Олег Северюхин - Кольцо приключений. Книга 4. Кольцо 2050 года
– Конечно не двое, не торопись все узнавать, потом тебе станет скучно, если ты обо всем узнаешь в первый же день, – терпеливо разъяснял мне Василич. – Под каждым жилым уровнем есть технический уровень, который обеспечивает функционирование населенных уровней. Им нужно подавать воздух, воду холодную и горячую, собирать отходы от их повседневной деятельности и переправлять их на переработку. Без нас они загадят себя через пару дней. Уже давно сделаны приспособления для очистки канализационных труб, но это устройство само в трубы не залазит, не собирает и не разбирает коллекторы. Без нас, технических работников, остановится вся жизнь, а нас почему-то считают самой низшей кастой. Пусть те, кто носит смокинги и бриллианты, сами копаются в дерьме, чистят свои мохеровые унитазы, залезая рукой в «шею лебедя», чтобы вытащить оттуда женские прокладки или еще какую-то гадость, для которых устанавливаются мусоросборники. Как представишь холеную морду, которая пыжится от запора на золотом унитазе, так и хочется врезать ей за то, что у нас никогда не бывает запоров, и что мы вынуждены подтирать его задницу.
Василич набирал обороты, и я понимал, почему возможны революции даже в том обществе, которое стало намного богаче того, которое было в 1917 году. Только при действительном равенстве людей и отсутствии огромной пропасти между доходами бедных и богатых, возможно избежать любых революций. Если и случится какой-то бунт, а он может случиться, потому что люди не такое безропотное стадо как постсоветское общество, то этот бунт будет бессмысленный и беспощадный и от жадности власть и деньгопредержащих произойдут такие беды, о которых они даже не догадываются. Древние всегда говорили, что нужно делиться с неимущими, и жили без бунтов и революций, пока людей не обуял ген жадности. Он даже просил дать ему таблеток от жадности как можно больше, чтобы другим не досталось. Прошло почти пятьдесят лет, а не изменилось совершенно ничего. Разве что народ стал раздраженнее и менее послушный, чем в мое время.
Каждый властитель слышал о «Капитале», который написал основоположник марксизма Карл Маркс. Но ведь Маркс в этом труде не призывал к революции, а давал советы, как избежать революционных ситуаций и революций. Но все читали в «Капитале» только то, что соответствовало их личным интересам, и никто не брал в расчет идеи Маркса и его друга Энгельса, кстати, капиталиста. Вот тогда Маркс и Энгельс сочинили свой Манифест коммунистической партии, который показал, что неуважение к уму всегда приносит неудобства шее и через нее голове.
Внезапно для меня мы остановились. Василич нажал кнопку, и открылась дверь. Хочу заметить, что все встречавшиеся мне двери были гильотинного типа, которые закрывались не под силой тяжести, а при помощи каких-то механизмов, но в основе их лежало изобретение француза Гильотена. Этого изобретателя смело можно сравнить с Эйнштейном, потому что гильотинный принцип применяется повсюду в промышленности, в быту, в медицине и прочее и прочее. Эйнштейн не пал жертвой теории относительности, и Гильотен избежал своего изобретения, но его родственники сменили фамилию, а родственники Эйнштейна горды тем, что они Эйнштейны.
– Входи, – и Василич подтолкнул меня в открытый проем. – Вот, Павел Иванович, ученика своего привел. Кто-то его по голове стукнул и документы забрал. А парень кроме документов и память свою потерял.
Павел Иванович, мастер, был в точно такой же синей рабочей форме, как и мой проводник, только у него был белый воротничок и белый клапан на нагрудном кармане с написанной фамилией и именем. Я взглянул на рабочую форму Василича – у него клапан над карманом был такой же синий, как и форма, а фамилия и имя были написаны черной краской. Ну, прямо как персонал на подводной лодке.
– Иди сюда, – Павел Иванович поманил меня к себе пальцем. Я подошел. – Приложи палец сюда, – и он указал на устройство, похожее на сенсорное окно ноутбука. Я приложил палец, под ним пробежала светящаяся сканирующая полоска. – Жди. – Через какое—то время он сказал, – а тебя, парень, в базе данных нет. Нет тебя. Ты кто такой?
– Не знаю, – ответил я.
– Что мне с тобой делать, – стал раздумывать мастер, – у нас таких как ты, вагон и маленькая тележка. Гастарбайтер ты. Ферштеен?
Я недоуменно пожал плечами.
– Вот смотри на него, Василич, на нас похож и по-нашенски говорит, а сам чурка с глазами, – сказал Павел Иванович. – Прокормить-то мы тебя прокормим, а вот с документами дело плохо и платить мы тебе не сможем, потому что бухгалтерия повсюду, но вот кормильца тебе определить можем. Поставим его на сдельную выработку и он, как активный работник, будет получать больше и часть заработанного отдавать тебе. То есть тебе он отдавать ничего не будет, денег у нас и в помине нет, но с помощью своей карточки будет оплачивать то, что тебе нужно. Ферштеен?
Я как дурачок кивал головой. Практически я отдавал себя в рабство Василичу. Бесправная скотина, которая может работать, и кормилец будет давать мне приварок на заработанное. А если «кормилец» окажется сволочью? Не жизнь, а хуже рабства будет. Я-то ферштеен, но вот как появится возможность, так я не посмотрю на твой белый воротничок и врежу от всей души, но со всей пролетарской ненавистью. А от чего это идет? Городской закон о мигрантах разделяет на людей и на нелюдей.
Это и раньше было так. Любой город возьми, любую страну. Проповедуют о демократии и свободе людей на место проживания и работы, а как коснись, так все это оказывается пустыми словами, потому что все боятся, что на сладкие и богатые места приедет огромное количество людей. А так оно и будет, потому что двадцать процентов людей потребляют восемьдесят процентов того, что создано во всем мире, а восемьдесят процентов остальных людей пользуются оставшимися двадцатью процентами. Несправедливость налицо. Ликвидируй эту несправедливость и не будет такого перекоса в миграции. Не будут негры сопли на полюсе морозить. Да и Василич с сегодняшнего дня приобрел себе работника, которому по марксовой теории нечего терять, кроме своих цепей и который является могильщиком капиталистов. Вроде бы ничего еще и не произошло, а люди уже стали думать, как настоящие революционеры.
– Ты, как там тебя, – мастер показал на меня пальцем, – ты чего умеешь делать?
– Я стихи умею писать, – сказал я.
– Стихи, – удивился Павел Иванович, – а ну-ка, сбацай чего-нибудь.
Каждый день начинается утром
На восходе большого нуля,
Мы с тобой одеваемся шустро
Как весной во дворе тополя.
Ежедневно с утра просыпаясь,
Нанизаю свой нулик на гвоздь,
И в окно на простор вырываясь,
Отпускаю я жизнь «на авось».
– Ты смотри, складно, а ну-ка, дай напишу себе на память, давай, диктуй, – сказал мне мастер.
Я продиктовал, а он записывал, то есть печатал на клавиатуре.
– Молоток, иди, работай, – и Павел Иванович уткнулся в экран монитора.
Мы вышли. Василич сказал:
– Так и знал, что ты человек не простой. Держи эту линию парень, вылезешь в композиторы и сразу элитой станешь, ценить тебя будут, орденами разными награждать и деньгами, потом меня, может, вспомнишь, – кормилец приобнял меня за плечи, и мы вышли из кабинета мастера.
Глава 7
Работу Василича можно назвать непыльной, хотя пыли там предостаточно. На его участке мы очищали и поддерживали в рабочем состоянии вентиляционные и канализационные установки. Нанюхаешься дерьма в трубах и идешь отдыхиваться к вентиляции. Представь, если в одной трубе будет затычка, то это самое дерьмо может подняться на самый верх и выплеснуться кому-то в золотой унитаз. Вот хохма будет.
Вчера, когда мы шли по пустынному участку вдруг раздались оглушительные квакающие звуки, типа «бля!», «бля!», «бля!». Василич сразу схватил меня за рукав куртки и втолкнул в открытую им дверь подсобки, шепнув:
– Яицилимы, прячься!
Мимо с воем и кваканьем промчались три синих электромобиля с желтыми полосами поперек автомобилей.
– Теперь жди мигалочников, – шепнул Василич и, действительно, мимо нас промчалась кавалькада шикарных электромобилей с мигалками и с басовитыми сигналами, типа «гав!», «гав!», «гав!».
– Погоди, это еще не все, – предупредил Василич, и из-за поворота выехала кавалькада шикарных электромобилей с мигалками, правда сигналы у них были какие-то визгливые, типа «тяв!», «тяв!», «тяв!».
– А это кто? – спросил я.
– Кто-кто, – пробурчал мой кормилец, – мигалкины дети.
– Они, что тоже служат? – спросил я.
– Эти не служат, эти время прожигают. Те, которые служат, тоже должности большие имеют, но до мигалок еще не дослужились. Сам же знаешь, как раньше говорили: сын генерала солдатом не будет. Так и тут, – учил меня Василич.
