Сергей Шхиян - Время Бесов
— А в каком?
— Не знаю и не смог придумать, как спросить у крестьян.
— Давай я спрошу, чего проще! — предложила она и попыталась высунуть голову из-под брезента,
— Ты с ума сошла! — удержал я ее. — Они нас или выгонят как ненормальных, или сдадут в чеку. Хорошенькое дело, вышли из Чертового замка и не знают, какой теперь год! Ты бы сама что про таких подумала?
— Подожди, так ты это что, серьезно?!
— Серьезно. И не дергайся, пожалуйста. Ничего страшного не произошло.
Даша затихла и несколько минут лежала молча, потом опять повернулась ко мне лицом:
— А про червонцы я уже слышала. О том, чтобы их ввести в обращение, уже идет дискуссия! Сокольников доказывает, что без твердой валюты не поднять страну.
— Кто это такой?
— Ты, что с Луны свалился? Нарком финансов.
— Ладно, спи, — сердито сказал я, — утром все узнаем.
— Ну, смотри, если ты меня разыграл! — сказала Даша уже сонным голосом и затихла.
Проснулись мы, как только рассвело. Крестьяне спешили сегодня же добраться до железной дороги, от которой от Троицка было около тридцати верст. Начались спешные сборы, в которых и я принял посильное участие. Ордынцева не выспалась, была хмурой и подозрительно на меня поглядывала. Пока мужики запрягали лошадей, она стояла в сторонке, но как только обоз тронулся, не утерпела и спросила у Степана:
— Товарищ Степан, а вы политикой интересуетесь?
Тот удивленно посмотрел на нее и неопределенно пожал плечами:
— Нам это все без надобностей. Лишь бы по крестьянскому делу не мешали. А политикой пусть городские интересуются, если им больше заняться нечем.
— А кто у нас Предсовнаркома, знаете?
— Это как так Пред?
— Председатель совета народных комиссаров, — расшифровала она.
— Этого, знамо дело, знаю, мы не такие уж и темные, Рыков Алексей Иванович.
— Кто? — упавшим голосом переспросила она. — Рыков?
— Ну да, как Ленин помер, он уже второй год председателем. И водка теперь «Рыковкой» называется.
Даша хотела еще что-то спросить, но не осмелилась и посмотрела на меня трагически остановившимся взглядом.
— Ну? — спросил я ее и весело подмигнул. — Поверила? Теперь я и год знаю: двадцать шестой
— Почему? — беззвучно, одними губами спросила он.
— Очень просто, Ленин умер в двадцать четвертом, прибавь два года.
— Так это все-таки правда?!
— Чистая и святая. Гражданская война кончилась, сейчас НЭП.
— Что за НЭП?
— Новая экономическая политика. Большевики почувствовали, что не удержатся у власти и на несколько лет разрешили народу работать за деньги.
— А потом что будет?
— Потом будет суп с котом. Доживешь, сама увидишь.
— А ты правда из будущего?
— Правда.
— А откуда, ну, я имею в виду, из какого будущего?
— Из XXI века, — веско сообщил я.
— Ты мне расскажешь, что потом будет, или тебе нельзя?
— Расскажу, когда будет время Только и у нас ничего особенно хорошего нет. Если не считать технического прогресса, который загадил всю экологию.
Однако, теперь отделаться несколькими общими фразами от Даши мне не удалось. Она так загорелась энтузиазмом познания неведомого, что желала о будущем узнать все и сразу. Я как мог, отвечал на ее вопросы, пока она не дошла до самого ей интересного:
— А все-таки, мировая революция совершилась?
— Иди ты, со своей мировой! — начал, было, я, но не договорил фразу. — А ты, знаешь, пожалуй, она как раз в мое время и совершается.
— То есть, как это? Совершается мировая революция, а ты говоришь «пожалуй»?! Сам, что ли не знаешь, что у вас делается?
— Что у нас делается, по-моему, вообще никто не знает, но если под мировой революцией понимать глобализм, то все идет к этому.
— Какой еще глоболизм?
— Ты этого не поймешь, у нас очень сложный мир, и все перепутано. Так что давай пока займемся текущими делами, а политику оставим на десерт. Я предлагаю поехать в Москву.
— В Москву? — повторила она за мной. — А что нам там делать?
— Денег у нас много, будем прожигать жизнь.
— В Москве и Питере голод. Потом там свирепствует ЧК.
— Голод кончился, к тому же с нашими возможностями можно очень неплохо расслабиться. Ты хочешь расслабиться?
— Зачем мне расслабляться, я вполне здорова.
— Знаешь, я никогда себе не прощу, если не посмотрю Москву двадцатых годов. Давай махнем туда на недельку?
— У меня отец живет в Москве, — вдруг не по теме сказала она. — Я лучше поеду к себе в губернию.
— Про свой губком и думать забудь! Как только ты там появишься, тебя сразу же возьмут за одно место и запечатают в конверт.
— Что, значит, запечатают в конверт?
— Посадят в тюрьму как эсерку.
Ордынская удивленно на меня посмотрела и совершенно серьезно спросила:
— А за какое место меня возьмут?
Глава 17
«В Москву! В Москву!» — стучали вагонные колеса на стыках разбитых за долгие годы безжалостной эксплуатации путей. Старенький вагон второго класса с неработающими амортизаторами раскачивался на рессорных пружинах так, что его в какой-то момент отрывало от полотна, он подскакивал, с грохотом ударялся о рельсы и начинал мелко трястись. Меня это порядком нервировало, но, чтобы не пугать Ордынцеву, я не показывал вида, что опасаюсь на этом поезде вообще никуда не доехать. Остальные попутчики не выказывали никакой тревоги, разговаривали между собой и без перерыва ели то, что положено было есть в дороге: вареных кур и крутые яйца, и я решил наплевать на рессоры и положиться на судьбу.
Осенний пейзаж за окнами нагонял скуку, и я, чтобы отвлечься от неприятных мыслей, постарался заснуть. До Москвы ехать было еще около пяти часов и заняться, кроме того, что ждать крушения поезда, было нечем. Тяжелая предыдущая ночь давала о себе знать, побаливало раненное бедро, и я задремал. Даша, после того, как окончательно удостоверилась, что мы находимся в двадцать шестом году, была в самых растрепанных чувствах. Теперь ее даже не тянуло на разговоры о мировой революции. Она не отрываясь смотрела в окно и слушала досужую болтовню попутчиков о сволочной Советской власти.
За пять лет, которые прошли после окончания гражданской войны, страх перед Чрезвычайкой немного прошел, и чистая публика во втором классе позволяла себя саркастические замечания в адрес властей. Старшему поколению возражал только какой-то обдолбанный идеологией прыщавый вузовец. Он нес досужий вздор о скорой победе коммунизма. Ему никто не возражал, но, как только парень замолкал, разговор продолжался в том же критическом ключе. Вузовца это сердило, он даже несколько раз выходил курить в тамбур, чтобы не слушать контрреволюционных разговоров. Когда окончательно разозлился, пообещал сдать идеологических противников в милицию по прибытии в Москву. Разговор тотчас увял и на ближайшей станции «контрики» перешли в соседний вагон.
Вузовец, оставшись без аудитории, тронул меня за плечо, и я проснулся.
— Слышал, товарищ, как эти суки ругали советскую власть? — спросил он, как только я открыл глаза.
— Какие суки, ты о чем, товарищ?
— Спал, значит! — со значением сказал он. — Вот так все и проспим!
Я согласно кивнул головой и опять закрыл глаза, но он не успокоился и хлопнул меня по колену:
— Я смотрю ты, товарищ, их наших? Тоже вузовец?
— Нет, я своё уже отучился.
— Зря, учится никогда не поздно. Мне вот двадцать четыре, а я все студент. Учусь в институте народного хозяйства имени товарища Плеханова.
— Слышал, хороший ВУЗ, — похвалил я Плешку, чтобы он отстал.
Однако, студента так распирало возмущение на контрреволюционных обывателей, что он должен был выговориться:
— Ты думаешь, и среди вузовцев мало таких? Сколько угодно! Советская власть их кормит, поит, учит, а они готовы вонзить ей нож в спину!
Судя по его маленькой узкой голове, впалым щекам и хилым плечам, кормила его советская власть не очень сытно.
— Давай, товарищ, познакомимся, меня зовут Михаил Суслов, — неожиданно предложил он.
— Кто? — подскочил я на месте. — Суслов!
Такая бурная реакция вузовца удивила, и он даже немного от меня отодвинулся, а я мучительно пытался вспомнить имя и отчество великого серого кардинала советской власти.
— Да, Суслов, а ты что, товарищ, разве меня знаешь?
— Михаил Андреевич? — наконец выцарапал я из памяти отчество этого многогранного деятеля, при трех генсеках олицетворявшего серость и фарисейство коммунистической партии.
Будущий идеолог коммунизма занервничал:
— Что-то я тебя не могу вспомнить, товарищ. Ты, случаем, не был в комсомольском комитете Хвалынского уезда?
— Нет, не был. Просто слышал об одном Суслове, как и ты, Михаиле Андреевиче.
— Выходит, полный мой тезка?
