Кристоф Оно-ди-Био - Бездна
И вот я на месте. Сжимаю в кулаке ключ с миниатюрной деревянной акулой. Деревня как деревня: перевернутые лодки на песке, столбы с проводами, доносящими драгоценное электричество к нескольким незатейливым домикам, белым, желтым или розовым, в два-три этажа. На балконах сушатся пестрые коврики. На крышах темнеют цистерны, словно грузные тюлени на солнце. Кое-где рядом с такой цистерной торчит, как часовой, антенна. Самое высокое здание – белая мечеть с голубым куполом, стрельчатыми окнами и изящным зубчатым карнизом. Перед ней стоит пикап. Четыре маленькие девочки в цветастых халатах, с непокрытыми головами сидят на песке рядком; у них смуглая кожа и красивые черные волосы, развевающиеся на ветру. Когда я прохожу мимо, они машут мне и тут же прыскают в ладошку, смущенные собственной отвагой. Я здороваюсь с человеком в черной одежде и красно-белой куфии, завязанной, как здесь принято, на затылке и приподнятой над ушами. Он чинит рыбацкую сеть, дымя сигаретой. В сотне метрах отсюда, в конце пляжа, где снова высятся утесы, виднеется красное здание, чью стену по диагонали пересекает белая полоса. Это дайверский флаг – универсальный символ всех центров дайвинга. К зданию примыкает крытая терраса с двумя столиками. И никаких признаков жизни.
Я разжимаю кулак и смотрю на маленькую деревянную акулу. Напрасно я не попросил дипломата описать мне домик… Ладно, разузнаю в деревне.
Улицы засыпаны песком и галькой. Стайка мальчишек шумно гоняет старый кожаный мяч. Один из них, со странно светлыми волосами, в слишком просторной дишдаше, которую он то и дело поддергивает на плечах, останавливается и пристально смотрит на меня. Потом снова присоединяется к другим. На стене одного из домов намалеваны красным два слова: LIFE OVER[199]. Тут же, на пластиковых стульях, сидят трое мужчин – два старика и один молодой, – курят гашиш. Из окна доносятся запахи жареной рыбы, пальмового масла и табака. Я вхожу. Это нечто среднее между кафе и бакалеей; у хозяина выдубленное солнцем лицо, на голове kymma – маленькая круглая вышитая шапочка, которую здесь носят под куфией. Я мобилизую свой скудный запас арабских слов, усвоенных в поездках от Бейрута до Дамаска.
– Salam Aleikhoum! – И прошу кофе.
– Arabic coffee? – предусмотрительно уточняет он.
Я выхожу и сажусь на пластиковый стул. Кофе мне подают в стаканчике из дюралекса. Хозяин ставит его на шаткий фанерный столик.
– Shoukran![200]
Он вглядывается в меня:
– Amriki?
Я качаю головой:
– Francaoui.
Он утвердительно кивает: похоже, это его успокоило. Я говорю, что ищу иностранку, которая жила здесь.
Он недоуменно мотает головой.
– Девушку, понимаете? Elbent. El Ajnabiah[201]. – И, нелепо жестикулируя, пытаюсь изобразить густые волосы.
Он снова отрицательно качает головой и скрывается в задней комнате.
Я кладу ключ на стол. И думаю: как все это глупо. Один из моих соседей – самый молодой из трех курильщиков гашиша – встает и подходит ко мне. На нем не дишдаша, а полосатая набедренная повязка, из-под которой выглядывают дырявые шорты. Голова обнажена, на короткой бородке и в волосах поблескивают кристаллики соли.
– Hi! – говорит он, присаживаясь рядом.
– Вы говорите по-английски?
– Да. Я индус.
– Namaste[202], – говорю я.
Его лицо проясняется. Он отвечает белозубой улыбкой. Рассказывает, что приехал с юга, из Кочина, что в Керале[203]. Что он мусульманин. Что ему пришлось уехать из дома на заработки – нужны деньги на приданое дочери. Приплыл сюда на бутре[204]и остался в этой деревне: здесь хорошо платят за улов. Вот уже год, как он здесь работает. Еще год – и можно уезжать обратно.
– Сколько же лет твоей дочери?
– Двенадцать.
Я перевожу взгляд на ключ с брелоком, заметив, что он пристально смотрит на него.
– Ты приехал из-за испанки?
У меня кольнуло сердце. Я киваю и спрашиваю:
– Откуда ты знаешь, что она испанка?
– Она иногда заходила сюда. Чтобы поесть. Выпить кофе. Купить продукты. Однажды мы смотрели матч, тут ведь есть телевизор. Мадридский «Реал» против «Барселоны». Она тоже села посмотреть, мы разговорились. Вот так я и узнал, что она испанка. Мне она нравилась.
До чего приятно слушать, когда так говорят о Пас.
– Я ищу ее дом.
Он снова глядит на ключ. Теперь уже с тревогой. Оба старика смолкли – похоже, слушают нашу беседу.
– Им не нравится, что я с тобой разговариваю.
– Почему?
– Из-за отеля. Там покупают нашу рыбу, нам это выгодно. А если отель закроется…
– Почему он должен закрыться?
– Из-за смерти испанки.
Я вздрагиваю, услышав эти безжалостные слова. Но все же спрашиваю:
– Разве отель имеет отношение к ее смерти?
Он пожимает плечами:
– Не знаю. А ты не из полиции?
– Нет, я был ее другом.
– Если хочешь, я покажу тебе ее дом. Но только давай встретимся на берегу: не нужно, чтобы эти меня видели, – и он кивком указывает на стариков.
– Почему?
– Они боятся 'ayn.
– Что такое 'ayn?
– Сглаз.
Меня охватывает могильный холод, руки и ноги словно свинцом налились. Индус пытливо смотрит на меня, точно ищет на моем лице разгадку тайны. Я отпиваю кофе, пытаясь сохранить самообладание. Он тянется к ключу, берет в руку брелок:
– Qarsh.
– Что?
– Qarsh. Акула. Их здесь полно. Прямо тут, у берега… стоит только нырнуть, и увидишь целые стаи.
И он жестом изображает, как ныряльщик надевает маску. Я стараюсь вернуть его к прежней теме:
– Почему ты сказал о сглазе?
– Потому что она умерла, но это не море вынесло ее на берег. Они все говорят, что это джинны.
Вот это мне уже не нравится. Он явно пытается заморочить мне голову. Джинны… духи, которые выходят из ламп в «Тысяче и одной ночи».
– Покажи мне ее дом.
Он кивает и вытаскивает смятую пачку сигарет из-за своей повязки. Я беру одну, он другую, и он протягивает мне зажигалку, а затем прикуривает сам. Едкий дым обжигает мне горло. Он пристально смотрит мне в глаза:
– Я ведь не шучу. Дурной глаз, джинны – они все про них говорят.
Рядом с нами раздается чей-то голос. Короткая фраза на арабском звучит враждебно. Это подошел один из стариков, он обращается к моему собеседнику. Тот встает:
– Я пойду к ним. А ты уходи. Встретимся на берегу.
Положив несколько монет на стол, я иду к морю.
Отлив. Дети играют в футбол на мокром песке. Несколько женщин, сидя в тени, возле развешанных рыбацких сетей, наблюдают за ними. Подходит молодой индус из кафе. Теперь я отмечаю его атлетическое сложение. Он садится рядом со мной.
– Вообще-то, меня зовут Раким. А тебя?
– Сезар.
– Ты христианин?
Я отвечаю «да»: в этих краях атеизм – вещь абсолютно неприемлемая.
Он протягивает мне сигарету. Закурив, я возвращаюсь к прежней теме:
– Ты говорил, что ее вынесло на берег не море.
– Нет. Потому что утопленники так не выглядят. Их раздувает. А она такой не была. Она была красивая.
– Разве ты видел ее мертвой?
– Нет, я не видел, но другие видели.
– Кто это – другие?
– Ну… другие.
Его взгляд обращен к морю, которое поблескивает, как дорогой шелк. Он смотрит куда-то вдаль. В дайвинг-центре справа от нас, в изгибе бухты, похоже, наметилось оживление: кто-то вышел на террасу и сел там. Уж не Марен ли?
– А люди из дайвинг-центра – они ее видели?
– Да. Поскольку она была иностранкой, им сразу сообщили.
– А она хорошо их знала, этих людей из дайвинг-центра?
– Да здесь все друг друга знают. Даже если не ладят, все равно знают. Я тоже их знаю.
– А ты их не любишь?
– Нет.
– Почему?
– Нельзя нырять в море и смотреть, что там, в глубине. Нехорошо это. Если бы было хорошо, Аллах подарил бы людям плавники… как вот у этой, – и он указывает на брелок, который я сжимаю в руке.
– Тебе нравятся акулы?
– Нет. У меня в деревне, в Индии, они иногда заплывают из океана в реку и пожирают людей.
Я указываю ему на домик дайвинг-центра:
– А они там, наверное, обожают акул?
– Да. Особенно один из них. Он majnun.
– Majnun?
– Одержимый.
Я колеблюсь между раздражением и тревогой.
– Не понимаю.
– Это они так говорят.
– Кто «они»?
– Старики в деревне.
– Те самые, что говорили о джиннах?
Он кивает.
– Значит, она умерла из-за джинна?
– Нет, она умерла в море, но на берег ее вынесло не море, а джинн. Чтобы навести страх на деревню. Она ведь была из иноверцев, как и ты, – христианкой.
– Откуда ты знаешь?
– У нее был знак. На коже.
У меня перехватывает дыхание. Пытаюсь сдержать нахлынувшую боль. И еще ярость – от мысли, что ее тело было открыто для чужих взглядов. Ее тело, все сокровенные тайны ее тела… На миг передо мной проносятся жуткие видения. Надругательство. Но я цепляюсь за отчет, представленный мне чиновником из консульства: «Травмы – отсутствуют. Сексуальное насилие – нет».
