Алексей Кулаков - Наследник (СИ)
— Как тебя зовут?
Маленькая девочка, пугливо скосив глаза на маму, тихонечко ответила:
— Капа.
Увидев, как правая бровь наследника чуть вздернулась в молчаливом вопросе, купец Тимофей тут же негромко пояснил:
— Капитолина, стал–быть.
Начертав крест на подставленном лобике и напротив ее сердца, царевич Димитрий вручил маленькому ангелочку небольшую кружку с простой водой. Подождал, пока она опустеет, а потом ласково подтолкнул самую младшую из купцовых дочек обратно к матери — после чего все семейство, включая и его главу, начало дружно исполнять земные поклоны. Впрочем, недолго. После небрежного взмаха руки именитый гость и безмерно счастливый хозяин довольно быстро остались наедине, вернее, почти наедине — двое стражей все так же стояли рядом с дверью, с большим успехом изображая живые статуи.
— Ты получил желаемое, Тимофей сын Викентия? Сядь.
Подскочивший было для новых поклонов и выражений безмерной благодарности купец послушно опустился на лавку.
— Какими тканями ты торгуешь?
— Ээ… Сукно из Фландрии, Гишпании, есть английской выделки, османской, персидской, шелк разного цвета, бархат. Еще узорчатыми паволоками всякими, с вышивкой и каменьями драгоценными. Кружевами да лентами разноцветными. Эм?.. Все, государь–наследник.
— Посконь? Лен?
— И этим, с божьей помощью.
— Почему не упомянул?
— Так то ж нашенское, простое да грубое.
Задумавшись, отрок медленно повторил:
— Простое и грубое. Хм. Ты скупаешь готовую посконь у крестьян, или выделываешь ее сам?
— Как есть скупаю, государь–наследник.
— Много ли таких гостей торговых в суровском ряде, как ты?
Внутренне вздохнув, Тимофей признался:
— Да с пяток, пожалуй, наберется. Поиздержался я в последнее время, дела забросил…
Немного помолчав, наследник вновь проявил интерес, правда совсем к другому предмету:
— Где ты взял свой дар?
Разом вспомнив, сколько серебра пришлось отвалить за пять потрепанных книг, купец с некоторым злорадством (исключительно добрым, разумеется) поведал про лавку торговца Фалалея на Книжном ряду.
— Сколько ты заплатил за него?
На место злорадства пришла легкая тоска. Впрочем, тут же смытая радостным удовлетворением: его сын жив и здоров, а остальное пустяки!
— Полторы сотни рублей, государь–наследник.
Против ожидания, царственный гость совсем не впечатлился величиной суммы, коя была равна годовому жалованию аж тридцати приказных дьяков зараз. Точнее впечатлился, но совсем не так, как ожидал от него хозяин дома: слегка дрогнув лицом, мальчик некоторое время держался, пока смех не победил его невозмутимость.
— Ты… Ха–ха!.. Ты и в самом деле хороший купец, Тимофей сын Викентия.
Резко посерьезнев, царевич пояснил повод для своего веселья. А также причину, по которой он столь щедро одарил своей благодатью всю купеческую семью:
— Настоящая цена этого трактата — его же вес в золоте.
Слегка переменившись в лице, хозяин медленно осознал, как сильно ему повезло. Купить за неполный пуд серебра почти два пуда золота — про такую удачу он даже и не слыхивал!..
— Какие иноземные языки разумеешь?
Старательно изгоняя из мыслей блеск немаленькой кучки золота, Тимофей перечислил:
— Фламандский, гишпанский и германских немчинов.
— Какой именно?
Видя, что купец затрудняется понять, о чем именно его спросили, царевич быстро проговорил непонятную фразу, ожидающе вскинув правую бровь.
— Прости, государь–наследник, не совсем разобрал?..
Вместо повторения прозвучала новая фраза, на слух — почти такая же, как и первая.
— Ээ?.. Талерами расплачиваюсь. Их везде принимают.
— Понятно, пляттдойч. Язык Ганзейских городов… В каких из них тебе довелось побывать?
— В Любеке, Гамбурге, Люнебурге, Ревеле, Новгороде, Мемеле, Штетине, Брегге и Антверпене. Еще в Риге и Гданьске, но всего един раз — больно уж неласково там принимают гостей торговых из Руси.
Ненадолго задумавшись, и медленно проведя пальцами по столу, мальчик задал новый вопрос. Вернее, уточнил старый:
— Ведом ли тебе какой восточный говор?
— Как же!.. Тот, на котором османы меж собой балакают, и язык персов.
Язык татар хозяин упоминать не стал — он и так молчаливо подразумевался.
— По–персидски только говоришь?
— Да, государь–наследник. Ежели какая грамотка на ихнем, так я ее толмачу знакомому несу.
— Хорош ли он?
— Весьма хорош, государь–наследник. Что ни дашь — все читает, и письмецо может при нужде отписать. Как–то даже похвалялся, что двунадесять немчинских языков превзошел.
Вспыхнувшие на мгновение глаза показали интерес царевича:
— Имя толмача, где найти?
— Емелька–беспалый, с утра до вечера при Гостином дворе отирается…
Вспомнив, кому он отвечает, купец моментально поправился:
— Охочих до его умений ждет.
— Вот как.
Царевич помолчал, что–то прикидывая и решая, затем спокойно спросил, очень чисто выговаривая слова испанского языка:
— Хочешь служить мне?
Без всяких раздумий Тимофей просто опустился перед царственным отроком на колени и торжественно перекрестился. А вот ответить вслух так и не успел:
— Не спеши. Мне невозможно солгать, от меня невозможно уйти против моей воли, и я…
Десятилетний мальчик очень нехорошо улыбнулся.
— Не люблю глупцов и предателей. Пока же — завтрашним полднем я буду молиться в Благовещенском соборе. Приведешь мне своего беспалого толмача.
Вновь перейдя на родную речь, наследник поднял хозяина с колен, и встал сам, направляясь на выход. Увидев в сенях явно поджидающую мужа купчиху, он скользнул взглядом по ее безупречно набеленному лицу с насурьмленными бровям и едва заметно поморщился. Усевшись в богато украшенное седло своего кабардинца, царевич подобрал поводья и в полный голос попрощался с супружеской четой:
— Ты, кажется, мечтаешь о втором сыне? Пока жена твоя носит на лице яд, мечтания твои бесплодны…
* * *
Когда–то давно, при Иване третьем Великом, на низменном, заболоченном лугу напротив тогда еще белокаменного Кремля паслись ленивые буренки под бдительным присмотром нанятого вскладчину пастуха. Шло время, стены родовой крепости московских государей сменили цвет белого известняка и сероватой штукатурки на краснокирпичный монолит, украсились высокими башнями — а луг как–то незаметно начал зваться Болотом, расцветя монастырскими да великокняжескими садами. Прошло еще немного времени, и просто «Болото» превратилось в Болотную площадь — место, где в будние дни сам по себе образовывался посадский торговый рынок. А в дни, когда Господь заповедал отдыхать, народ с радостью веселился, или устраивал большие кулачные бои, когда мужики с одной улицы вставали в стенку против мужиков с другой. Бессчетные синяки, свернутые носы, выбитые зубы (а временами так и глаза!) — и никакой злобы или ненависти впоследствии, а только куча интересных воспоминаний и взаимное уважение.
— Люд православный!..
Но когда на «Болоте» еще затемно начинали стучать плотницкие топоры, горожане сразу понимали, что они увидят утром: прочно сколоченный помост, с плахой либо еще чем схожим посередке, служивых Разбойного приказа в красных рубахах палачей, и тех, для кого это все готовилось. Потому как согласно стародавней традиции, любые публичные наказания преступников, включая смертную казнь, проводили именно на торговых площадях.
— Людишки злонравные, именем Нэгумка да Камбулатка, умыслили на здоровье и честь Великого государя, царя, и великого князя Иоанна Васильевича, и государя–наследника Димитрия Иоанновича. Кроме того, желая рассорить его с добрыми союзниками…
Под зычный голос глашатая площадь постепенно наполнялась молчаливыми горожанами. Поначалу равнодушными, пришедшими лишь ради достаточно редкого зрелища смертной казни. Но услышав про то, как двое черкес что–то там злоумышляли на старшего из царевичей, коего многие из москвичей после посещения Успенского собора, причащения целебной воды с частичкой его благодати и разглядывания места, где юный отрок провел в недвижимой молитве пять дней, на полном серьезе считали новоявленным святым… В общем, стража вокруг клетки из деревянных жердин, в коей их и везли на казнь, оказалась совсем не лишней — не будь ее, двух преступников могли бы и не довезти. На клочки бы разодрали, на кровавые шматки мяса и кожи!..
— Дорогу!
В мигом успокоившейся толпе довольно быстро образовался неширокий проход, сквозь который проехала стража государева, затем несколько ближников во главе с князем Вяземским, а за ними и сам державный правитель. Не один — по правую руку от него насупленным вороном сидел в седле аргамака старший сын и наследник князя–валии Малой Кабарды, Домануко Темрюкович.
— Люд православный!..
Не разводя долгих церемоний, царь чуть кивнул, разрешая начинать — и каты вытащили из клетки на помост бывшего стременного. На вид почти целого, разве что вместо прежней нарядной одежки закутнного в какое–то грязное и драное рубище. Раз — его повалили на бок и отрезали язык, тут же приложив к ране каленое железо. Два — намертво прижали к настилу. Три — что–то сделали, и начали аккуратно, чуть ли не с почтением поднимать, бережно придерживая с двух сторон. Казнимый бешено задергался, открыл в громком клекочущем мычании рот, каты разошлись в стороны — и разом стало видно, как его тело под собственной тяжестью медленно насаживается на тонкий и с превеликой заботой оструганный осиновый кол. С мокрым хлюпанием разошлась кожа у основания шеи, и в небо уставилось заботливо смазанное салом и чуть закругленное (чтобы не разорвать, а раздвинуть) острие тонкого кола, поблескивающее потеками крови и мазками нутряного жирка.
