Японская война 1904. Книга шестая (СИ) - Емельянов Антон Дмитриевич

Я только покачал головой. Доктор — очень хороший специалист, но очень уж его манит возможность окунуться во все возможности новой славы. Наверное, придется отпустить. Может, не в этом месяце, но в следующем, когда молодые врачи наберутся еще большего опыта. Надо будет поговорить с Татьяной, кто смог бы справиться со всей организационной работой, которую пока тянет Игорь Иванович.

И забавно: одни бегут к нам, другие от нас.

— Новые телеграммы, — в штаб заглянул Огинский.

У него свои донесения, и обычно он за компанию может и мои срочные перехватить, особенно если заметит в отправителях какое-то интересное имя.

— И от кого? — спросил я.

— От Луизы, — хмыкнул Огинский. — И на этот раз, надеюсь, вы не будете вставлять ей в письма строчки из прусских солдатских песен. Если хотите выдержать дистанцию, то для этого есть более тонкие приемы.

— Ну я же говорил. Кто бы мог знать, что фраза про старого солдата — это из какого-то романса.

Неудобно с этой французской принцессой вышло. Я-то решил, что она, как одна из тех столичных девиц, которых с каждым месяцем, несмотря на конец войны, становилось все больше, решила поиграть в романтику, а оказалось… Что это просто способ завязать диалог без ущемления традиций. Мне вот невместно было писать особам королевской крови первым, им — можно, но вот выходить сразу с деловым предложением было тоже неправильно. Поэтому орлеанцы и включили веками отработанную схему: девушка пишет молодому или не очень человеку, диалог начинается, а потом отцу или другому родственнику можно уже и со своими вопросами заглянуть.

Когда Огинский мне все это разложил по полочкам, я чуть не покраснел. Пришлось исправляться, писать еще раз, и вот… С тех пор мы с Луизой общаемся. В основном о литературе, погоде, благотворительности и совсем немного о моторах. В Орлеане в это время в основном занимались текстилем, кожей и вином, но герцог и стоящие за ним промышленники хотели залезть и на новые рынки. В одиночку шансов у них не было, а вот с моими возможностями… Они бы купили линию по сборке моторов, я бы обеспечил корпуса, подвески, пушки и, главное, продажи. Вроде бы не очень равноценный обмен, но, учитывая их не самые дерзкие запросы и выпавший из обоймы Путиловский завод, я эти обсуждения поддерживал.

— Ну как, они решились? — Огинский быстро просмотрел письмо от кого-то из агентов и снова повернулся ко мне.

— Они пишут, — я еще раз перечитал телеграмму, — что ничего не смогут сделать с волной, поднявшейся из-за смерти генерала Галифе. Доктор, — я повернулся к Слащеву, — вы же только что говорили, что с ним все в порядке! Или это устаревшая информация?

— Утром перед вами был в госпитале, — заволновался Игорь Иванович.

А я неожиданно все понял. Иногда новости, особенно если слишком старательно готовиться запускать волну по всей стране, могут опередить и само событие.

— Поручик! — я вскочил со своего места. — Срочно поднимайте дежурные отряды. Если французский генерал еще жив, вы должны взять его под охрану. Если нет — найдите убийцу.

Огинский тоже все понял и сразу же выскочил из штаба: за окном взлетела вверх красная ракета, а потом мелькнула отъезжающая машина. Все верно. Учитывая, что все знают, что стоит за красным кодом тревоги, дополнительные инструкции не нужны, можно не тратить время на связистов. А вот чем раньше Огинский доберется до места, тем быстрее поймем, что же на самом деле тут творится.

Мою машину тоже подали за считанные минуты, еще четверть часа заняла дорога до госпиталя, и вот я смог уже лично окунуться в атмосферу паники.

— Сгорел француз! — к Слащеву подбежал его заместитель. — Инфекция! Лихоманка! Теперь остальные больные с аппаратом требуют, чтобы его поскорее с них сняли.

— Тихо, — сказал я, и несмотря на то, что я даже не повысил голос, все суетящиеся рядом медики разом замерли.

— Николай Нилович, — я приметил Бурденко и обратился к нему. — Вот вы уже немало провели операций. Сколько времени нужно обычной гнойной инфекции, чтобы развиться и стать чем-то опасным для организма?

— От 6 до 24 часов, — выпалил тот, и простые вопросы очень помогли молодому доктору собраться.

— Есть ли при этом явные внешние признаки?

— Покраснения, припухлости, боль, — тут же выдал тот.

— А старший доктор видел пациента два часа назад, и все было спокойно. Так ведь, Игорь Иванович? — я посмотрел на Слащева.

— Все так. И в историю больного это записал, — тот тоже начал успокаиваться.

— Но разве это не может быть что-то другое? Все-таки новый аппарат, так никто раньше не делал! — кто-то снова попытался поднять панику. Надеюсь, люди Огинского успеют взять этого человека на заметку.

— Знаете, я успел повоевать, но какие бы разные пули и снаряды мы ни придумывали, раны всегда одинаковые. Так и тут: если бы это было заражение, то мы бы увидели его следы. Например, мог ли это быть столбняк?

— Нет, — спокойно ответил Бурденко. — Ему нужно от 3 дней, и не было мышечных спазмов.

— Гангрена?

— Тоже нет. Нужно больше 2 часов, и были бы бледность с отеком.

— Рожа?

— Не меньше суток, и нет бляшек. Тоже не подходит.

— Понимаете? — я обвел взглядом всех слушающих нас врачей. — Вы не просто случайные люди, вы — ученые. Вы просто обязаны думать, прежде чем принимать на веру те или иные слова. И чтобы лечить людей, и чтобы, как сейчас, разбираться с последствиями.

Вроде бы у меня получилось всех немного успокоить, и под уже здоровую суету мы дальше пошли с Бурденко и Слащевым.

— Генерал, разрешите? — осторожно спросил Николай Нилович и, дождавшись моего кивка, продолжил. — Вот вы сказали, что нужно думать, но… Разве этот аппарат, из-за которого мы постоянно держим спицы внутри живого человека — он не может стать причиной какой-то заразы?

— Хотите понять для себя?

— Так точно, — Бурденко попытался ответить по-военному.

— Игорь Иванович, поможете? — я посмотрел на Слащева. — Вспомните все, что вы готовили для статьи.

— Что ж, — доктор тоже собрался. — С этим аппаратом на самом деле все очень продумано. Толщина спицы полтора миллиметра, соответственно, повреждения плоти больного минимальны. И тут еще важно, какие это повреждения. Мы не создаем полостей с кровью, где могли бы развиться бактерии. Мы не трогаем кровоток, соответственно, не мешаем иммунной системе самого организма. Также из-за того, что раны открыты, мы всегда можем вовремя заметить, если что-то пойдет не так. Да и удобно: и гной внутри не задерживается, и антисептиками легко обрабатывать. Таким образом, условия для развития инфекции крайне неудобные. Для них!

— А еще, — добавил я, — статьи о смерти генерала вышли еще до того, как он успел преставиться. Так что хватит жалеть себя. Собрались и выяснили, что тут на самом деле произошло.

И мы выяснили. Уже через час я получил доклад, что гной в ранах французского генерала оказался от кого-то другого, а сам он умер не от инфекции, а задохнулся из-за отека горла. Почти рассосавшийся след от незапланированного укола на шее не оставлял сомнений, что это не случайность. Вот только самого убийцу мы найти не смогли, а все остальное… Мы, конечно, передадим и нашим, и французам, да даже по радио включим в трансляцию — но кто бы это ни начал, вряд ли его это остановит.

Прошел всего день, и я понял, что был прав на все сто процентов.

Нас никто не собирался слушать. Виновные были назначены, и общественность Франции требовала от правительства Комба или уйти в отставку, или же наказать русских. Я вот не представлял, как одна смерть вроде бы не самого известного еще недавно человека может так сильно все изменить, но… Истерия — она такая. Еще один день, и Париж все-таки выпустил официальное заявление. Они не разрывали союз с Россией, но ставили на паузу выполнение всех своих обязательств.

— Звучит не очень страшно, — сказал вслух Буденный, который снова попал на собрание штаба.