Побег из волчьей пасти (СИ) - "Greko"

Мы поблагодарили его за обед. Он крикнул рабыню, чтобы она нас проводила.

Рабыня завела нас в комнату.

— Передай, пожалуйста, хозяйке, что доктор готов осмотреть больную.

Рабыня кивнула, вышла.

— Ты как, Эдмонд?

— Нормально, Коста. Не волнуйся. Безусловно, очень хочу спать. Но данное слово — прежде всего. Надеюсь, что времени много не потратим.

Раздался стук в дверь. Я подошел, открыл её. На пороге стояла Кинша. Рядом с ней — молодая девушка с опущенной головой.

— Прошу вас!

Женщины вошли. Спенсер улыбнулся, ободряя девушку.

— Какое интересное лицо, не правда ли, Коста? — Эдмонд не удержался.

— Да. Красивая девушка.

— Ну-с, посмотрим!

Спенсер за время пребывания в горах усвоил все уроки. Чего стоила лишь история с коленом старой жены Хоттабыча? Поэтому вел себя во время осмотра со всеми возможными предосторожностями, проявляя исключительную любезность. Такое поведение не могло не отразиться на девушке. Поначалу робкая и стыдливая, она через пару минут набралась храбрости, перестала краснеть.

Прежде, чем послушать её дыхание, Спенсер через хозяйку попросил разрешения приложиться ухом сначала к груди девушки, потом к спине. Кинша кивнула и предупредила девушку, что в этом нет ничего дурного. Что так надо. Девушка ответила только:

— Да, госпожа!

Все время, пока Спенсер осматривал больную, он задавал вопросы. Я переводил. Девушке не пришлось отвечать. За неё говорила Кинша. И я еще раз поразился тому, с какой любовью и трепетом она относилась к своей рабыне. Она знала и когда болезнь началась, и как она протекала все это время.

Наконец Спенсер закончил. Кивнул мне. Я посмотрел на Киншу.

— Можешь идти, — сказала хозяйка девушке.

Девушка поблагодарила нас. Вышла, прикрыв за собой дверь.

— Ну, что? — Кинша с надеждой смотрела на Спенсера.

Спенсер вздохнул. Развел руками. Кинша все поняла.

— Увы. Увы. У неё последняя стадия чахотки. И никакая земная сила не сможет её спасти.

Когда я перевел это Кинше, она тут же зарыдала. Мы уже знали и не сомневались в благородстве и редкой красоте души Кинши. И все равно, мы оба растерялись и были поражены. Кинша сейчас рыдала искренне, как если бы речь шла не о её служанке-рабыне, а — единственной дочери!

— Наши искренние соболезнования! — нашел в себе силы произнести.

— Спасибо! Спасибо! — Кинша вздохнула, утирая слёзы. — Я предполагала. Но вы же знаете, человек надеется до последней минуты!

— Да, уважаемая Кинша!

— Спасибо! Отдыхайте!

Кинша вышла из комнаты. Мы переглянулись со Спенсером.

— Удивительная женщина! — признался Эдмонд.

— Да. Удивительная, — согласился я. — Ложись, Эдмонд. Тебе нужно поспать!

— А тебе разве нет⁈

— Нужно, конечно! Только схожу сначала на базар. Нужно купить кое-что из вещей. А то нам и надеть нечего.

— Да, ты прав, друг мой! Но базар же никуда не денется. Можно и потом.

— Нет. Пойду сейчас. Мне так спокойнее. Не волнуйся. Я в норме!

— Хорошо.

Спенсер лёг, я накрыл его одеялом. Вышел из комнаты. Кажется, Эдмонд заснул сразу, как только его голова коснулась подушки.

…Прохаживаясь по базару, я уже не обращал внимания на испуганные взгляды в мою сторону. Не останавливаться же мне перед каждым и давать объяснения? Еще лучше было бы взгромоздиться на какую-нибудь трибуну. Мол: «Товарищи грузины, армяне и все остальные представители многонационального Кутаиси! Не бойтесь! Не с мечом к вам пришёл Коста! Но с миром! Вперед к победе… Ура!» Не до этого. А, если честно, было пофиг. В моей голове сейчас был список, так похожий на те, которые жёны пишут мужьям, отправляя их за покупками в супермаркет. Нужно было зачеркнуть все пункты этого списка, чтобы не вызвать гнева супруги.

Пункт первый. Черкески.

На наши уже без слёз не взглянешь. Или — без страха. Кстати, может, еще и поэтому на меня так испуганно оглядываются. Слишком красноречива моя черкеска. Слишком много на ней следов. Совсем не мирных. Один левый рукав чего стоит!

Покупал, особо не торгуясь. Больше для вида и чтобы поддержать обычаи восточного базара, на котором купить не торгуясь — равносильно оскорблению продавца. Выбирал, правда лучшие чохи. С расшитыми серебряными нитями газырницами. Будем притворяться голубой грузинской кровью!

Пункт второй. Папаха. (касается только меня)

К счастью, мои молитвы над пропастью были услышаны Господом. И пропасть поживилась только моей папахой. Сванская шапочка, в принципе, мне нравилась. Привык к ней уже и, конечно, сохраню. Однако носить буду только в домашней обстановке. Что, практически означало — никогда. С трудом мог представить, что мне обломится домашний уют, войлочные тапки, красавица жена и куча галдящих детей. Младшая дочка при этом обязательно будет стучать по моей голове, прикрытой этой сванкой. Мечты, мечты.

Папахи были знатными. Цилиндры из черного каракуля. Эх! Я расстроился чуток. Были бы тут приняты из серого! В советской армии, как мне помнится, серый каракулевый цилиндр могли носить военные не ниже полковника по чину. Генералы — уж точно! Имею право считать себя генералом! Я примерил папаху. Сидела отлично. И мой образ в ней мне понравился. А что? Клёво! Вообще, от горца не отличить! Заверните!

Пункт третий. Чехол для ружья. (касается только Спенсера)

Он, конечно, с трепетом относится к своему чехлу мехом наружу. Но, давай, здесь не будем дразнить гусей! Такие чехлы — явный признак черкеса! А мы в Грузии! Лучше перебдеть.

Пункт четвертый. Бельё.

Его накупил с лихвой. Не столько, чтобы каждый день напяливать новый комплект, сколько стала понятна необходимость бинтов, повязок. Хотелось бы, конечно, впредь избежать ранений. Но это тоже было из разряда мечты. «Ах, мечты, мечты!» Так что участь белья известна: будет располосовано на повязки.

Пункт пятый. Фетровые накидки. Башлыки.

Мы приехали к началу сезона дождей. Если не хотим ехать мокрыми до последней нитки, надо основательно прикрыться. Интересно, если этот островерхий башлык напялить поверху цилиндрической папахи или широкой «размахайки» Эдмонда, мы сойдём за буденовцев? Будем скакать бок о бок, распевая: Мы красные кавалеристы, и про нас все Спенсеры речистые ведут рассказ…

Пункт шестой. Побриться (для себя любимого).

Брадобрей, встретил, как и все, испуганным взглядом. Но потом чуть успокоился. Куча покупок в моих руках сейчас определяли меня больше, как обычного обывателя, нежели грозного горца. Правда, когда он подносил бритву к моей шее, рука у него дрожала. Бритва своими размерами не уступала мечу. Мне стало не по себе.

— Очень прошу тебя, успокойся, — я улыбнулся открытой и доброй улыбкой. — Я просто хочу побриться. Поправить бороду. И вернуться домой с головой на плечах! Все хорошо. Поверь!

— Да, господин! — брадобрей внял моим словам. — Все исполню в лучшем виде!

— Спасибо, друг!

После «друга» брадобрей успокоился окончательно и — не без демонстрации виртуозного владения своей монструозной бритвой — исполнил мои пожелания.

Вышел от него, чуть ли не насвистывая. Так мне сейчас было хорошо. Впервые за последние недели я ощущал себя… А что? Да, обывателем! Какое отличное слово: обыватель! Вот он идет в дом, где его ждёт тёплая постель. У него в руках — многочисленные покупки. На идеально выбритой голове — обновка уровня генерала. С чего бы не насвистеть буденовский марш! Тем более, при моём умении!

В таком благостном настроении я вошёл во двор Никола. Навстречу выбежала прекрасная Кинша. Одного взгляда на нее мне хватило, чтобы попрощаться с мыслями о счастливом обывателе.

«Забудь о свисте»! — с тоской пронеслось в голове.

— Немедленно уезжайте! — Кинша подтвердила моё предчувствие очередной беды.

[1] Фраза, как и поговорка, — из неопубликованной на русском части книги Спенсера «Путешествие в Западную Черкесию».

Глава 21

Паромщик, держи рот на замке!

В дверях дома нарисовался разбуженный и недоумевающий Спенсер. Спросонья не мог сообразить, что происходит. Двор заполнила нешуточная суета. Слуги бегали туда-сюда. Уже выводили наших осёдланных коней. Кто-то укладывал в поклажу какие-то свертки.