Александр Борянский - Три стороны моря
Ты не способен бежать ни вперед, ни назад. Ты не способен сдвинуться с места.
Славный слуга, Автомедон, подгоняет колесницу, спрыгивает, чтобы помочь тебе забраться… Почему, почему кони рвут в сторону?!! Ну почему же?!
Стрела попадает в глаз лошади.
Еще стрела. Эта пробивает колено Автомедону: втыкается сзади, из колена у него торчит острие.
Но так же не бывает! Обычная человеческая стрела не может пронзить кость насквозь…
А ты, Парис? Почему ты не убил его?
Ты наблюдаешь, как хетты расправляются с остатками Ахиллеса. С того мига, как ты попал в него, от безжалостного победителя осталось немного. Куда все делось?
Ты посылаешь четвертую стрелу в небо. Она упадет в гущу битвы, там начинается схватка за тела. Ты расслабляешь тетиву. Елена будет признаваться в любви к тебе этой ночью. Луна будет дрожать от ветра. Ветер сегодня с моря.
С погребальным костром они, правда, вряд ли успеют.
Песнь тринадцатая
Число 13 почему-то считается несчастливым. Странно! Ведь думают об этом люди. Людям число 13 ничего не может сделать — для них оно такое же, как любое другое.
Число 13 опасно лишь одному роду существ — так называемым богам. Оно нарушает хрупкий баланс высших сил.
Тринадцатый — это новое имя пантеона. Полноправных бессмертных в пантеоне обычно 12. И вот является кто-то, кому дорога в пантеон очевидно открыта, он еще никого не потеснил, но Зевс умеет предвидеть, у него чудесно развита интуиция, и не хуже она развита у верховного отца любого пантеона, не только олимпийского.
Тринадцатый уже здесь, наступает на пятки, порой сам того не осознавая. И для двенадцати остальных он опасен. Потому что пройдет отпущенный срок, и тринадцатым станет кто-то из них, выброшенным из круга на задворки. Нет, это еще не потеря бессмертия, но первый шаг прочь, от эйфории к озабоченности.
Боги не любят число 13.
Но еще неприятнее для богов число 666…
А смертным должно быть все равно. Смертных намного, намного больше.
Парис не видел Кассандру со вчерашнего утра. Ему было интересно, что она скажет. Он не гордился вчерашним, хотя выстрел в пятку был неплох. Но ему хотелось услышать, что она скажет. Потому что слова ее были непредсказуемы.
Дурной народ, вопреки мудрецам-аэдам, потом сделает пяту Ахиллеса поговоркой, символом слабости сильного, неуязвимого, непобедимого… Глупый народ, опять все перепутал! Это же символ точности.
Парис подавил желание пойти к Кассандре. Она посоветует ему принести очистительную жертву Афродите и благодарственную Аполлону. Если не посоветует, то он сам признается, что таково его намерение, и сам спросит совета.
Пусть лучше Кассандра не знает, что он собрался в рощу Афродиты. Слова ее непредсказуемы. А посвященная богине роща за пределами городской стены.
Его давно мечтают убить все ахейцы. Его смерть снится по ночам Менелаю. Его защищал Гектор, но Гектор сожжен. Его защитит Приам, пока Парис рядом. Теперь за ним будут охотиться мирмидоняне. Да и сограждане-троянцы, по крайней мере некоторые, с удовольствием отрезали бы ему… ну, много чего.
Размышляя об этом, Парис был совершенно прав. Он только забыл, что сам Агамемнон через специально посланного на легком судне глашатая уже пообещал Пелею, что пришлет ему голову, руку и сердце убийцы его сына.
Вернее, не забыл, а просто не знал.
— Тебе было хорошо прошедшей ночью?
— Да.
— Так хорошо, как всегда? Или лучше?
— Лучше.
— Сегодня тебе придется побыть одной. Я до позднего вечера буду в храме Аполлона.
Едва Парис вышел, Елена Прекрасная, не понимая себя, с загадочной улыбкой отправилась в храм Афины.
Ноги несли ее, и она была им послушна.
До сих пор ее несильно волновали местные боги, она помнила Исиду, старалась забыть об Анубисе, надежду внушал ей Осирис. Впрочем, все это было далеко. Боги детства словно оставили ее, ушли, скорбно покачивая звериными головами.
Но теперь она шла в храм чужой холодной Афины — там прятался чужой горячий ахеец… Он что-то знал о ней. Он был догадлив и хитер. Но он был неспособен причинить ей зло, Елена Прекрасная чувствовала: ахеец был перед ней беззащитен.
Зачем она отдает себя этой богине? Дева, не знающая мужчин — раз. Воительница, потрясающая копьем — два.
Не спасла брата Париса, Гектора, который молился ей и держал огромную пику в ее храме — три.
Елену ничто не связывало с образом Афины Паллады.
Но она не могла остановиться.
Она боялась наткнуться на колючий взгляд Кассандры. Кассандра всегда смотрела так, будто все знала о ней, откуда она, для чего… Елена проверила: Кассандра ничего не знала.
И вдруг Елена Прекрасная остановилась.
Ее раскрыли, она не выдержала. И проиграла.
Амфоры, на них изображения, переплетенные тела, Парис уставил дом пифосами, на которых красным по черному, а иногда черным по красному были выведены любовные игры…
«Твое имя напишут на стенах, ты понимаешь, ахеец?»
Как бездумно она повторила давние слова повелителя, купившего ее за немыслимую цену!
И ахеец ответил:
«Наши имена напишут вместе».
Но у данов нет букв. Их могли бы только нарисовать. Только изобразить.
Безымянные фигуры.
Почему она сообразила сейчас? Потому что Кассандра. Кассандра выдумывает переливчатые строки и помнит уже около десяти тысяч таких строк. Она не умеет их записать. Три варианта письма знает страна Кемт, и прежний хозяин заставлял разбирать все три, чтобы она стоила дороже, когда вырастет: тайное письмо, учетное письмо и самое обычное. А у данов — ни единого.
Ахеец поймал ее. Даже проще: она сама выдала себя. Она дочь страны Кемт.
В их языках вообще нет такого слова: «написать». Но она как-то произнесла его. Неужели, неужели она до того забылась, неужели сказала целую фразу КАК ДОМА!
И что теперь?
Все дорожки в городе-крепости, все узкие улочки ведут для нее в храм Афины. Интересно, их богиня умеет разбирать буквы? Ахеец там. Он должен быть там. Он прислан как испытание.
Если он не успел никому ничего сообщить, она успеет раньше.
Одиссей следил за домом Париса. Он ждал, что Парис, уничтожив Ахилла, затеет празднества, посетит царя Приама и просидит там хотя бы полдня. Одиссей был в Трое как дома, его уже узнавали пастухи, скрывшиеся в городе от ахейцев. Одиссей был для них нищим карийцем, а для карийцев он в любой миг готов был стать беглым киконом, для киконов — разоренным и опустившимся лемносским купцом и т. д.
Одиссей ждал, что Парис оставит нынче Елену одну. Одиссею даже не очень жаль было павшего Ахилла. Но он никак не ожидал, что Парис, вместо того, чтобы хвастаться перед всем городом, отправится в одиночку посреди бела дня, никому не сказав, за пределы Трои.
Это было не менее рискованно, чем его, Одиссея, поступок. Одиссей почувствовал невольное уважение.
Елена осталась в большом доме, туда возможно было проникнуть, а Парис уходил… Куда?
Одиссею отчаянно хотелось в большой дом. Большой дом стоял без хозяина. Но захватить виновника этой войны — какой простор открывается перед тем, в чьих руках окажется Парис!
Убей его — и девушка твоя. Поймай — и ты узнаешь о ней правду. Отведи к Менелаю — и для Атридесов ты встанешь рядом с Диомедом. Парис — это ключ к любви, знанию и власти. Выбирай!
Поэтому, когда Елена Прекрасная, прихватив два десятка вооруженных троянцев, вошла в храм Афины, там никого не было. И на зов ее никто не отозвался.
В «Илиаде» дважды описывается, как Афродита спасала своих любимцев, унося из битвы — сначала Париса от Менелая, после Энея от Диомеда. Не желая вступать в спор с Аполлоном, осторожно скажем, что в том было некоторое художественное преувеличение.
Однако похожий эпизод в биографии Париса был! Но что Афродита, что Афина одинаково потребовали скрыть его от чужих глаз.
Одиссей поступил подобно Елене. Он тоже взял два десятка вооруженных воинов. Только Елена вошла с отрядом в храм Афины, а Одиссей отрезал рощу Афродиты от дороги на Трою.
Парис рассматривал свое отражение в гладкой воде маленького, принадлежащего богине любви озерца.
Среди этих деревьев, всякий отбросил бы мысль о насилии, об убийстве, всякий отложил бы на потом гнетущее стремление к славе, к успеху. Всякий отказался бы от других богинь ради нее, пенорожденной, дарующей безмятежное счастье… Всякий — кроме избранного Афины.
Сердце Одиссея стучало часто-часто, он даже подумал, не тряхнул ли Посейдон землю, но почему именно сейчас? Парис не обращал внимания ни на что. Одиссей видел его спину.
Он не пустил воинов в рощу, но приказал спешить на крик. Он не решил, что же: пронзить копьем, перерезать горло или наброситься сзади? Или задать вопрос, услыхать ответ — и тогда уже крикнуть.
