Олег Северюхин - Кольцо приключений. Книга 4. Кольцо 2050 года
– Друзья, – сказал я, – я вас туда отведу, но потом мне нужно будет уйти, потому что я очень занят.
Ресторан мы нашли сравнительно легко. За столом сидели еще несколько французских летчиков и русских офицеров со значками пилотов.
– Господа, – громко объявил Бове, – представляю вам французского летчика, кавалера ордена Почетного легиона с русским именем Во-ло-дя. Самый храбрый и удачливый летчик нашей эскадрильи.
Все были хорошо навеселе, совсем не так как празднуют французы, а так, как бывает, когда за столом в качестве хозяев находятся русские.
– Нам очень приятно приветствовать русского героя Франции, – взял ответное слово поручик, – у нас тоже есть герой, даже дважды, Дваегория, поручик Георгиев, храбрец и георгиевский кавалер. Поэтому, за героев по полной, и до конца!
И мне был подан фужер с водкой. Такой же фужер был и у поручика Георгиева. Под возгласы: героям, ура! – мы осушили фужеры и сели плотно закусить. Когда знаешь людей, которые сидят за столом, то получается, что ты из-за этого стола и не вставал. Я с кем-то и о чем-то говорил, переводил слова моих друзей, поддерживал тосты, предлагал сам и, в конце концов, оказалось, что я принял предложение поручика Георгиева поехать в Гатчину, чтобы с утра провести показательный бой российских и французских асов. Я пытался отказываться, но был вместе со всеми посажен во вместительный штабной автобус и уехал в Гатчину.
С утра я был в хорошем настроении. Сказалось, что я хорошо закусывал и пил немало жидкости, чтобы спирт не связывал собой жидкость в организме, и с утра у меня не было «сушняка». Мне приготовили летную форму и я, одеваясь, с каким-то ужасом думал о том, что мои летные приключения были просто кошмарным сном, который больше никогда не повторится и что все, что я сейчас делаю, является продолжением этого сна.
Глава 38
Я вышел из домика и увидел группу офицеров России и Франции, что-то оживленно осуждавших. Мне помахали рукой, и я подошел к офицерам. Обсуждались вопросы предстоящего боя. Категорически запрещались тараны и повреждение самолетов. Самолеты одинаковой конструкции. Задача – создать ситуацию, когда противник мог быть сбит. Бой продолжается до создания трех таких ситуаций. Победителем считается создавший две такие ситуации.
Мы пошли к самолетам. Я думал, что я все забыл, но как только я сел в кресло, привязался ремнем, так сразу почувствовал, что я никогда не выходил из боя и готов взлететь в любую секунду. И даже на дельтаплане я летал не как любитель, а как летчик.
Взревел мотор, самолет затрясся, готовясь сорваться с места. Я поднял руку и с «костыля» был убран стопор. Самолет порулил на взлет. Тот, кто летал на современных пассажирских самолетах, помнит, как на разбеге вас вдавливает в кресло, совсем не так, как на автомобиле, и скорость разбега не та. Мне как-то один военный летчик сказал, что, когда он взлетает на поршневом самолете, тот ему хочется выскочить из кабины и бежать впереди самолета. Мне не хотелось выскочить из кабины, но все равно было странно, что самолет на такой скорости может взлететь. И он взлетел по пологой траектории, медленно набирая высоту.
Воздушный бой – это танец наших далеких предков, которые раскрашивали свои тела разноцветной глиной и или краской из пепла сожженных деревьев, танцевали угрожающую пляску, показывая, как они будут грозить своему противнику, догонять его и нападать на его деревни. Так же и самолеты раскрашиваются различными фигурками, зверями, крестиками по числу сбитых противников, напоминая тех же пещерных людей, только нашедших способ вырваться на просторы Вселенной.
Я и поручик Георгиев применяли все свои навыки и умения, чтобы атаковать и не оказаться в положении атакуемого и это нам удавалось до тех пор, пока я не понял, что мой «противник» предложил лобовую атаку. В тот момент то ли у меня было такое настроение, то ли Георгиев все-таки считал меня не русским, а французом, но я принял его предложение и пошел на него тоже в лоб. Мы неслись, понимая, что никто из нас не отвергнет и что мы и отвернуть при желании уже не могли. Одинаковые люди мыслят одинаково. Если бы я стал уходить вверх, то и Георгиев пошел бы вверх. Если бы он пошел вниз, то и я пошел бы вниз. Даже любой водитель, видя, что на него по его полосе несется автомобиль, инстинктивно крутит руль влево, так и я в последний момент стал уходить влево. И самолет Георгиева тоже ушел влево, а с моей стороны – вправо. Почти одновременно мы приземлились и выслушали тирады русского и французского матов. Среди офицеров уже стояли начальствующий Гатчинской школой пилотов и командир Гатчинского летного отряда. Мы видели, как они с земли грозили нам кулаками, но на земле ограничились только грозными жестами указательного пальца. С офицерами по-другому разговаривать нельзя. Все вину за лобовую атаку взял на себя Георгиев:
– Господа, господа! Во всем виноват только я. Я совершенно забыл, что мой визави русский.
Тут уже возмутились французы:
– Неужели вы думаете, что французы трусят ходить в лобовую атаку!
– Не в том дело, господа, – разъяснял Георгиев, – задача лобовой атаки – вынудить противника уйти с пути и поставить его в невыгодное положение. Самый разумный никогда не пойдет на таран или на столкновение, но в самолетах два одинаковых пилота, которые все-таки отвернули друг от друга в последний момент. Поэтому не может быть и разговоров о том, кто победил в этом поединке. Проигравших нет. Победили все.
Так мне пришлось остаться в Гатчине еще на сутки.
Приехав Петроград, я не нашел в «Бристоле» ни Ольги, ни моего дяди.
– Да, да, – подтвердили мне, – вчера вечером обитатели номера 312 расплатились и ушли. Куда? Нам не известно. Что они оставили? Письмо господину Иркутяинину. Извините, это же вы. Вот, пожалуйста, его письмо.
Мне подали письмо в розовом конверте со штемпельным изображением гостиницы.
«Дорогой Володя!
Ты куда-то внезапно исчез и я не знаю, где и как тебя искать. Представь, где бы я сам очутился, если бы сказал, что приехал из следующего века. Искать тебя во французской миссии тоже не стоило бы, потому что у тебя не было ни формы, ни документов французского офицера как в первую нашу встречу. Я пока остаюсь здесь. Мое кредо ты знаешь – никакой политической деятельности. Ольга прекрасный человек и, кажется, что мы испытываем взаимную симпатию друг к другу, а ведь ты так ни разу и не сказал, любишь ты ее или нет. И она была с тобой, не зная как относиться к тебе, видя твое нежное отношение к ней и не зная, будешь ли ты с ней до конца. А я ее никуда от себя не отпущу.
Возможно, что еще и свидимся.
Прощай».
Вот и закончилось мое путешествие. Домой я добрался без происшествий. Не впервой. Знаю, где и что у меня лежит. Спросите у любого банкира, знает ли он всех вкладчиков и по сколько лет вкладчики не обращаются к своим вкладам? Если у вас хорошие связи в банках, то вам покажут банковские книжки, открытые в незапамятные времена и вклады на которых представляют собой кругленькую сумму с учетом всех процентов и инфляций. Вот где нужно знать историю и математику, чтобы рассчитать, каков остаток вклада на книжке.
Судьба Ольги для меня так же оставалась тайной за семью печатью, так как она исчезла во времени. Дядя передал мне перед смертью то, что являлось нашей семейной тайной, но о ней он ничего не говорил.
Не так давно при работе с архивными материалами мне попалась в руки бумажка из школьной тетради в линейку, на которой карандашом был написан рапорт младшего сотрудника Петрочека о том, что при проведении обыска в квартире белогвардейского офицера хозяйка квартиры с оружием в руках напала на сотрудника и в порядке защиты была убита. К рапорту прилагалась фотография, на которой были Ольга и я.