Татьяна Апраксина - Башня вавилонская
Фелипе слегка подается вперед, очень внимательно смотрит Анне в лицо. Глаза у него серо-голубые, осенние. Оплетает пустой стакан пальцами. На безымянном левой руки — светлый ободок потерянного кольца.
— Нет, конечно. — Очередная улыбка, у него их коллекция, и складки у крыльев носа уже глубоко прорезаны. — Понимаете, сеньорита, navig?re necesse est. — Плыть необходимо. — А куда еще плыть?..
— А жить?
— Я похож на капитана ван Страатена?
Нет, не похож. И на честолюбивого завоевателя из королевства Толедского, устремившегося через океан за славой, тоже не похож. На Помпея по Плутарху — только наполовину. Он более всего похож на молодого человека, который принял социальную рекламу всерьез.
Ане утомителен и невыносим собственный цинизм, он не утешает, только тащит на дно — к тому же мешает работать. Мешает смотреть и видеть.
Более всего Фелипе похож на дружелюбную синюю акулу. Плыть ему действительно необходимо. Не будет плыть — утонет. И он ведь не один такой. Мир стал маленьким… это же Одуванчик сказал, тогда, по телевизору.
Телефон на запястье щекотно вибрирует. Мистер Грин. Нажимать на кнопку страшно: сейчас как скажет «Вы мне больше не нужны». Надо же было такого наболтать!.. Включение — как прыжок в чан с кипящим молоком. То ли омолодишься, то ли сваришься.
— Аня, вторую часть заседания отменили. — Ой… — Пожалуйста, встретьте в аэропорту гостей. Мне некогда. Я думаю, господина Левинсона вы узнаете. Он будет со спутницей.
Господи, я стану хорошей девочкой, я больше никогда не буду такой глупой эгоисткой, только пожалуйста, пожалуйста — пусть с ним все будет хорошо. С ними. С обоими. Со всеми.
Ну ладно, Господи, эту самую спутницу можно вычеркнуть, если не помещается.
* * *Очаровательная девушка очень хорошо ведет машину. Шоколадный костюм с сильно приталенным пиджаком, бледно-розовая блузка. И то, и другое, пожалуй, «Moda Italica». Чехол-ножны для мобильного телефона на левой руке и лаковый ремешок от «Wow». Набор атрибутов юной амбициозной карьеристки. Медовые локоны, карие глаза и слегка припухшие губы свои собственные, как и отличный цвет лица.
Весь этот набор атрибутов и примет смотрит на Дьердя так, словно он дал девице Рикерт брачные обещания, а теперь цинично их нарушил. Это даже забавно… на фоне всего случившегося.
Дьердь улыбается ей, вполне искренне, и только в том, как держит голову, читается желание усыпить красавицу чем-нибудь безвредным и предъявить Смирнову, на стенде, как лягушку, живо интересуясь каждой подробностью «А вот это что такое и для какой казенной надобности вы это с ней сделали?»
— Вы заканчивали факультет управления, не так ли?
— Да, конечно же. — В голосе девочки — готовность расстелить гостям начальства красный ковер на любое нужное расстояние, а в пластике — желание завернуть Анаит в этот ковер и… нет, пожалуй, все же не сбросить в темные и маслянистые воды отсутствующего залива, а просто поставить где-нибудь в углу, трубочкой. И вспомнить через сутки.
Сюжеты сегодня ломились в голову от каждого чужого движения. Сказывался перелет. Аэроплан вел себя как трамвай где-нибудь в Лахоре… вернее, аппарат-то ничего такого себе не позволял, честно взлетел, долетел и приземлился, а вот люди в салоне почти сразу же начали переговариваться — поперек рядов, незнакомые с незнакомыми — обсуждая свежую… серию телесериала.
Винландка говорила подробно, неспешно, повторяясь. Попутчики бурлили.
— Ну что они к ним прицепились, а? Мешают нормальным людям работать! — молодая мать с близнецами в двойном детском кресле.
— Козлы! — человек с манерами грузчика и в костюме владельца крупной корпорации. — Просто козлы и все!
— Нет, вы правда думаете, что в корпорациях все такие радетели за благо? Я вас умоляю, не будьте так наивны! — дама в очках с богемной повадкой.
— Нет, ***, все ради денег, ага! — «Грузчик». — У кого чего болит.
— В данном случае выгоды населения и концессионеров связаны напрямую. — Возможно, этот сухой азиат — лионский или орлеанский чиновник.
По кругу, в разных выражениях, разными голосами летали, как мячики для настольного тенниса, две-три мысли: «дайте людям работать», «это не правительство, а скопище уродов», «все врут».
Потом на экране появился Шварц, и реплики стихли, словно в конце антракта.
И сразу после — молчали тоже.
Богемная дама в очках — сидевшая наискосок через проход — сняла очки, зажала пальцами переносицу.
— Господи, — сказала, — они еще и детей себе воспитывают. Големов.
На этом салон взорвался, но мыслей было уже не три, а полторы: «Кто виноват и почему они все еще сидят в своих креслах, а не за решеткой?»
— Плохо дело, — одними губами сказал Дьердь.
Плохо. Потому что неурочный рейс на Лион — это выборка. Репрезентативная вполне.
— Я бы после таких обвинений застрелился, — бухнул человек в форме офицера ССО. — У нас, к счастью…
С заднего ряда ему доходчиво объяснили, что и у них служат эти же выпускники, а вот еще у соседки дочь служила добровольно, так ногу сломала. Анаит улыбнулась; но она подозревала, что офицер средних лет не воспользовался расхожей идиомой, а сказал то, что думал. Это скажет не только он, не один раз, не только здесь.
Действительно, есть обвинения, которые сами по себе уже орудие убийства. Когда они еще и правдивы, а они правдивы…
…а большинство не отвлекалось на реакции, слушало выступление доктора Камински, и то, чего они не поняли из речи Шварца, становилось окончательно ясным теперь.
— Да нужны, чтобы этих козлов караулить! — решительно ответил деловой человек на финальный вопрос Камински.
Спорить с ним не стали.
Что они думали там, в Лионе? Им нужно было свернуть заседание, объявить перерыв, как только прозвучала фамилия Шварца. Джон не мог этого сделать, но есть же госпожа Фрезингер, есть… что, о чем они думали? Они считали, что человек, находящийся под следствием по подозрению в профессиональной небрежности, повлекшей за собой смерть, к ним оправдываться пришел? Или вовсе не пытались рассчитывать и предвидеть?
А сам Шварц?
— Что это было?
— Диагноз… — слегка пожимает плечами Дьердь. — Окончательный. Может быть, из тех, что ставят врачи, но скорее из тех, что ты ставишь себе сам. Вальтер, видимо, тоже, некоторым образом, спал. А потом проснулся и посмотрел в зеркало…
Теперь они все-таки отложили заседание до утра. Теперь — поздно. Извержение уже произошло, и гигантская волна начала свое движение. Вопроса, для чего она сама здесь, Анаит не задавала. Джон позвал ее, это достаточная причина; но он позвал обоих. С самого утра. Он знал о Шварце?.. Скрытые движения, тайные процессы?
И неизвестно, насколько можно доверять девушке за рулем.
— Спроси ее, — шепотом говорит Анаит.
Надо было научиться у Коптов разговаривать руками. Надо было вообще взять их с собой, и Альберто тоже; бедного парня за скандал в студсовете уже прозвали «Карибским кризисом», он же решит, что должен оправдать. И девочку, наверное, все-таки тоже.
Она не слишком своевременно догадалась спросить у Дьердя, а что это за полулегендарная Ленка, которая дала от ворот поворот Морану. Зачем Шварц заострил на этом внимание. Но все-таки догадалась.
Оказалось, что Шварц и не собирался поначалу использовать себя как таран. Он хотел, чтобы систему снесли главные пострадавшие. Студенты. И даже нашел кандидата, вернее, кандидатку. Но сначала в эфир вывалился Лим, потом появился Васкес… а в какой-то момент Шварц понял, что вокруг не операция, а жизнь, причем, его собственная.
А от его планов осталась бесхозная девочка, девочка-ракета, которая вдруг обнаружила, что мишени больше нет и не будет — а ее пять лет делали ракетой. Снарядом на один выстрел. Жуткое зрелище, и разбираться с ним на бегу нельзя.
— Аня, — только что Дьердь мучительно вспоминал, что это за Рикерт такая, но началась работа — и память послушно принесла нужное, — что вы нам можете сказать?
— У нас паника. — совсем другим голосом отвечает девочка. — У нас настоящая паника.
Она очень внимательно следит за дорогой, одновременно включены два навигатора, на первый взгляд совершенно одинаковых. Постоянно ждет сигналов — так, с левой руки понятно, телефон, наушник — видимо, от другого номера, но есть еще одна точка внимания. Нагрудный карман. Набор не пригнанных между собой примет, обид и самоотверженности готов в любой момент выполнить поворот «все вдруг». Вот даже как…
— Там еще О… Лим на все фойе сговаривался с Уолтерс о переселенцах. Перед ее выступлением. А после доктора Камински мистер Грин пошел разговаривать с Матьё, СовБезом и еще кем-то в чистой зоне. Меня, — она выделяет это голосом, — послали наружу с другим поручением. А потом за вами.
