Александра Ковалевская - Война Моря и Суши
«Ага, а семейка и впрямь сцепилась хвостами и покатила!» — хмыкнул Кассий.
Потом позвонил Свенсен, сказал, что в направлении на Росарио растёт многокилометровый хвост из легковых авто. Кассий не ошибся: из Бу-Айса начался отток людей, в военное время слухи разносятся быстро…
После обеда он почувствовал, что не на шутку утомлён и голоден, но, молодец, дельце успел провернуть; доверенный человек заберёт левые билеты и сбудет их на побережье.
Белый мамонт тоже куплен.
Зверь — чисто слон, только лохматый и сутулый, с кучерявой шевелюрой на лбу. Семья выстроилась пирамидой у него на спине: мамаша и семеро мамонтят, мал-мала-меньше, и всё белоснежное стадо упаковано в прозрачную целлулоидную сумку с расписной ручкой. Неплохо. Дочке должно понравиться. Кассий даже зажмурился, представляя себя развалившимся на ковре, рядом беззаботно водит мамонтов и лопочет Ева, и Мария…. О, Мария тоже рядом, и соблазнительно мелькает её тело под распахивающимся халатиком…
Он с трудом выехал из города, прозорливо выбрав объездное шоссе на Коньюэлас. Вокруг Ла Плата, молодого и многолюдного района Большого Буэнос-Айреса, разросшегося в южном направлении, на выездах творилось что-то несусветное, а впереди длинный путь до Кордобы.
Медленно двигаясь по автомагистрали в потоке машин, Кассий широко зевнул в кулак, а когда взглянул на обочину, увидел девочку: ровесницу его малышки, с тёмными короткими бровками, ставшими домиком над ярко-голубыми распахнутыми от удивления глазами, — ни дать, ни взять, его Ева. Девочка держала за руку карапуза на год младше себя. Ещё одного братца, копию первого, видно, близнеца, мать держала на руках. Непонятно, что делала мамаша с малышами на пыльной загазованной обочине. При виде его машины у детей рты округлились: они глядели на Кассия за рулём, как на рождественское чудо. Их мать отчаянно взмахнула рукой, умоляя остановиться. Девочка молитвенно сложила ручки, и это окончательно добило Борджия. Он, рискуя получить под бампер, юзанул в сторону и стал.
— Пожалуйста, сеньор, помогите нам вернуться в Бу-Айс! — сказала женщина, совершенно измотанная жизнью, усталая и запыленная, но с внутренним благородством в голосе, аккуратным произношением и выразительными тёмными глазами на некрасивом лице.
— Вы перепутали направление, сеньора, — попытался отговориться Кассий.
— О, нет! Я не могу попасть на другую сторону автострады, здесь такое движение, а до ближайшего перехода километра полтора, боюсь, детям не дойти… Нас бросили… — её губы дрогнули.
У ребёнка, которого она держит на руках, мокрый лоб, мальчик болезненно прикрыл глаза: температура.
«Что за сволочь бросила детей и мамашу на трассе?! Бездна, опять ты, Касс, крайний!»
— Садитесь, — кивнул он, наблюдая, как радостно принялись вскарабкиваться на заднее сиденье малыши, причём девочка, похожая на Еву, пропустила вперёд крошечного братца, пытаясь ещё и помогать ему, подталкивая мелкого под зад. Мать, закрыв за ними дверцу авто, уселась на переднее сиденье и расплакалась:
— Спасибо, вам, сеньор! Воистину вы — наш ангел! Не знаю, что бы я делала с детьми на дороге? Роберто заболел, ему и утром нездоровилось…
— Как вы оказались на шоссе? — спросил Борджия, пытаясь ввернуться в автомобильный поток.
Женщина поудобнее устроила на руках хныкающего Роберто, кивнула на детей на заднем сиденье:
— Их отец сейчас в армии. Говорят, в городе скоро будет опасно. Нас взялся довезти до Маркоса родственник. По пути его жена устроила дикую сцену, что он нарочно придумал уезжать в Маркос, и везёт меня, чтобы иметь любовницу под рукой. Я не могла это перенести, сеньор, я учительница… Это было невыносимо, так унизительно. Я потребовала остановиться и вышла. Эти люди обещали отправить за нами другую машину, мы ждали два часа. Мои малыши, бедняжки, и Роберто, ему становится хуже…
Он покосился на детей и хмыкнул: э-хе-хе, теперь понятно, отчего они таращились на него с таким обожанием!
Не на него, а на внушительных размеров прозрачную упаковку с белыми мамонтами.
Девочка и младший мальчик приклеились к сумке, пожирая глазами мохнатую семейку.
— Ничего не трогайте, только смотрите! — приказала им мать. — Это очень, очень дорогая игрушка! Если будете слушаться, белый мамонт придёт к вам по телевизору.
Она глянула на Кассия извиняющимися глазами:
— Ради бога, простите нас за беспокойство… у меня есть деньги, я заплачу за проезд… Пресвятая дева, вы так добры!
«Ага, что можно взять с бабы, у которой даже нет мобильного, чтобы дозвониться до своих?»
Кассий снова ощущал, какая финансовая пропасть разделяет людей в Надмирье: всех этих иностранцев Свенсена и Фольк, заматеревшего местного высоколобика доктора Хорхе, не говоря уже о серебряном бароне Гижермо Браво, — и нищую, пусть и воспитанную, учительницу из квартала вижей. «Вот оно, Касс, то, что тебе толковали в школе: социальное неравенство, а с ним недоступность многих благ цивилизации. А детишки у всех одинаково хорошенькие, и все хотят белых мамонтов…»
— Едем в Бу-Айс? Или всё-таки в Маркос? — переспросил женщину Кассий.
— Я не хочу затруднять вас…
— Дело не в трудностях, сеньора, я всё-таки считаю, что в Маркосе вам будет безопаснее. Через полчаса будем на месте, вы сможете накормить детей и заняться больным сынишкой. А вот вернуться в столицу выйдет только к ночи.
В Маркосе Борджия пришлось свернуть с трассы, чтобы довезти учительницу с детьми до дома родственников; к тому времени Роберто на руках матери пылал жаром.
Второй близнец горько разревелся, не желая выходить из машины, в которой уедут мамонты. У старшей девочки бровки опять стали домиком, а губы сложились в жалостливый свисток, и она всё оглядывалась на сумку. Борджия раскрыл упаковку и вручил детям трёх верхних зверёнышей.
Нормально: осталось ещё шесть мамонтов, шесть — счастливое число.
Послеполуденная жара намерилась высушить в хрупкий пепел сизые от пыли сады. Улица, тянувшаяся среди облезлых строений ветшавшего городишки, вымерла. В послеполуденной тишине лишь один высокий женский голос резал уши, пока Кассий разворачивал машину на узкой улице: громко болтала по телефону хозяйка дома с тенистой верандой, обсаженной по углам чудовищными даже с виду кактусами. Сеньора верещала, теребила шнур телефона и повторялась, сетуя на то, что пропадает связь: «А Айседора, да, эта сучка Айседора, загребла старшую, Хуаниту, и грудничка Мигеля, и рванула на побережье. Сказали, там сегодня можно купить билет со скидкой!» — и снова: «Слышишь? В Пипинос уе-ха-ла! Теперь слышно?»
«Море начало контролировать местные коммуникации. Скоро вокруг столицы станет жарко…
Ты сволочь, Касс!»
Он зыркнул на себя в зеркале заднего вида, и в отражении напоролся на острый, как клинок, и такой же быстрый и разящий взгляд:
«Ты сволочь, уж будь уверен! Не сомневайся, ты гад. Морской гад!» — процедил сквозь зубы Борджия, хлопнул ладонью по рулю, и погнал машину в обратном направлении, по забитой машинами трассе на Ла-Плата, а оттуда в Пипинос. Если обойдётся без неожиданностей в дороге, ещё успеет перехватить билеты у своего доверенного и не пустить их в продажу.
Герой
К исходу года в действующих войсках, используя служебное положение, — право собирать всю информацию, которую только могли предоставить полевые командиры, — Валевский, заслуживший уважительное прозвище «шпег-боец», контуженый и с мятущейся душой, закончил свои наблюдения. Выводы были однозначны: намеренное искажение фактов причина того, что дорогостоящая и бесперспективная для Колоний война продолжается до сих пор. Как эксперт Главного Управления он рассчитывал на то, что будет выслушан правительством. Но ему повезло ещё больше: омега-транспорт увозил в подводную столицу главнокомандующего Армии Моря. И на время пути в тихоокеанский чилийский разлом, в риф Союз, Валевский стал попутчиком генерала Ли Оберманна, который сейчас удобно утвердился в соседнем кресле. Оберманн на деле оказался либералом, сам выбрал место рядом с незнакомцем в форме морского пехотинца, сел, с интересом проверил наощупь чехол, обтягивающий пассажирское кресло в первом ряду, и сказал, обращаясь к Валевскому:
— Вам не приходило в голову, что мы — непревзойдённые, виртуозные мастера подделок и имитаций? Вот и эти чехлы, — ведь они модные, не так ли? — имитируют грубое плетение из растительных волокон. А на самом деле, очередная разновидность вискозы.
Валевский не знал, что скоро будет проклинать налетевшее внезапно поэтическое вдохновение, застившее ему мозги: в стартующем о-тэ он услышал в словах Ли Оберманна лишь высокую философию вместо того, чтобы расслышать простой и прямой, как гвоздь, смысл…
