Миротвор Шварц - Всё не так
Конечно же, это означает, что Антону нужно будет показать в посольстве бабушкино письмо, тайно доставленное дяде Тарасу его японским коллегой. Которое нужно будет провезти в Рейх в тщательно запрятанном виде. Ибо если оно кому-нибудь попадется на глаза, то вместо желаемого пункта назначения можно действительно угодить в концлагерь.
Так что второй этап антоновской одиссеи обещал быть гораздо опаснее первого. Не говоря уже о третьем.
Что ж, кто не рискует, тот не пьет баварского.
* * *18:00
Москва
Городское управление РСХА
Следователь, в кабинет к которому привели Тараса, сидел за столом и что-то писал. Впрочем, когда дверь за последственным захлопнулась, он поднял взгляд и указал Тарасу на стул напротив себя.
— Садитесь, товарищ Захарченко, — произнес он с издевкой в голосе. — Устраивайтесь поудобнее, чувствуйте себя как дома.
Следователь говорил по-русски совершенно без всякого акцента, так что Тарасу на мгновение показалось, что он находится не в РСХА, а на Лубянке.
— Я — гауптштурмфюрер СС Гельмут Фогель, — развеял возникшую иллюзию следователь. — Мне поручили вести ваше дело.
— Прежде всего, — гневным тоном ответил Тарас, — я хотел бы заявить, что вы, гражданин Фогель, не имеете никакого права держать меня под стражей и тем самым незаконно ущемлять мою свободу.
— Вот как? — искренне удивился Фогель. — Вы действительно так считаете?
— Я достаточно хорошо знаю законы, — высокомерно сказал Тарас, — чтобы уличить тех, кто их нарушает.
— Да вы, я вижу, — поморщился следователь, — уподобляетесь всяким там правозащитникам семидесятых годов, которые требовали от советской власти «уважать собственную Конституцию». И чего они этим добились?
— Это верно, — печально усмехнулся журналист, — у нас на Руси так уж повелось: закон — что дышло. Но вы-то, немцы, всегда гордились своей законопослушностью.
— Допустим, — медленно протянул Фогель. — Но почему же, товарищ журналист, вы находите мои действия незаконными?
— Уже хотя бы потому, гражданин следователь, что в данный момент я нахожусь не на территории Германского Рейха, а на территории Союза Советских Социалистических Республик.
— И что же? — спросил следователь.
— А то, что СССР не является частью Рейха. В отличие от какой-нибудь Баварии или Австрии, Советский Союз представляет собой независимое государство.
— Так уж и совсем независимое? — хитро прищурился Фогель.
— Разумеется, — нехотя признал Тарас, — СССР, как и некоторые другие страны, состоит с Германией в союзных отношениях. Но это не значит…
— Вы прекрасно понимаете, — перебил его следователь, — что отношения Рейха с разными союзниками регулируются по-разному. Союзники вроде Италии или Испании — это одно, Румынии или Латвии — совсем другое, а СССР или Польши — третье. В каждом случае действует отдельный союзный договор между Рейхом и конкретной страной.
— Да, это так, — кивнул журналист, ибо не мог отрицать очевидного.
— А посему, товарищ Захарченко, — нехорошо улыбнулся Фогель, — не будете ли вы так любезны перечислить статьи союзного договора между Рейхом и СССР? С вашими познаниями в истории это будет сделать совсем не трудно.
— Первый пункт договора, заключенного в Москве 25 сентября 1941 года, — монотонно произнес Тарас, — предусматривает возвращение западных границ СССР к тому состоянию, в котором они находились в августе 1939 года.
— Правильно, — кивнул следователь. — Дальше.
— Согласно второму пункту, — продолжил журналист, — численность Красной Армии не может превышать пятидесяти тысяч человек. Кроме того, в Советском Союзе отменяется всеобщая воинская обязанность.
Фогель лишь кивнул головой, предлагая Тарасу перейти к следующему пункту.
— Третий пункт, — сказал Тарас, потупив глаза. — На территории СССР размещается ограниченный контингент германских войск.
— Вернее, неограниченный, — усмехнулся следователь. — Поскольку его размер германская сторона устанавливает в одностороннем порядке.
— В четвертом пункте, — продолжил журналист, — предусматривается ежегодная выплата Советским Союзом определенной денежной суммы в золоте и твердой валюте. В виде компенсации расходов на оборону СССР германскими войсками от внешних врагов.
— Контрибуция, — кивнул головой Фогель.
— Я вижу, вы хорошо знаете русский язык, — посмотрел на следователя Тарас. — Так вот, по-русски подобные регулярные выплаты издавна называются «данью».
— Называйте как хотите, — пожал плечами Фогель. — Будь у вас современная миллионная армия, вы тратили бы на нее каждый год примерно такую же сумму.
— Кто не хочет кормить свою армию, — грустно усмехнулся журналист, — будет кормить чужую. Но мы отвлеклись от темы разговора. Могу я быть свободен или нет?
— То есть как свободен? — не понял следователь.
— А так. Да, у наших стран есть союзный договор. И какой же его пункт я нарушил? Насколько мне известно, я не передвигал пограничные столбы на запад, не восстанавливал всеобщую воинскую обязанность, не нападал на германский неограниченный контингент и не отказывался платить Германии дань. Так на каком же основании вы меня здесь держите?
— А вы хитрец, товарищ журналист, — медленно произнес Фогель. — Вы ведь перечислили далеко не все пункты.
— Ах да, — кивнул головой Тарас, — я забыл статью о репатриации советских немцев.
— Я не об этом, — покачал головой следователь. — Хотя эта статья и помогла моим родителям, которых в августе сорок первого чуть было не выслали из Поволжья в Казахстан. Нет, я имел в виду совсем другое. А именно — дополнительный параграф номер два.
— Параграф номер два? — переспросил журналист, немного побледнев.
— Да, товарищ Захарченко, параграф номер два. Согласно которому РСХА имеет право арестовывать на территории СССР лиц, обвиняемых в антигерманской деятельности. Равно как и право судить их и наказывать.
— Допустим, — нехотя ответил Тарас. — Но я никогда в жизни не занимался какой бы то ни было антигерманской деятельностью.
— Так-таки и не занимались? — с некоторой иронией сказал следователь. — А если хорошо вспомнить?
И чтобы освежить память подследственного, гауптштурмфюрер Фогель достал из ящика стола старый номер «Огонька», вышедший в свет еще в марте.
— Это что? — с недоуменным видом уставился на журнал Тарас.
— Это ваша статья, товарищ журналист, — почти ласковым тоном ответил немец, раскрывая «Огонек» на нужной странице. — Статья под названием «Ошибка Сталина».
— Ну, знаете ли, гражданин следователь… — негодующим тоном сказал Тарас. — Сейчас критика Сталина не считается даже антисоветской деятельностью. А уж как она может считаться антигерманской, я и вовсе не понимаю.
— А почему бы вам, товарищ Захарченко, — будто промурлыкал следователь, — не вспомнить, за что именно вы критикуете Сталина в этой замечательной статье?
— В этой статье я всего лишь рассуждаю, — пожал плечами Тарас, — на тему «если бы, да кабы…» Мне кажется, что если бы Сталин не вступил в сентябре с Германией в переговоры, а вместо этого продолжил бы борьбу, то у Советского Союза был бы шанс на победу. У Красной Армии было достаточно резервов, чтобы отогнать немцев от Москвы.
— Какая чушь, — поморщился Фогель. — Вы наслушались Виктора Суворова по Би-Би-Си, не иначе.
— Дело не в Суворове, — покачал головой журналист. — Достаточно как следует проанализировать имеющиеся данные, чтобы понять, что победа под Москвой была вполне реальна. После чего Сталину и Черчиллю следовало бы привлечь наконец Америку на свою сторону. И тогда бы уже время работало не на Германию, а на ее противников. Особенно если учесть, что именно американцы первыми сделали атомную бомбу. Так что Сталин, возможно, совершил большую ошибку.
— А вот я считаю, — неожиданно злым голосом ответил следователь, — что ошибся не Сталин, а фюрер.
Лицо Фогеля изменилось не меньше, чем его голос. На смену ласковой иронии пришла неприкрытая ненависть.
— Если бы только германским фюрером в тот исторический момент был Гитлер! Уж он-то не стал бы заключать с Россией мир, а стер бы ее с лица земли! Он не стал бы осторожничать, а напал бы вместе с этими желтомазыми япошками на Америку с двух сторон, с запада и востока! Он не мирился бы с Англией, а высадился бы наконец на этот проклятый остров и повесил Черчилля на осине! Он не стал бы ломать комедию с превращением покоренных стран в союзников!
Взгляд гауптштурмфюрера СС устремился куда-то в неведомую даль. Теперь этот взгляд был полон не только ненависти, но и любви — любви к безвременно ушедшему в мир иной первому вождю НСДАП.
