Господин следователь. Книга седьмая (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

— Иван Александрович, а вы поставьте-ка себя на его место, — предложил Лентовский. — Предположим, вы находились где-то за городом… Дней так пять или семь. Вернулись, а вам сообщают, что было убийство и самоубийство, тела уже похоронены — не оставлять же их поверх земли, есть рапорт городового, есть заключение врача. Что бы вы сделали?

— Стал бы разбираться. Осмотрел помещение, где произошло убийство и самоубийство. Допросил бы для начала городового, соседей, потому мужа погибшей… — начал я, но наш генерал меня перебил:

— Стоп-стоп-стоп. Это вы говорите про себя. Вы у нас человек определенных жизненных устоев, враг преступности, сами ищете преступление. А вы обязаны это делать по долгу службы?

Вот тут я задумался. А ведь и на самом-то деле. Судебный следователь работает по факту совершения преступления, а этот факт ему сообщает полиция. Есть факт и сообщение — есть и преступление, а нет, так и суда нет. Теоретически, разумеется, следователь обязан открыть дело по обстоятельствам, ему известным, но, опять-таки — откуда он узнает?

— М-да… — протянул я.

— Следователь Зайцев трудится в должности пятнадцать лет. Я его еще по Белозерску помню, когда там Окружной суд был. По всем преступлениям, о которых ему сообщала полиция, проводил расследования добросовестно, нареканий на него нет, у него около десяти дел, которые рассмотрел суд.

— Десять дел за пятнадцать лет⁈

— А что, разве мало? — хмыкнул Лентовский. — Это к вам убийства да прочее словно липнут, а у него все в порядке. Я даже помню, что у Зайцева половина дел была о просроченных паспортах. Теперь-то этими делами мировой судья занимается, а раньше мы.

— А исправник?

— А что исправник? — пожал плечами Николай Викентьевич. — Он же в отсутствии был, верно? И его помощник тоже. Какой с них спрос? А пристав, как вы сказали, покойников боится. Плохо, конечно, но дело-то житейское. И кто останется крайним?

— Пристав и останется, — вздохнул я. — А еще городовой.

— Вот-вот… И что с приставом сделают? — поинтересовался Лентовский и сам же ответил. — Губернатор напишет исправнику, чтобы тот выразил приставу неудовольствие, вот и все. В худшем случае наградных лишат.

Нет, определенно нужна новая реформа. Чтобы прокуратура, помимо всего прочего, следила за тем, чтобы полиция не занималась укрывательством преступлений. Без перегибов, разумеется, не обойдется, но уж лучше так. Чтобы исправники не чувствовали себя маленькими царьками, от которых зависит и жизнь, а еще и смерть.

— Есть и еще кое-что, — грустно сказал Лентовский. — Понимаю, что вы человек честный и правильный. И где-то даже слишком правильный. Еще знаю, что вы человек очень порядочный. Кому бы другому и говорить не стал, а вам, из уважения, пусть вы и молоды… вам откровенно скажу, как на духу: даже если бы и можно было Зайцева уволить или под суд отдать — я бы вас попросил шума не поднимать… Понимаете, почему?

— Казначей? — только и спросил я.

Тут догадаться не сложно. Наверняка казначей не ограничился тем, что выписал жалованье на пребывавшего в отпуске следователя Чернавского, а еще что-нибудь намастрячил. Теперь ревизия это вскрыла. Дальше, скорее всего, господину казначею предложат вернуть украденные средства и уйти по-хорошему, а нет — так пойдет он под суд. И у Лентовского теперь неприятности. Уволить его, разумеется, никто не уволит, но вот выговор объявить могут. А что плохо, так это то, что ревизия проводится двумя ведомствами — и нашим, и казначейством. Вот тут может быть выговор не от Председателя Санкт-Петербургской судебной палаты — это не так и страшно, а от министра юстиции. Или, не дай Бог, от самого государя. Но от государя — если тому доложат. А если еще из-за Зайцева шум поднимать… А стоит ли оно того?

— Как я понимаю, вы Зайцева и исправника Сулимова уже изрядно напугали? — поинтересовался Лентовский, полистав дело. — Вижу, что эксгумацию проводили, все заключения на месте, протоколы допросов… Вон, даже следователя допросили.

— Был грех, — признался я. — Допрос Зайцева вырвать и выкинуть?

Даже и вырывать не надо, дело-то не подшито.

— Лучше я сам, — сказал Лентовский, вытаскивая протокол допроса моего коллеги и пачки бумаг. — Оставлю у себя, а в деле этот протокол совершенно лишний. И ваша совесть спокойна. Вы все сделали, ничего не порвали, не сожгли. Убийца вами изобличен, предстанет перед судом. Свое негодование нерадивым служителям выразили. А если что-то не так — тут уж начальник виноват. Надеюсь, я вас не слишком расстроил?

— Немного, — не стал я спорить. — Но вы еще преподали мне урок.

— Если так — это хорошо, — усмехнулся Лентовский. — Когда вы сами станете начальником — а вы, не сомневаюсь, им станете очень скоро, вам придется думать не только о совести и законе, но и о прочих вещах. Например — где же взять подчиненных, чтобы они только по совести да по закону работали? Увы, Иван Александрович, не будет у вас идеальных людей. Сплеча рубить можно, но, если есть возможность этого не делать — не делайте.

[1] Впрочем, для любознательного читателя сообщаю, что арканы «вьются из одной бараньей шерсти и иногда с примесью конского волоса и козьей шерсти; арканы эти обыкновенно употребляются при перевозке тяжестей в дальние дороги, а также и с чисто конского волоса, пестрые — эти последние делаются только для вьючки приданого выдаваемой замуж невесты».

[2] В 1865 году была Цензурная реформа, но кто, кроме специалистов о ней вспомнит?

[3] Напомню, что в то время обвинение составлял не следователь, а прокурор.

Глава двадцать третья

В ожидании

Учителя отмечают Новый год не так, как все нормальные люди, а 1 сентября. А вот в здешней России учебные учреждения начинают учебный год как им удобно. Не задумывался об этом в прошлой своей жизни, а год назад, когда попал в эту реальность, не до того было. Теперь делаю для себя открытие за открытием. То, что в сельских школах — школах грамоты, церковно-приходских и земских, дети садились за парту в октябре, а то и в конце ноября — это понятно. Как раз закончится сезон полевых работ, лишние рабочие руки уже не нужны и детям можно отправляться учиться. Но отчего в городских-то что за бардак?

Почему я считал, что учебный год начинается 1 сентября? Верно, сработал некий стереотип. А тут, вишь, все не так. Александровское техническое училище «вышло с каникул» 1 августа, Череповецкое реальное училище 15 августа, а Мариинская гимназия открывает учебный год 29 августа. Я-то думал, что у моих девчонок — и у той, что «училка», и той, что гимназистка, еще есть время, а его, оказывается, уже и нет.

Леночку застал за примеркой новой юбки и новой блузки. Конечно же, сам процесс переодевания не видел, хотя и очень хотелось…

— Ну как? — поинтересовалась юная учительница, выходя к публике — то есть, к тетушке, мне и паре горничных.

— Превосходно! — восхитилась Анна Николаевна, горничные заахали.

— Ваня⁈

Это уже мне полагается что-то сказать? Желательно, комплимент. Попросить, что ли, чтобы Лена прошлась по комнате модельным шагом — внахлест, но придется самому этот шаг показывать, а у меня не получится. Значит, лучше помалкивать и соглашаться.

— Н-ну… — замекал я. — Уж слишком серьезно вы выглядите, Елена Георгиевна.

И впрямь — слишком серьезный и строгий вид. Белый верх, черный низ, а еще и прическа — вместо обычной каштановой косы что-то… Не понял, в общем, что это такое, как правильно называть. Не то копна, не то сложный начес. Вроде, как какая-нибудь княгиня со старой фотографии. Коса, конечно же, никуда не девалась. Кажется, она накручена. Или закручена? В общем, как-то так. Как по мне, так коса куда лучше всех сложных присесок.

— Ваня, так и должно быть! — обрадовалась Леночка. — Я очень старалась. Мне нужно выглядеть лет на двадцать пять, лучше двадцать семь.

— Беда с барышнями, — вздохнул я.— Зачем тебе старше выглядеть?