Операция "Ананас" (СИ) - Ромов Дмитрий

— Алло, — раздался в трубке недовольный женский голос.

— Здравствуйте, я бы хотел с Евгенией Летуновой поговорить.

— Минуточку. Женя, иди, тебя к телефону… Не знаю, мужчина. Жених, наверное…

20. Что-то нервное в воздухе

— Жень, привет, это Жаров, — сказал я, когда она подошла к телефону.

— Ой, Саша… — обрадовалась она. — Приве-е-т.

— Привет-привет, — усмехнулся я.

Нет, всё-таки дневники дело такое, сугубо личное, посторонним точно нельзя читать. Во-первых, стыдно и неприятно, а во-вторых, после этого уже не можешь разговаривать с его автором в привычном тоне, что ли…

— Ты давно приехал?

— Сегодня утром прилетел.

— Ого! И сразу звонишь?

— Жень, ты как сегодня по времени? Я поговорить с тобой хочу.

— Поговорить? — переспросила она, чуть помолчав. — О чём-то конкретном?

— Ну… да. О чём-то конкретном, ты права. Ничего такого, просто поговорить.

— Тогда… — её голос прозвучал немного взволнованно, — приезжай ко мне домой.

— Нет, Жень. Давай в кафешку сходим. В «Космос», например. Мороженого поедим.

— В «Космос»… туда всегда такая очередь жуткая. Давай в «Метелицу»? Посидим под зонтиками, погода хорошая ведь.

— Ну, хорошо, пойдём в «Метелицу». В пять?

— В половине шестого, ладно?

— Договорились, Жень. Пока.

Я повесил трубку. Пока… Вот тебе и «пока»…

— А, зятёк… — хмуро кивнул Кофман, когда я заглянул в его кабинет. — Привет.

Он посмотрел на часы и встал из-за стола.

— Пойдём, отобедаем, — поморщился он. — Заодно и расскажешь, как тебя там встретили.

Мы прошли по коридору и вышли через служебный выход. Он подошёл к бордовой «Волге» и достал из кармана ключ.

— О, новая тачка, — одобрительно кивнул я.

— Служебная, — пожал он плечами. — Скоро и у тебя такая будет, если захочешь. Правда, личная. Ты готов на работу выходить?

— Конечно, готов, как пионэр. Всегда.

Он промолчал и уселся за руль.

— Прокатимся, — сказал он, когда я тоже сел в машину.

— Прокатимся, — кивнул я. — Правда, я не слишком голодный.

— Значит, всё прошло хорошо? — пристально взглянул он на меня, игнорируя мою реплику о еде.

— Да, вполне. Согласно плану.

— Ну, рассказывай, как там наш Ананас себя вёл?

— Неплохо, если честно. Без выкрутасов, можно сказать. Делал всё, что нужно. Правда…

— Что? — с тревогой глянул на меня Кофман.

— Да, ребятки его, Выдрин этот и ещё там один… Они, конечно, забубённые кенты…

— В смысле?

— Да… грохнули они этих бандюков, одним словом…

Кофман поджал губы.

— Я говорил тебе, — через какое-то время откликнулся он с сердитым видом, — что это вообще не шутки, что мы влипнем как мухи в мёд. И хорошо бы, если бы в мёд, а то…

— Не влипнем, — спокойно возразил я. — Не влипнем, Яков Михайлович.

— Мне бы твою уверенность… Как Манделян реагировал? Давай, рассказывай всё с самого начала. Про Беллу тоже. И бумаги все отдай, а то забуду.

— Куда положить?

Я покрутил в руках бумажную папку с завязками.

— Держи пока в руках.

— Я ж и так держу, — хмыкнул я.

— А ты не хмыкай. Юмора здесь мало. Чувствую, через тебя встряну я в плохие дела.

— Яков Михайлович, что случилось-то? Почему вы нервничаете? Мы же вместе с вами план придумывали.

— Вот и напридумывали, — сердито ответил он. — Приходил ко мне тут один от Ананаса. Ну, не прямо от него, но из его конторы. Вынюхивал, вопросы задавал, спрашивал, не пошаливают ли продавщицы. Говорил, что если, мол, да, так вы не доводите, типа до греха, скажите прямо.

— Странно…

— Странно тебе? Вот и мне странно… Как только ты вошёл в контакт с Менделем, сразу этот мент пожаловал. Ладно, совпадение, наверно. А может, и не спроста. Рассказывай подробности.

Я рассказал всё в деталях и про Беллу, и про Менделя. Кофман слушал без эмоции и становился всё тревожнее и тревожнее.

— Да что не так, Яков Михайлович? — не удержался я. — Если что-то знаете, вы мне скажите прямо. В чём дело-то?

— Не знаю, — мрачно ответил он. — Не знаю, просто не нравится мне эта ситуация. Ты не понимаешь, что у Ананаса сейчас все ниточки в руках будут.

— Да какие ниточки, он же сам замазан с головы…

— Такие! Обычные ниточки! Даже не ниточки, а железные канаты, которыми он всех нас опутает и повяжет. Менделя-то с его бандой не жалко, хрен с ним, с Менделем. Он давно нарывался. Зарылся, надулся, самым умным себя возомнил. Но когда придут за мной и тобой…

— Да тьфу-тьфу-тьфу! Что за настроение-то такое? Надо радоваться. Тут Олимпиада на носу, жизнь ключом бьёт…

— И всё по голове…

— А вы пригласительные на открытие Олимпиады достали?

— Достали! — резко отрезал он. — Это всё, что тебя на этот момент волнует? Открытие Олимпиады? Олимпиец, твою мать! Я понять не могу, ты совсем не беспокоишься, да? А почему? Может, ты снюхался с Ананасом? А теперь радуешься, как Павлик Морозов? Ждёшь, когда меня мордой ткнут в бревенчатую стену?

— Да типун вам на язык, Яков Михайлович, что случилось-то? Мы же с вами всё обсудили и у вас никаких возражений не было на тот момент.

— Вот именно, что на тот момент, а не на этот! А на этот момент у меня возникли и возражения, и раскаянье. Врубаешься, зятёк?

— Врубаться-то врубаюсь, — покачал я головой, — да только не пойму, что изменилось и почему вы параноите.

— А я не пойму, почему ты такой спокойный. Может, ты с Ананьиным закорешился?

— Чего?

— Вот именно, чего? Чего такого он мог тебе пообещать, что ты на отца невесты решил восстать.

— Ну, это уж вы перегибаете, — покачал я головой и отвернулся.

Он ничего не ответил. Дальше мы ехали молча. Ехали-ехали и вернулись к универсаму.

— Ладно, извини, — сумрачно сказал он. — Сегодня мысли тяжёлые, не бери в голову.

— Хорошо, понял, — пожал я плечами, хотя не брать в голову то, что уже в неё попало, было невозможно.

— Ты же сказал, что не голодный, — через силу улыбнулся он. — Я тоже, честно говоря. Что нам по столовым да по ресторанам штаны просиживать, время терять, правильно?

— Правильно, Яков Михайлович, — спокойно ответил я.

— Ну, вот. Приходи лучше домой ко мне, на ужин.

— Сегодня ещё дела имеются, так что не уверен, что к ужину поспею. Яков Михайлович, я на вашей стороне, в одной с вами лодке, понимаете?

— Да-да, — немного раздражённо кивнул он. — Я же сказал, извини, что вылил на тебя настроение своё, что сорвался на тебе.

— Ладно, будем на связи. Когда на работу выходить и куда, главное?

— Сообщу сегодня-завтра.

До «Смоленской» я доехал на метро. Сине-голубой вагон с воем и свистом летел во тьму, рассекая черноту подземного мира. Он пружинисто раскачивался, сверкал хромированными поручнями, заставлял подскакивать на толстых коричневых подушках диванов, завораживал низким голосом дикторши и лохматил волосы тёплыми потоками воздуха. Потоки эти врывались в узкие форточки и приносили запахи нагретого металла.

Поднявшись по эскалатору, я выбрался из подземелья и зашагал по Калининскому. Людей было не так много, как обычно. Фонарные столбы украшали олимпийские эмблемы. Москва, Мишка, Тынис Мяги. Реет в вышине и зовёт олимпийский огонь золотой. Или молодой… Тынис, конечно, не на столбах, просто песня его звучала везде.

Воздух был наполнен оптимизмом и радостью жизни, молодостью, энергией и чем-то ещё, сладким и ароматным. И несмотря на все эти бесконечные санкции, бойкоты и прочие международные гадости, хотелось жить и бодро идти вперёд. Всем людям хотелось. И мне вместе с ними. Отличное, прекрасное было чувство, несмотря на то что разговор предстоял не слишком простой. И несмотря на то, что кроме всего этого благодушия в воздухе витало что-то нервное... Но это только вокруг меня...