Герман Романов - Спасти Императора! «Попаданцы» против ЧК
Раненых почти не было. Повезло, если применимо такое слово, лишь тем, кто заполучил обычные винтовочные пули калибра 7,62 мм. Если не убивало, был шанс выжить, оправиться от ранений. Дохлый шанс, учитывая невысокий уровень медицины, но все же имелся…
Он лихорадочно перезаряжал пулемет, стараясь не прикасаться к горячему стволу — 63 патрона, имевшихся в диске, ДТ выплюнул за считаные секунды. Смотреть по сторонам было некогда — в прицеле мельтешили люди на барже.
Несколько человек, самые понимающие и ушлые, сразу, при первых выстрелах, попрыгали в реку. Однако большинство красных пребывало в растерянности, а потому бестолково суетилось.
Именно в эту копошившуюся массу вонзилась пулеметная струя — крики, полные животной боли, вопли, хриплая ругань на секунду заглушили треск ручных пулеметов.
Затем снова заговорил ДШК, и у Фомина окончательно заложило уши, но он продолжал стрелять, суетливо поменяв и выпустив тремя очередями еще один диск. И только после того как впустую щелкнул затвор перегревшегося пулемета, а на палубе изрешеченной баржи грудами лежали расстрелянные в упор красногвардейцы, он поднял голову и осмотрелся.
Натворили дел их три пулемета, да оно и не могло быть иначе. Стреляли практически в упор, внезапно, по беспечному противнику.
Маленький буксир заметно кренился, на нем весело плясали яркие языки пламени. На третьей барже чадил «Остин» — был хорошо виден истыканный наподобие дуршлага броневой борт. Повозки ДШК искромсал, а мотоциклетку превратил в груду искореженного металла.
Но на большом пароходе команда быстро сообразила, что их ожидает. Буксирный конец на баржи был отрублен, и судно, отчаянно шлепая по воде гребными колесами, испуская клубы черного дыма, довольно резво пыталось выйти из-под обстрела.
ДШК яростно лупил по уходящему пароходу. Разъяренными пчелами полетел целый рой красно-зеленых трассеров, впивавшихся в палубные надстройки.
«На, Марена! На! Подавись! Ты же этого хотела! — Фомин в злобе сжал зубы. — Принимай свою жертву! Это все — теперь твое капище! Вся страна теперь твое черное, залитое кровью капище…»
Двух лент, по полсотни патронов каждая, хватило за глаза. На корме понемногу разгорался небольшой пожар. Кое-кто из робких матросов попрыгал за борт — вода теплая, до берега близко. А вот ответной стрельбы команда не вела — Фомин не видел коротких вспышек. Слышать он уже не мог — временно оглох от непрерывной стрельбы.
Повернувшись правее, Фомин понял, что избиение младенцев для них окончилось и начинается бой. На второй барже были не обычные красногвардейцы, ничего не умеющие и необстрелянные — типичное пушечное мясо. Нет, туда погрузились матерые волки, хорошо дравшиеся еще в Первую мировую даже под напором вышколенных германских зольдатен.
Ландскнехты революции, как они себя называли, мать их до седьмого колена. Наемники, жестоко дравшиеся в кровавой русской междоусобице, причем за щедро выплачиваемое им большевиками русское золото.
Правда, потом для них придумали такой хитрый термин, как «пролетарский интернационализм». Большевики по отношению к себе, горячо любимым, не особо приветствовали, когда называли подобные вещи своими именами…
Латыши пришли в себя и начали отстреливаться из винтовок. На палубе баржи часто-часто замелькали вспышки, похожие на огненные цветки. И стреляли хорошо — борт и тент «Бюссинга» густо усыпала целая россыпь пулевых отверстий. Да и скамейке досталось, спинка которой украсилась дырками и выбитой щепой, что дикобраз иголками.
Между тем, латыши от обороны перешли в наступление. Добрых два десятка солдат смело бросились в воду, намериваясь добраться до близкого берега. Оно понятно — желание подавить пулеметы и отомстить разгорячило латышей. Зря говорят, что прибалты флегматичны — просто их надо хорошо разозлить и расшевелить, вот тогда мало не покажется.
От реки доносилась хриплая ругань на непонятном языке. Большинство солдат барахталось в воде, но некоторые уже шли по грудь, держа винтовки над головами. Хорошо, что ранее баржу отвел от берега буксир и она стояла в полусотне метров — Фомин облегченно вздохнул. У него было полминуты, а этого более чем достаточно. Теперь он мог помочь отцу, пулемет которого не справлялся в одиночку.
Фомин переместился, сел поудобнее, поймал в прицел медленно бредущих по воде латышей. Злорадно ухмыльнулся.
— В Чапая играть будем, ребятки? Кто не доплывет, я не виноват!
Длинная очередь секанула по воде шеренгой всплесков. Двое солдат исчезли под темной гладью, но остальные с упорством, достойным лучшего применения, продолжали рваться вперед.
Фомин дал еще очередь, кого сразил, не увидел, потому что затвор предательски лязгнул — патроны кончились.
— Твою мать! — что-то сильно кольнуло щеку, он машинально коснулся ладонью раны.
Нет, повезло — кто-то из латышей опять попал в лавку, и отколовшаяся щепа прошла мякоть навылет, уткнувшись в десну. Рот наполнился кровью.
— Тьфу! Сопаки, васу мать!
Фомин выплюнул солоноватую кровь, резко выдернул длинную щепку из щеки. И принялся лихорадочно перезаряжать пулемет, отчетливо понимая, что не успеть ему, никак не успеть. Рядом взрыкнул и осекся ДП — у отца тоже закончились патроны, и требовалось время на перезарядку.
— Усе, трензеля мне в задницу! И чумбур на шею! Щас они нас возьмут за шкворку! Вдарят под бочину шенкелями. Ну, су…
В бою многие солдаты бранятся, крепкое слово и душу облегчает, и позволяет несколько абстрагироваться от происходящего. Иначе человеческая психика просто бы не вынесла того чудовищного кошмара, замешанного на людской крови и боли, который является неизбежным спутником войны.
Ругаются все — от фельдмаршала до рядового, кто реже, кто чаще. Но брань повсеместна, и относятся к ней легче, чем в мирное время, исходя из житейской мудрости, что ругань на воротнике не виснет. Не был исключением и Федот Федотович Фомин, старый солдат.
Тем паче гусары, что всегда вычурно выражались, чисто по-кавалерийски. Да и поведение у них было отнюдь не монашеское, достаточно знаменитого Дениса Давыдова вспомнить…
Дослушать ругань отца он не успел, как снова потерял чудом появившийся слух. ДШК извергнул из себя длинную очередь — и по воде резво пошли фонтанчики. И этого нового ужаса латыши перенести уже не смогли. Они дружно побросали винтовки из рук и в страхе принялись нырять, надеясь под водой найти спасение от неминуемой смерти.
Фомин облегченно, будто десятипудовый груз с души упал, вздохнул — Попович пришел на выручку вовремя. И стрелял казак сейчас не хуже Шмайсера.
Десанта можно было больше не бояться — без винтарей они не вояки. И только сейчас ощутил, какой благостным бывает мир без пулеметной трескотни. Хотя до спокойствия и тишины было еще далеко — кругом раздавались хриплые стоны раненых, ругань, веселый треск пожара на буксире глушил крики о помощи. Дым, гарь, все забивающий пороховой запах.
Фомин машинально глянул на свои наручные часы, хмыкнул. Прошло всего пять минут, хотя показалось, что намного больше. Снова посмотрел на реку, и в этот момент на водной глади мощно ухнуло. Яркая вспышка вдали осветила небо и черный корпус разломленного взрывом парохода.
— Как же я забыл, сам же видел, тогда еще, как на него ящики со снарядами грузили. Видать, огонек к ним сейчас и добрался, — пробормотал про себя Семен Федотович и громко крикнул: — Все, мужики! Уходим!
Он вскочил на ноги и быстро накидал в холщовую сумку пустые диски. Их никогда не бросали, из пулемета без магазина-то не выстрелишь. Рядом завозился и усталый отец, собравший свои диски и с трудом взваливший ДП на плечо.
— Федя! Лезь в кузов! Сматываемся! Трофимыч! Гони!
Добежав до газовавшего «Бюссинга», Фомин ввалился в кабину — хорошо хоть дверь открывать и закрывать не надо ввиду отсутствия таковой. Свалил на пол пулемет и с облегчением вздохнул.
— С крещением тебя, Ваня! Ты в первом бою побывал!
— Спаси Христос от такой напасти! — глухо отозвался водитель. — Страсти-то какие! Думал, от страха помру!
«Бюссинг» резво рванул, громыхая по дороге железными колесами и чисто по-стариковски дребезжа.
— А ты бы сам пострелял. Когда стреляешь, страх не чувствуется! Так что изучай оружие, Иван свет Трофимович! А…
Грузовик подбросило на камне, и Фомин прикусил себе язык. А потому «откат» закончился, не успев начаться. Он прижал ногой пулемет и взял в руки автомат. Теперь нужно было опасаться какого-нибудь случайного патруля на дороге или слишком ретивых большевиков, поспешивших на стрельбу к пристани или тушить пожар в здании Губчека.
— Диски с патронами к пулемету остались?
— Нетути, все свои «банки» извели, ваш бродь! — Водитель крепко держал руль и уверенно управлял тяжелой машиной, которая на скорости в двадцать верст неслась или неторопливо ползла (тут все зависит от ощущений) в глубине городских улиц.
