Грегори Киз - Пушка Ньютона. Исчисление ангелов
Почему же, если тело его ожило, чувство страха не уходит? Почему ему снятся сны, один мрачнее другого? Почему он так боится одиночества?
Часы пробили восемь.
– Просыпайтесь, сир, – послышался голос Ботема, – ваш день начался.
Людовик в ту же секунду открыл глаза.
– Доброе утро, Ботем, – ответил он и попытался улыбнуться. Тряхнул головой, глядя на худое лицо пятидесятилетнего мужчины, склонившегося над ним.
– Вы проснулись, ваше величество? – спросил камергер.
– Да, Ботем, – отвечал Людовик, – можешь впустить тех, кто тебе больше всего понравится.
Lever[4] Короля-Солнца продолжался. Вошел врач и справился о здоровье. Затем камергер впустил придворных, тех, кто заслужил честь быть допущенным в святая святых – в спальню короля – благодаря своему проворству и усердию. И все же Людовика охватил страх, вызванный присутствием придворных, их подобострастными докладами и просьбами.
Этот страх не отпускал его до тех пор, пока он не увидел Адриану де Морней де Моншеврой.
– Мадемуазель, – воскликнул король, – чем я заслужил такое исключительное удовольствие видеть вас?!
Адриана склонилась в реверансе.
– Видеть вас – неизменная радость для меня, сир. – Ее улыбка сияла, как безупречный брильянт. – Я надеюсь, ваше величество пребывают в полном здравии.
– Несомненно, моя дорогая. – Он улыбнулся и бросил взгляд на остальных присутствующих. Все они – мужчины, молодые, с блеском надежды в глазах, все они наизготове, соображают, какую пользу можно извлечь из присутствия здесь особы, дорогой сердцу короля.
На Адриане было простое платье с черными лентами, которые подобало носить в Сен-Сире [5] тем, кто достиг высшего ранга. В последние годы жизни Ментенон Адриана стала ее секретарем, но при этом девушка не изменила своей привычки одеваться просто. Людовик не одобрял такие наряды, напротив, требовал, чтобы дамы в Версале появлялись только в grand habit[6], но в своем простом платье Адриана казалась куда милее любой придворной дамы. Платье как нельзя лучше соответствовало ее задумчивому виду и большим умным глазам. Людовик подозревал, что Адриана продолжает носить институтское облачение как свидетельство того, что она посещала школу и успешно выдержала все экзамены. Это означало, что она получила достойное образование, подобающее во Франции всякой женщине дворянского происхождения. Неожиданно Людовику пришла в голову неприятная мысль: «Она продолжает носить это платье для того, чтобы напоминать мне, как ценила ее Ментенон». Чего же, интересно, хочет эта молодая особа?
– Рад видеть вас, – произнес Людовик. – После смерти королевы я находил великое успокоение в ваших письмах. – Этим он дал понять, что разгадал ее намек. И сейчас она попробует воспользоваться преимуществом, которое, как полагает, получила.
Адриана продолжала улыбаться, загадочный изгиб ее губ напоминал улыбку Моны Лизы, чей замечательный портрет одно время висел в его Маленькой галерее.
– Как вы знаете, сир, я живу в пансионе при Академии наук и по мере своих сил и возможностей помогаю философам.
– Вы в Париже! Как вы находите Париж? Она широко улыбнулась:
– Как и вы, сир, – удушающим. Но исследования, которые ведут ваши ученые, потрясают. Конечно, я не все понимаю в том, что они делают и говорят, но тем не менее…
– Мне тоже их теории не вполне понятны, но плоды их трудов по душе. Ученые – источник силы Франции, равно как и те, кто им помогает.
Адриана почтительно склонила голову:
– Не смею злоупотреблять драгоценным вниманием вашего величества и отвлекать от важных дел. Но должна признаться, что пришла просить не за себя. В Академии есть некто по имени Фацио де Дюйе. Это достойнейший человек…
– Который так дорог вашему сердцу? – спросил Людовик с холодком в голосе.
– Нет, сир, – решительно отвергла его подозрения Адриана, – я бы никогда не осмелилась беспокоить вас в таком случае.
– Чего хочет этот достойнейший человек? Адриана уловила перемену в его настроении, почувствовала растущее нетерпение.
– В течение нескольких месяцев он пытался получить аудиенцию у вашего величества, но ему каждый раз отказывали. Единственное, о чем он попросил меня, – передать вам письмо. – Она замолчала и посмотрела королю прямо в глаза – не многие позволяли себе подобную смелость. – Это очень короткое письмо, сир, – закончила Адриана.
Людовик на секунду задумался, затем произнес:
– Я прочту письмо. Этот юнец должен знать, как ему повезло иметь такого покровителя, как вы.
– Благодарю вас, сир. – Она сделала еще один реверанс, понимая, что аудиенция окончена. Неожиданная мысль пришла в голову Людовику, и он остановил Адриану:
– Мадемуазель, через несколько дней я устраиваю праздник на Большом канале. Буду счастлив увидеть вас там.
Глаза Адрианы чуть расширились, странное выражение проскользнуло в них.
– Благодарю вас, сир. Почту за честь, – ответила она.
– Хорошо. Вам сообщат, во что вы должны быть одеты.
После ее ухода он терпеливо выслушал жалобы и просьбы оставшихся придворных.
Когда с утренней аудиенцией было покончено, Людовик выбрался из постели, готовясь к одеванию и заседанию Совета. Но на секунду остановился, решил прочитать письмо, оставленное Адрианой. Он велел Ботему вскрыть его. Письмо, как и обещала девушка, было коротким.
Ваше Величество!
Меня зовут Николас Фацио де Дюйе. Я член Академии Вашего Величества, а в прошлом ученик самого сэра Исаака Ньютона. Искренне прошу Вас выслушать меня, я знаю, как одержать в войне с Англией окончательную и славную победу.
Ваш смиренный и несчастный слуга
Н. Ф. де Дюйе.
– Почему я никогда не слышал об этом де Дюйе? – спросил Людовик канцлера герцога Вилеруа.
Под темно-фиолетовой шляпой с плюмажем лицо Вилеруа исказилось, даже слой пудры не мог скрыть удивления, вызванного вопросом Людовика.
– Сир?
– Я получил от него письмо. Он один из моих философов.
– Да, сир, – ответил Вилеруа, – я знаю этого человека.
– Он к вам обращался?
– У господина де Дюйе совершенно невозможные идеи, сир. Я не хотел беспокоить вас по пустякам.
Людовик смерил взглядом канцлера, а заодно и всех остальных министров. Он намеренно держал паузу. В тишине, почти звенящей, очень тихо спросил:
– Где сейчас Мальборо?
Раздался приглушенный гул голосов министров. Вилеруа откашлялся:
– Сегодня ночью поступили сведения, что он взял Лилль.
– Но ведь у нас есть fervefactum ? Как армия могла взять крепость, если та защищена оружием, от которого у солдат противника кровь закипает в венах?
– Крайне прискорбно, ваше величество, но fervefactum действует только на близком расстоянии. К тому же он очень громоздкий, и его трудно перевозить. Вражеская армия использует дальнобойные снаряды, большинство из которых наделено магической силой самостоятельно находить цель. У этих снарядов есть даже специальное задание – обнаруживать наши fervefactum[7] в момент их действия. И еще – англичане… – лицо герцога исказилось, – при взятии Лилля Мальборо применил новое оружие: некое пушечное ядро, которое превратило стены крепости в стекло.
– В стекло ? – взорвался Людовик.
– Да, сир. Превратили стены в стекло, а потом разбили их без малейших усилий.
– Как взятие крепости скажется на дальнейшем ходе войны?
Вилеруа помолчал, было видно, что это болезненный вопрос для него.
– В казне почти не осталось средств, – начал он тихо. – Народ страдает от голода и непомерных налогов. Люди устали от войны, и сейчас истощение и усталость обернулись против нас. За последние три года мы не выиграли ни одного сражения. Теперь Мальборо двигается к Версалю, и, я боюсь, мы не сможем остановить его.
– Насколько я понимаю, ни канцлер, ни военный министр не могут ничего предложить, чтобы предотвратить нависшую над нами смертельную опасность.
Вилеруа опустил глаза.
– Нет, сир, – почти шепотом произнес он, качая головой.
– Что же, – воскликнул Людовик, обращаясь к остальным министрам, – может быть, у вас есть какие-то предложения?
Гул голосов стих, и в наступившей тишине заговорил маркиз де Торси. Министр иностранных дел высказал всего лишь общее мнение:
– Может быть, нам стоит подумать о переговорах?
Людовик кивнул:
– Как вам всем хорошо известно, я много раз обращался к Мальборо с просьбой заключить мир. И каждый раз мне грубо отказывали. Мое предложение отвергли даже тогда, когда я был опасно близок к низкому поступку: я готов был предать своего внука, а вместе с ним Испанию. Мальборо не хочет мира с Францией, он хочет уничтожить Францию. Он боится нашего могущества и боится наших достижений в новой науке. Вы знаете, что в прошлом году два члена моей Академии наук были убиты? Я выставил отряды специальных войск, чтобы охранять ученых. Но сейчас этого уже недостаточно, я должен перевезти Академию в Версаль, Париж становится слишком опасным местом.
