Сергей Лапшин - Последний довод побежденных
Если бы немцам было надо, думаю, изолированные очаги сопротивления они бы уничтожили безо всяких проблем. Нападение на колонну — это ведь открытые боевые действия, и караться они должны строго. Почему немцы терпят это, мало того, по словам Юли, довольно часто выплачивают выкуп за похищенных, мне было совершенно непонятно. Объединенная Белая Европа, в моем понимании — территория единой Белой Расы, в которой просто нет места столь позорным явлениям, как грызня между своими. Если же кто-то выпадает из категории «своих», то он подлежит немедленному и безусловному уничтожению.
Впрочем, запал мой, возникший под воздействием пересказа Нельсона, довольно быстро стух. Слова одно, а действительность — совершенно иное. Я был в той деревне, которая, судя по всему, принадлежала немцам, и столь убогой нищеты, такого забитого и запуганного населения никогда еще не видел. Судя по одному лишь этому, солдаты Вермахта не осуществляли священную миссию белого человека, а приобретали себе рабов на территории Советского Союза. А русский рабом быть не должен. Мало того, простить и понять отношение к себе и Нельсону со стороны все тех же немцев я в любом случае не мог.
Но что взять с Юли? Она была спортсменкой, известной в своей стране и в мире, она прибыла на «олимпийские игры» и жила в бывшей Карелии, в имении своих родителей, так что вряд ли знала реалии нынешней России. Кстати говоря, благодаря ей мы еще и сумели привязаться к местности. Судьба забросила нас куда-то в район среднего течения Волги, более четко определиться мы не смогли. Юля перечисляла сплошь немецкие названия, которые нам ровно ничего не говорили.
Впрочем, наше географическое местоположение сейчас не играло никакой роли. Нельсон шел на поправку, крепчал, да и я сам чувствовал, как отхожу от побоев и меня перестает мучить жестокое чувство голода. Мы стали прилично наедаться, а это значило, что какой-то минимум энергии уже скопили. И мне, и Нельсону было совершенно ясно, что силы нам понадобятся в самом ближайшем будущем.
Пятый день нашего пребывания в заточении наконец-то принес определенность. Началось все довольно стандартно — поутру дверь нашей камеры открылась, и мы получили две миски традиционного варева и две кружки со слегка подслащенным чаем. Нельзя сказать, что нас кормили на убой, но сравнения с тем дерьмом, которое давали немцы, пока держали в сарае, конечно, были в пользу нынешней еды. Варили нам не объедки, а вполне цивилизованно — капусту, картошку, в общем, некая вариация второго блюда. Если приплюсовать сюда калорийную колбасу, которой регулярно снабжала нас Юля, и всякие приятные мелочи вроде конфет, булок и иных сладостей, нынешнее наше положение не казалось столь катастрофичным. Я уже говорил, что Нельсон более-менее пришел в себя, но немаловажно и то, что лично я стал чувствовать себя гораздо лучше.
Знаете, я нутром чуял, что и в этом месте ничего хорошего нас не ждет. Я всегда скептически относился к мыслям о всеобщем равенстве и братстве, тем более если эти идеи прямо противоречат самому учению коммунизма. Разве дифференциация на рабочий класс, более заслуженный, нежели крестьяне, и гораздо более заслуженный, нежели интеллигенция, не есть неравенство в прямом смысле? Все это лицемерие, не более того. Нация, кровь, раса — вот это главные и основные, краеугольные камни в построении общества. Не происхождение, не род занятий, понимаете, а личное достоинство каждого, продиктованное собственной кровью и цветом кожи.
Любые коммунисты, везде и всегда, ассоциировались у меня с плесенью. Общеизвестно, что революция семнадцатого года, ставшая горем для миллионов истинно русских, была проведена под красным флагом коммунизма, тождественным на тот момент мировому сионизму. Можете носы кривить, обзывать антисемитом, но просто возьмите списки всех управляющих органов власти Советской Республики и посчитайте, сколько там русских фамилий.
То, что мы оказались в плену у коммунистов, меня не вдохновляло. Лицемерие и подлость, присущие коммунистам, однозначно оставляли нам с Нельсоном мало шансов на выживание. А выжить мы с ним стремились.
Сразу после завтрака, когда мы с моим сокамерником хорошенько заточили, конвоир, убравший посуду, пригласил меня на выход. Нельсону тут в определенном смысле везло, констатировав ушиб головного мозга, его особо не тягали на допросы. Я же регулярно, раз в день, поднимался на второй этаж здания, чтобы получить парочку лещей и заново рассказать про расположение зданий, помещений на ППД, порядок движения колонн, собственные функции, вспомнить звания и должности тех, кто мной командовал. В кеды меня взяли[62] единожды, в первый день, а вот впоследствии бить перестали. Пощечины и зуботычины я всерьез не воспринимал.
Тем временем, как оказалось, путь конвойного лежал отнюдь не на второй этаж. Я настолько привык, что даже сам повернул к лестнице, и остановил меня лишь оклик следующего за мной:
— На выход. Дверь налево, наружу.
Удивляться было не с руки, однако благодушное настроение как корова слизнула. Да, благодушное — идя наверх, я хотя бы знал, что буду отвечать на тупые вопросы, и знал, чем это кончится. Теперь же меня выводили во двор, где, не исключено, могли просто пустить в расход. Я закономерно волновался, и оттого слегка подобрался после первых же шагов. Не факт, что мне удастся что-то сделать, однако без боя я не сдамся в любом случае.
Выйдя на улицу, я потратил некоторое время, чтобы хорошенько проморгаться. Понимая меня, конвоир не стал толкать или тыкать, поторапливая.
Нового ничего я не увидел. Пыльные улицы, невысокие заборы, отнюдь не везде покрашенные, те же самые скромные дома, что я помнил и в другой деревне.
— Пойдем за мной. Не отставай, не выделывайся. Сбежать тут некуда, — обогнул меня конвоир, и легким, прогулочным шагом, отправился по дороге. Не принять его предложение у меня не было никакого резона.
Так вот, о чем я… Повторюсь, ничего нового. Высокие, низкие, средней высоты заборы. Одноэтажные дома, не такие, конечно, халупы, что мы видели раньше, но и не коттеджи. Обычные мазанки, выкрашенные белой известкой, крытые соломой. Улицы пыльные, без провалов, характерных для колесной техники, с небольшими колеями, образованными, судя по всему, телегами. Лавочки у некоторых дворов, высаженные вдоль дороги редкие деревья. Кстати говоря, ярко выраженная пешеходная часть и проезжая отсутствовали начисто, мы с бойцом, например, шли прямо по середине дороги, ничего не опасаясь. Дорога достаточно узкая, так что я имел возможность заглядывать за заборы и оценивать благосостояние населения. Дворы как под копирку — дом, небольшая площадка перед ним, засыпанная песком, заросли всяких фруктовых деревьев. Дату, обозначенную Нельсоном, я помнил прекрасно и соглашался с ней. Действительно, середина мая, буйство листвы, умопомрачительный цветочный сладкий запах.
Что касается людей, то они нам навстречу попадались. Не сказать что много, но достаточно. Дети в довольно простенькой одежде, знакомой всем по фильмам о войне или послевоенном времени, — простецкие рубаха и штаны. Никаких изысков. Было и несколько женщин, все в тех же блеклых сарафанах, кофтах или юбках, с повязанными косынками. Нет, поймите правильно, я не ожидал увидеть гламурных красоток, просто подметил однообразность и стандартность всей одежды. Еще следует добавить вот какое обстоятельство — мужского пола, я имею в виду взрослых мужчин, мне не встретилось. Хотя, с другой стороны, прошли-то мы всего ничего. Квартал, наверное, не больше. После чего завернули в сторону и очень быстро достигли одного из немногих каменного строения. Забор тут, в отличие от многих других, светился свежей краской, присутствовали настоящие ворота, а не калитка, ну и сам домик, конечно, радовал. В архитектуре я не силен, однако лично мне он напоминал нечто вроде дворянских усадьб начала двадцатого века. Красный, чуть ноздреватый кирпич, с изысканными, выложенными барельефами, если я правильно называю эти украшения. Крыша крыта жестью, резное, новенькое крыльцо. Здание в два этажа, четырехскатная крыша, с небольшими окошками. В общем, добротно и очень прилично. Возле дома тщательно убрано, подстриженные кусты образуют небольшую аллею, ведущую к крыльцу.
Вот только именно туда мы не пошли. Сразу же за воротами свернули в сторону, выходя на ухоженную опять же ярко-изумрудную лужайку с клумбами, полосой черемухи и всякой другой цветущей лабуды. Следует отдать должное, весьма и весьма на уровне. Не думаю, что тут поработал дизайнер, но лучше сделать вряд ли кто-то смог бы. Никаких там ручейков и альпийских горок, просто скромный сад и привольно цветущие клумбы. Смотрелось замечательно. Хотя вели меня сюда отнюдь не для осмотра местных красот.
Небольшая беседка на свежем воздухе явно использовалась для придания некой респектабельности хозяевам дома. Ажурная конструкция, резная, реечная, явно освежала и прекрасно коррелировала с окружающим садом. Лавки и длинный стол посередине прямо-таки манил забабахать в центр его самовар, разложить бублики, баранки, печенюги всякие и подобные хлебобулочные изделия, хорошенько присесть и почаевничать. Вели меня, разумеется, к этой беседке. И пока я не разглядел, кто там сидит, терялся в догадках, никак не понимая причины, по которой потребовался хозяевам дома.
