Дмитрий Дивеевский - Ось земли
– Не ври, Арон. Скорее ты об меня грелся. На мне было хоть немного мяса, а ты и тогда был скелетом. Об тебя невозможно согреться. А различий я и сейчас не делаю. Я не виноват, что вокруг Троцкого собралось так много вашего брата.
– Я единственный человек во всем СССР, который не боится сказать тебе прямо: ты зарвавшийся террорист, не способный к настоящей политике. Это потому что ты террорист, ты вывернул всю жизнь наизнанку, ведь ты умеешь управлять только с помощью страха и убийства. Террористы во все века были такими. Но даже хромой Тимур, жестокий как безумный волк, не посылал свой народ на смерть такими огромными массами. Ему хватало инородцев и личных врагов. А ты шлешь в лагеря бесчисленных граждан. Знаешь почему? Потому что страх и ложь – это единственные средства, способные закрыть людям глаза. Иначе они увидят правду и поймут, что великий Сталин – на самом деле всего лишь тупой грузинский душегуб, прорвавшийся к власти.
– Успокойся, Арон. Ты всегда был пламенным оратором, но иногда необходимо говорить спокойно. Ты не хуже меня знаешь, что другого пути у меня нет. Лагеря основывались еще в первые годы советской власти и делали это твои дружки. Я еще воевал под Царицыным, когда они создавали эту мясорубку для классовых врагов. Я что-то не помню, чтобы ты тогда особенно возмущался, хотя уже славился как «совесть партии». «Совесть партии» тогда одобряла массовые репрессии против обычных людей, порой виноватых только в том, что родились не пролетариями. А сегодня что тебя так возмущает? То, что в лагеря пошли их основатели? Будто ты не знаешь, что если товарищ Сталин не успеет отправить их за решетку, то они его уничтожат.
– Не было и нет никакого заговора против товарища Сталина!
– Ты слеп, старик. Все те, кто выступают против моей линии, состоят в широком заговоре. Если я не сломлю этот широкий заговор, то моя линия будет уничтожена.
– Ты хочешь сказать, что Троцкий вел к власти других марксистов, не похожих на тебя?
– Он вел к власти людей, отказавшихся от марксизма так же, как он сам. Им нужна была в первую очередь власть, а все остальное они хотели решать потом. Широкий фронт сторонников Троцкого уже имел место и в нем созрел заговор маршалов. Если бы я не принял срочных мер, то они устроили бы кровавый переворот.
– Ты расправился над ленинской гвардией коммунистов. Ты уничтожаешь лучших из лучших.
– Ленинская гвардия, ты сказал. Кого ты имеешь в виду? В ленинском политбюро состояли разные люди и все они были гвардией. Там были Дзержинский и Крыленко, которые все для дела революции отдали. И были Троцкий с Зиновьевым и Каменевым, которые метались в революционном угаре из стороны в сторону. Это – гвардия? Это политические мародеры, которые неизбежно столкнулись с линией на построение пролетарского государства. Потому что такое государство означает пролетарскую законность, а им никакая законность не была нужна. Если бы я дал свободу Троцкому или Зиновьеву, меня бы уже закопали. Ваш брат умеет быть беспощадным. Беспощаднее товарища Сталина. Возьми убийство Сергея Кирова.
– Да! Ты показал, что можешь ответить на одно убийство сотней. Как это по большевистски!
– Что ж, в карательных мерах погибли и безвинные. Но убийства таких вождей не проходят бескровно.
– Ты восточный тиран! Ты даже не понимаешь, что давно забыл о бесценности каждой человеческой жизни. Для тебя народ – пыль под твоими сапогами.
– Да, Арон. Я взвалил на себя тяжелый груз власти. Скажи мне, как действовать по другому, чтобы избежать смерти от ненавистников и в то же время, избежать жертв? Ведь единственным условием мира может быть условие, при котором я отдаю им власть. Но я представляю огромный народ, который хочет построить новую жизнь.
– Так не строят новую жизнь! Вы с Троцким разорвали партию на куски. Вы устроили всесоюзную драку вместо созидания. И ты, победивший в этой драке, устроил себе кровавый пир!
– Успокойся, Арон. Жертвы твоих единомышленников и единоверцев застили твои глаза. Да, их сейчас преследуют в числе других. Но согласись, еще недавно они были неприкасаемыми и точно также преследовали тех, кого считали своими врагами. Разве это было справедливо? Я делаю страшную работу – я вычищаю из советского народа всех врагов нашей идеи. Я хочу сделать так, чтобы после чисток никакой смертельной борьбы у нас больше не было. Чтобы новый руководитель страны мог спать спокойно и знать, что если его и будут убирать, то без помощи оружия.
– Это отговорки. Я вчера шел за гробом Крупской и думал: ну все, если он отравил жену Ильича, значит, он перешагнул последнюю черту. Больше нет никакого малейшего тормоза для тебя, Коба. Я уж не говорю о святынях. Какие святыни! Что для тебя свято, Иосиф, скажи мне, признайся. Может быть, я узнаю твою цель и пойму, что ты в своем уме.
– Ты ничтожный сумасшедший, с которым я не буду разговаривать на такие темы. Скажи спасибо, что я тебя терплю.
– Спасибо Иосиф Виссарионович, что Вы еще терпите своего бывшего соратника. Вы теперь на вершине власти, а соратник копошится в грязи и нищете. Но у него есть ум и есть сердце и оба они спрашивают: а не стоило ли тогда, в апреле семнадцатого придушить тебя, немытого грузина, в постели, которую мы делили на двоих? Ведь ты по количеству народных несчастий за пятнадцать лет переплюнул все, что Романовы натворили за три века.
– Я рывком перекроил историю!
– Ты бросил советский народ в новый феодализм. В невиданный феодализм. Ты горе-революционер!
– Я сохранил в народном хозяйстве все, что только мог сохранить. Да, были большие ошибки, но я не пошел путем милитаризации хозяйства, как предлагал Троцкий. Ты говоришь – феодализм. Это ложь, свойственная троцкистам. А кто тогда феодал? Председатель колхоза, секретарь райкома партии, товарищ Сталин? Если председатель колхоза, то это плохой феодал. Он живет не лучше колхозника. Если секретарь райкома – то тоже плохой феодал. Он получает только один синий конверт с зарплатой, на которую может купить продуктов на неделю. Если товарищ Сталин – то это совсем негодный феодал. Посмотри мою квартиру и мою одежду. Ты все поймешь. Тогда зачем так нагло врать?
– Но Вы обираете колхозы, выкачиваете все соки из промышленности.
– Наступает тридцать восьмой год, Арон. Если мы не сумеем вооружиться и укрепиться, то через два года нас покорят иностранные интервенты. И если это будут немцы, то твоя личная судьба сложится хуже, чем при товарище Сталине, не так ли?
– У Вас в руководстве активные идиоты. Благодаря тебе, Иосиф. Ты их всех набрал. Идиоты! Тебе не нужны честные и сильные единомышленники. Ты их боишься.
– Ты опять начинаешь задыхаться от своих дурацких мыслей. Смотри, не подохни здесь, в моем кабинете. Я не люблю падаль!
– Ответ достойный вождя! Признайся Иосиф, вчера душа твоя ликовала, когда Крупскую закапывали в землю. Наверное, ты волновался при первых убийствах, еще неопытным был. А теперь пьянеешь от запаха крови. Поэтому так много и убиваешь. Ты же маньяк, Сосо!
– Не выводи меня из терпения, Арон! Или надеешься стать народным еврейским мучеником? Мученик Арон Сольц! Да тебя разотрут в порошок на Лубянке и никто даже этого не заметит.
– Ты уже растер меня в порошок, Коба. Я ведь искренне верил в революцию. Искренне отдавал ей последнее. И что я теперь имею? Я имею убедиться, что плодами любой революции пользуются негодяи.
И Ленин твой тоже был негодяем, потому что ничего дороже власти для него не было. Так чего он добился? Вставал на четвереньки перед смертью и тявкал по собачьи? К этому нужно стремиться? Ты, наверное, намерен подохнуть в глубокой старости в окружении плачущего народа. Не надейся. Твои царедворцы скоро дойдут до такой черты страха, что однажды ночью положат тебе подушку на морду и полным составом Политбюро сядут на нее жопами. Тебя обязательно удавят, но мне от этого не легче. Я, старый глупый еврей должен сам искать себе погибель от неправильно прожитой жизни. Будь я умный, я сидел бы сегодня в Америке и с омерзением читал бы газеты о твоих делах. Но я поверил в музу революции, о вей мне, вей! Если меня не убьют твои палачи, то я просто сойду с ума и умру под забором. Разве это лучше пули чекиста?
– Ты сойдешь с ума и умрешь под присмотром советских психиатров.
– Спасибо Тебе, Солнце Планеты, за это обещание. Я исчезаю и хочу, чтобы ты последовал за мной.
Финал Ольги
Ольга вернулась к себе в кабинет, закрылась и стала раздеваться, чтобы лечь подремать на диване. Неожиданно затрещал телефон. Звонил Ушиевич:
– Сейчас зайду. Дверь отопри.
Он пришел через пять минут, выбритый, пахнущий одеколоном, с портфелем в руках. По-хозяйски сел за стол, достал из портфеля бутылку коньяка, колбасу и хлеб.
– Не ужинала, поди. Давай восстановим силенки.
Сполоснул коньяком тонкие стаканы, выплеснул в урну ополоски и налил сразу по половине:
