризненно проговорила тетушка. — Тем более, что Иван может быть занят по службе. Лучше его заранее предупредить.

— Точно, и не подумала, — развела руками невеста. Обратившись ко мне, спросила: — Ваня, ты придешь ко мне на именины? Мы с тетушкой решили, что отмечать станем не четвертого, а шестого — в субботу вечером. Я еще девочек позвала, бывших подружек… то есть, одноклассниц. Да, Ваня, еще у меня такая просьба… — Леночка опустила глаза и сказала: — Не дари мне ничего дорогого… Девчонки и так завидуют, что у меня есть жених, а если ты мне какое-нибудь кольце или серьги подаришь, решат, что мы богатством кичимся.

— А что подарить? — растерялся я.

Про день Ангела Лены я знал (спасибо маменьке!), и уже имел заготовку. Разумеется, купил колечко. А что еще покупать? Фантазии не хватает.

— Давай, я тебе ноты верну, которые ты у господина Бородина подписал? — предложила Лена. — Ноты — и подарок хороший, а с подписью композитора — замечательно!

Передаривать еще раз Нюшкины ноты? К тому же, получается, что Александр Порфирьевич моей невесте подарок сделал, не я. А я — ворона такая — вспомнил, что есть у меня еще один подарок, затерявшийся среди книг. Даже два — Имбер, который «Из рощи темной», и «Танец маленьких лебедей» Петра Ильича.

— А ноты без автографа подойдут? Правда, не Бородин и не Мусорский? Я их для тебя купил, хотел при случае подарить.

— Ноты всегда подойдут, — авторитетно заявила тетушка. — А если Иван еще что-нибудь и споет, свое, этакое непонятное — совсем замечательно.

— А мы с Леночкой лучше вместе споем, — предложил я. — Мелодию я тебе намурлычу, текст запишешь. А на именинах мы на два голоса исполним.

Домой вернулся часам к десяти. Во дворе меня обмекала Манька, а войдя в дом, обнаружил, что Анька еще не спит, а опять наглаживает гимназическое платье. Которое по счету? Вон, два висят, подшитые и отглаженные.

Маменька, которая ведет переписку не только со мной, но и со своей воспитанницей, в курсе всех новостей. Узнав, что девчонка поступила в гимназию, прислала своей любимице очередной тюк всякого барахла — четыре коричневых гимназических платья, белые и коричневые передники, что-то еще кружевное (может, и панталончики, не разглядывал), башмачки, полусапожки, учебники и даже кожаный портфель.

Портфельчик мне самому понравился — из толстой кожи, с красивым замком и удобной ручкой. Жаль, маленький, а иначе бы отжал. Должен ведь следователь свои бумаги носить, а в портфеле удобнее, чем в папке.

Учебники, правда, подошли не все, потому что программы разные, но недостающие мы с Анькой уже нашли.

Красивый портфель стоял около входа. Анечка все заранее готовит, не то что я в ее годы, когда запихивал по утрам в сумку тетради и учебники.

— Ого! — изумился я, взвесив портфель. — Ань, ты сюда кирпичей напихала?

— Не-а, только учебники.

— Что, неужели все? — обомлел я.

— Так я не знаю, какие завтра уроки, на всякий случай решила все взять.

— Их у вас завтра вообще не будет, — сообщил я. — Придете к восьми тридцати, постоите около входа, вас поприветствуют, потом помолитесь, потом разойдетесь по классам. Так что, не таскай лишние учебники.

О первом учебном дне могу говорить, опираясь не только на собственный опыт, но и на опыт Леночки. Специально у той выяснял.

— Уроков не будет? — огорчилась Аня. — Вот, а я-то надеялась…

Определенно Анька у нас чудо природы. Кто бы другой радовался, а она огорчается.

Наша воспитанница трудилась, орудуя раскаленным утюгом, а еще напевала залихватскую песенку:

— Я гимназистка седьмого классу,

Пью самогонку заместо квасу,

Ай, шарабан мой, американка,

А я девчонка, я шарлатанка.

А выпить хотца, а денег нету,

Со мной гуляют одни кадеты.

Ах, шарабан мой, американка,

А я девчонка, я шарлатанка.

Продам я книжки, продам тетради,

Пойду в артистки я смеху ради.

Ай, шарабан мой, американка,

А я девчонка, я шарлатанка.

Когда я успел гимназистку этой песне научить? Не помню. Возможно, в дороге. Песенка запоминается хорошо, а память у моей маленькой кухарки — ой-ой.

— Аня, ты не вздумай девчонкам из класса эту песню спеть — она неприличная.

— Не, одноклассницам петь не стану.

— А кому станешь? — напрягся я.

— Вань, я ее уже своим репетиторшам спела — Кате и Мусе. Им понравилось, вторую неделю поют.

Ну ёрш твою медь! Запустил я культуру в массы. В массы хорошее проникает с трудом, а такие фривольные песенки — запросто.

— Надеюсь, ты не сказала, кто тебя песенке научил? — упавшим голосом спросил я.

— Ваня, я что, дура, что ли? Сказала, что в Москве научилась, у гимназистки знакомой.

— Бедная Манана, — вздохнул я. — Мало ей козликов, так она теперь еще и распространитель песен.

— Так я же имени не сказала. Мало ли, какая гимназистка поет?

— Если к директору вызовут, не признавайся, что это ты научила. Поняла?

— Канешна… — хмыкнула Анька. — Ты сам всегда говоришь, что чистосердечное признание — самая короткая дорога в тюрьму. Если что — стану плечами пожимать, говорить — отродясь не слышала, оговор!

— Умница! — чмокнул я Аньку в макушку. Вот, не нарадуюсь на девчонку!

— Ваня, ты есть хочешь или тебя накормили? — поинтересовалась барышня.

— Накормили. Даже чай не стану пить.

— Тогда, давай спать. Но ты мне еще остальные куплеты напомни, а то я забыла.

Пришлось напомнить.

— Продам я юбку, жакет короткий,

Куплю я квасу заместо водки!

Ай, шарабан мой, американка,

А я девчонка, я шарлатанка.

Прощайте, други, я уезжаю,

И шарабан свой вам завещаю.

Ай, шарабан мой, обитый кожей,

Куда ты лезешь, с такою рожей⁈

Прощайте, други, я уезжаю.

Кому должна я, я всем прощаю,

Решив, что завтра обязательно сорвусь со службы и прибегу к Мариинской женской гимназии, чтобы полюбоваться и на невесту, и на сестренку, заснул.

А снилось мне… Мы с Леночкой — нынешней, только одетой по моде двадцать первого века — в модном брючном костюме, ведем в школу свою дочку.

И тут, как это бывает во сне, выясняется, что наша доченька… Аня. Только она еще маленькая, лет семи.

Анька, в модном жакете и клетчатой юбке, с косичками и огромными бантами, с ранцем за спиной, держит в руках букет цветов, шагает важно, как и положено первокласснице. А мы горделиво отвечаем — мол, да, выросла девочка-то наша!

А еще Леночка поясняла дочке:

— Анечка, самым трудным у тебя первый класс будет, потом полегче. Со второго класса, как иностранный язык начнется, я тебя буду учить, а с пятого, как история пойдет — то папа.

— А чего меня истории учить — я и так все знаю! Я в этой истории живу, а папа наш из будущего занесен, он жизни не знает!

Кажется, я начал возмущаться, а к моему возмущению присоединилась коза.

Нет, коза возмущается не в моем сне, она истошно орет наяву. Манька так блеет, если во двор входит кто-то чужой. И Анька разговаривает не детским голосом, а почти взрослым. Выросла, что ли?

Нет, это не она выросла, а я проснулся.

В сенях Анька с кем-то спорит. Встав с кровати, сунул ноги в тапочки и пошел выяснять. Открыв дверь, услышал бурчание:

— Дядя Антон, так спит он. Неужто до завтра не подождет? Что с ним за ночь-то сделается?