Охота на "Черный аист" (СИ) - Март Артём
Я вскинул автомат, метя ему в лицо. Дух, несмотря на увечье, отреагировал: схватил мой АК за ствол. Я нажал на спуск.
Прозвучал треск очереди. Он вплелся в шум боя, что все еще продолжался на пограничной тропе.
Когда и мой автомат щелкнул вхолостую, я понял, что пули ушли мимо боевика.
Тем не менее он закричал, закрыл лицо руками и, отшатнувшись, встал. Пыхтя и рыча от боли, попятился.
Я, не теряя времени и не сводя с боевика взгляда, принялся перезаряжать автомат.
Когда он убрал руки от лица, вся его правая сторона оказалась в ожогах от пороховых газов, вырвавшихся из ствола моего оружия при стрельбе. Левый глаз побелел, как белеют глаза у сваренной рыбы.
Дух исступлённо зарычал и просто бросился прочь, к реке. В этот момент я, лежа на земле, вогнал магазин на свое место. Передернул затвор. Когда ловко перевернулся на живот и уже было хотел поймать убегавшего боевика на мушку, услышал, как Стас кричит сломавшимся голосом:
— Саша!
Я обернулся и метнул взгляд к Алейникову. Он лежал между кустов, уставившись на другого духа в черном. Тот замер над пограничником и удивленно таращился на него изумленными глазами. Видимо, просто наткнулся на раненого Стаса, когда спешил на помощь своему подельнику.
Раздумывать мне не приходилось, и я в одно мгновение направил автомат на душмана. Дал очередь.
АК выплюнул три пули. Две попали Душману в грудь, одна в лицо. Дух странно булькнул и завалился прямо на Алейникова.
Когда я обернулся, огромного душмана уже не было на берегу. Эта падла умудрилась уйти.
Нафтали выбрался из воды только гораздо ниже по течению.
Он чувствовал, что выбивается из сил из-за полученных ранений и потому не переплыл реку сразу, а поддался течению, что понесло его ниже. Тем не менее, он был не в силах признаться себе в этом. Моджахед просто мысленно сослался на то, что так будет безопасней и с Советской стороны за ним точно никто не станет наблюдать. Просто упустит из виду.
Командир отряда «Чохатлор» с трудом вышел на берег, рухнул на колени, а потом и на спину. Принялся глубоко дышать, стараясь перевести дух.
Он задрал правую раненую руку. Всмотрелся в неестественно вывернутый и опухший палец. Потом схватился за него, с хрустом выправил. Попытался сжать и разжать. Почти сразу понял, что кроме вывиха, он получил еще и перелом.
Но палец — это полбеды. Плечо ныло от огнестрельной раны. Лицо было обожжено и буквально горело огнем. Один глаз почти не видел.
В воде боль эта немного стихла. Но по мере того как пораженная раскаленными пороховыми газами кожа сохла под ярким, высоко стоящим солнцем, адское жжение нарастало все сильнее и сильнее.
Однако Нафтали почти не думал о своих ранах. Весь его разум занимали другие мысли.
«Проклятый мальчишка, — со злостью думал он — тебе просто повезло».
Иначе как можно было объяснить то, что в рукопашной схватке, умением в которой Нафтали хвалился перед всеми своими подчиненными, его победил какой-то мелкий шурави-пограничник?
Нафтали просто не мог признать, что парень оказался более умелым и быстрым, чем он. Более того — моджахеду это даже не приходило в голову.
«Везучий наглец, — вертелось у него в уме, — ну ничего. Когда мы с тобой встретимся в следующий раз, я отрежу тебе голову».
Эти мысли все сильнее наполняли душу Нафтали злостью. Заставляли его дышать прерывистее и глубже.
Все, чего он хотел сейчас — голыми руками свернуть наглецу шурави шею.
И все же, нутром своим Нафтали чуял, что что-то с этим пограничником было не так. Стойкое чувство, что моджахеда обманули, скребло ему по сердцу.
И обманул его именно этот шурави. Обманул тем, что оказался совершенно не тем человеком, за которого его принял командир «Черного аиста».
— Я запомнил… твое лицо, мальчишка, — хрипло и отрывисто проговорил Нафтали, — очень хорошо запомнил… И когда-нибудь я за тобой вернусь…
— Надеюсь, носилки не из-под этих троих душманов… — кисловато ухмыльнулся Алейников, а потом скривился от боли.
Самостоятельно идти он не мог, и потому, когда бой закончился, Стаса доставили на Шамабад на Шишиге. Черепанов и часть тревожки продолжали поиск. Меня с Малюгой и Канджиевым отправили на заставу, чтобы было кому присмотреть за раненым Стасом по дороге.
К этому моменту Таран уже знал о раненном и связался с отрядом. За Алейниковым выслали МИ-8. Вертолет, вылетевший десять минут назад, должен быть уже на подходе.
Стасу оказали первую помощь: на открытый перелом на левой ноге наложили ИПП, хотя кровоточил он не сильно. Ноги Стаса зафиксировали в шинах из подходящих дощечек, что взяли со стройки крыши для конюшни.
Алейникову ввели обезбол, а Таран дал ему выпить водки из собственных запасов, чтобы взбодрить его угасающее от боли сознание.
Готовя Алейникова к транспортировке, его уложили на носилки прямо во дворе Шамабада. Оставили с ним меня, на случай, если Алейникову что-то понадобится.
Пересилив боль, Стас кивнул на тела троих «Аистов», лежавших чуть в сторонке. Таран с Пуганьковым и капитаном Шариповым стояли рядом с уничтоженными нарушителями и о чем-то разговаривали.
— Что эти тут забыли? — Проговорил Стас, — это ж необычные духи. Больно они умелые оказались…
— Это бойцы из «Черного аиста», — сказал я.
Стас покивал.
— Слышал о таких… Вроде спецназ афганский… Говорят лютые… Вроде даже слышал, что они мотострелков наших постреляли… Год назад примерно.
— Май восьмидесятого, — покивал я, — бой у кишлака Хара. Там погиб первый батальон шестьдесят шестой Выборгской бригады. Боевики «Черного аиста» приняли непосредственное участие в том бою.
— Да-да… Кажется… Оно… — Стас вдруг неудачно пошевелился и стиснул зубы, борясь с болью. Когда его отпустило, то продолжил: — Как рука?
— Нормально, — сказал я, — царапнуло. Жить буду.
— Х-хорошо… — заикнулся Алейников и зажмурился.
Когда боль снова немного отступила, Алейников попытался подняться, чтобы куда-то посмотреть, но я ему не разрешил:
— Ты че делаешь? Не дергайся.
Он откинул голову, поджал губы.
— Страшно, Саша, — проговорил Алейников, — очень страшно было мне на свои ноги смотреть. Теперь после водки, я и сам хочу. Хочу глянуть, что эти сукины дети сделали со мной…
Алейников замолчал, уставившись пустым взглядом в небо.
— А вдруг так переломали, что уже не пойду?
— Пойдешь, — сказал я, — подлатают тебя, и пойдешь.
— А если служить не смогу? — Проговорил он, не меняя выражения своих пустых глаз, — я ж только смирился со своей долей. Решил, что мне в армии место… А теперь это?
— Поживем увидим, — сказал я. — Тебе сейчас о другом думать надо.
— Падла эта бородатая мне ноги ломала… — Проговорил Алейников, немного погодя, — здоровенный такой душман… Приказы всем раздавал… Видать, ихний командир.
— Я дрался с ним, — признался я.
Глаза Стаса вдруг прояснились, он глянул на меня:
— Дрался?
— Да. Гостинцев ему оставил, — я постукал пальцем себя по скуле, — Он меня теперь надолго запомнит.
Стас вымученно улыбнулся.
— На себе не показывай…
— С тобой все будет хорошо, — продолжил я. — Тебя поставят на ноги. Но если случится так, что служить уже не сможешь, знай две вещи: первое — это не конец света. У тебя еще вся жизнь впереди. Второе: — я отомщу за тебя.
Если до этого Стас пытался как-то держаться и даже отпускал глупые шуточки, то теперь вдруг совсем помрачнел. Лицо его сделалось каким-то скорбным. Алейников заглянул мне прямо в глаза.
— Если эта падла попадется мне снова, — продолжил я, — обещаю, что убью его.
Несколько мгновений Алейников пристально смотрел на меня, потом мелко покивал.
— Спасибо, Саша.
МИ-8 хлопал лопастями где-то в небе. Уносил на своем борту Стаса.
Я внимательно наблюдал, как советский вертолет все уменьшается на фоне чистого синего неба. Как превращается в маленькую точку над цепью гор Дастиджумского перевала.
