Грегори Киз - Пушка Ньютона. Исчисление ангелов
Обзор книги Грегори Киз - Пушка Ньютона. Исчисление ангелов
Пушка Ньютона
Пролог
1681
Юпитер нападает на своего Орла
Нагнетать воздух в меха – работа не из легких, особенно когда занимаешься этим делом который день кряду. Гэмфри остановился, вытер пот со лба и с тревогой взглянул на Исаака. Тот уставился в красную утробу печи с одержимостью влюбленного или сумасшедшего.
– Исаак, может, отдохнешь немного? – умоляющим голосом спросил Гэмфри. – Сколько уж дней ты не отходишь от печи?
Исаак даже не посмотрел в его сторону. Следуя только ему ведомому озарению, кинулся к столу и вылил содержимое ступки в колбу, после чего неистово заскрипел пером в своей тетради:
– Я не знаю. А какой сегодня день?
Гэмфри внимательно посмотрел на друга. Тонкая рубаха, вся в пятнах, прилипла к его потному истощенному телу, как пергамент.
– А когда ты в последний раз ел? – попытался призвать он к житейскому благоразумию Исаака.
– Давай работай, Гэмфри, – зарычал Исаак.
Для Гэмфри не впервой было оказаться в такой ситуации. Ему уже доводилось видеть, как Исаак работает дни и ночи напролет, без еды и сна, увлеченный идеями, о существовании которых другие ученые имели лишь смутное представление. И будь Исаак поглощен навязчивыми иллюзиями, Гэмфри не трудился бы здесь как раб, раздувая меха. Гэмфри знал: Ньютон не безумец, заблудившийся в лабиринтах больного мозга. Напротив, он – редчайшее из мыслящих созданий, он – гений. В возрасте тридцати девяти лет Ньютон получил в Кембридже звание профессора и Лукасовскую кафедру математики, теперь ему не было равных в мире науки.
– А сейчас, – тихо произнес Исаак, беря со скамьи железные щипцы. Он рывком открыл печь, и жар хлынул в лабораторию, саму раскаленную, как печь, вытеснив остатки прохладного воздуха, любезно приносимого легким ветерком, проникающим сюда через открытое окно. Ньютон чуть отвернулся от бьющего в лицо жара, уверенно засунул щипцы внутрь печи и вытянул раскаленный, лучезарно сияющий тигель.
С большой осторожностью Исаак наклонил керамический тигель и вылил его содержимое в толстостенную колбу. Гэмфри пробрала дрожь, он испугался, ожидая, что расплавленная жидкость фонтаном извергнется из узкого горлышка колбы, но вместо этого оттуда выскочил крохотный серебряный шарик. Он увидел шарик прежде, чем колба, шипя, извергла едкое облако пара. Пока Гэмфри, задохнувшись, откашливался, прикрываясь платком, Исаак спокойно закрыл дверцу печи.
Едва жар спал, в комнате воцарилась тишина. После того как дверца печи захлопнулась, все вокруг вдруг показалось буднично заурядным. Хотя Гэмфри чувствовал – вот уже десять часов подряд его затягивает вихрь ночного алхимического кошмара.
– А сейчас, – тихо произнес Исаак, – мы посмотрим… Мы посмотрим, нападет ли Юпитер на своего Орла.
Гэмфри не был особенно силен в алхимических терминах. Но он знал, что юпитер – это некий металл, который, по словам искушенных, используется для получения философской ртути, – самый настоящий, истинный металл, отец всех металлов.
Ньютон пристально вглядывался внутрь колбы.
– И растворитель поднимет его наверх, – произнес он так, словно реакция уже произошла. Бросился к своей тетради и принялся что-то быстро записывать.
– Можно мне посмотреть? – спросил Гэмфри. Ньютон нетерпеливо кивнул.
Гэмфри рискнул заглянуть внутрь колбы. В желтоватых флюидах покоилась сфера из какого-то металла. В нос ударил сильный запах. Гэмфри сразу узнал его – аммиак. Но что это за сверкающий вихрь? Распухающий на глазах, несущий неведомую угрозу.
– Исаак, – позвал Гэмфри, когда пламя удвоилось, утроилось, умножилось многократно. Он едва успел отскочить от скамьи. Из колбы вырвался столб пламени и прожег пространство как раз в том месте, где только что находилось лицо Гэмфри. Пламя росло, переливаясь из красного в синее, и рокотало с такой силой, что, казалось, стены лаборатории дрожат. Гэмфри вскрикнул, отворачиваясь от ужасающего огня. Он ослеп на мгновение: яркая вспышка хлестнула по глазам, и глаза горели, словно в них плеснули кислотой. Гэмфри отпрянул, налетел на стол, споткнулся и упал.
Сильные руки подхватили его, он открыл глаза. Свечение стало ярче и походило на пламенеющий меч архангела. Гэмфри еще раз вскрикнул от ужаса и потерял сознание.
Когда Гэмфри очнулся, то обнаружил себя лежащим на земле, на прохладной и нежной траве. Красные точки, пляшущие перед глазами, постепенно тускнели. Изумленный, Гэмфри огляделся. Он был в саду, что окружал лабораторию Исаака. Над головой – спокойное голубое небо с клочьями облаков. Исаак сидел поблизости и неистово строчил в своей тетради. Воздух сотряс оглушительный взрыв.
Пламя, разворачиваясь змеем, прорвалось сквозь крышу лаборатории Исаака, устремляясь высоко в небо, подобно светящейся лестнице Иакова. [1]
– Что это? – простонал Гэмфри, радуясь, что вновь слышит свой собственный голос. Значит, жив.
– Растворитель поднял его наверх, – как ребенку, пояснил Ньютон. – Но откуда же я мог знать? Это все меняет.
– Это пламя…
Ньютон яростно кивнул головой:
– Да! Да! Воздух… он распадается на компоненты. Свечение, высвобожденное философской ртутью! Гэмфри, сам светоносный эфир предстал перед нашими глазами. Мы прикоснулись к животворящей силе материи. Ты понимаешь, что это значит?
– Да, – слабым голосом отвечал Гэмфри, бросив взгляд в сторону лаборатории, – это значит, что у твоего дома снесло крышу и нужна новая.
1715
Ангел королей
Людовик вздрогнул, когда сквозь толстое стекло до него долетел треск мушкетных выстрелов. Вслед за ними толпа неожиданно взорвалась новыми криками. Филипп, стоявший у окна, заплакал.
– Отойди от окна, Филипп, – попросил своего восьмилетнего брата Людовик. «Что если пуля залетит в Пале-Рояль?»
Филипп повернул к нему заплаканное лицо с широко распахнутыми от ужаса глазами.
– Луи, они хотят убить нас! – Филипп всхлипнул. – Они сожгут дворец, и они… А где мама?
– Мама не принимает участия в королевских делах, – ответил Людовик. Он пересек галерею, подошел к младшему брату и настойчиво потянул того за рукав.
– Пойдем, тебе приказывает твой король, – повелительным тоном, на какой только был способен, произнес он.
И тон, и слова подействовали. Всегда действует, когда люди шкурой чувствуют, что ты – король. Весь фокус в том, чтобы заставить их в это поверить. Особенно это касается кардинала Мазарини. Он неизменно указывает Людовику, как поступать, что говорить. И все потому, что он, Мазарини, королем считает самого себя.
Едва Филипп отошел, Людовик скользнул по окну быстрым взглядом. Он увидел толпу – внизу, у стен дворца, и собственное отражение в стекле – бледный лик десятилетнего монарха. Достаточно ли оно твердое и решительное, его отражение, или, как у Филиппа, искажено ужасом?
Лицо казалось спокойным. Он помнил застывшую улыбку на губах матери, яркое сияние ее глаз и попытался изобразить нечто подобное на своем лице.
– Иди сюда, Филипп, – строго позвал он, – я сумею защитить тебя.
– Где мама? – повторил Филипп. – Где солдаты?
– Солдаты охраняют вход во дворец.
Людовик вспомнил ужас в глазах горстки гвардейцев. Он помнил, как они сказали его матери: «Мы все умрем у ваших дверей». Вероятно, они хотели выказать свою отвагу, но слова прозвучали как капитуляция. Людовик сомневался, что на гвардейцев можно рассчитывать в том случае, если толпа ворвется во дворец.
– Кто будет нас охранять? – спросил Филипп.
Людовик вытащил свой меч – маленький, детскую игрушку. Но движение было более грозным, нежели оружие. Одной рукой обхватил Филиппа за плечи, другой сжал меч.
– Твой король защитит тебя, – пообещал он. – А теперь пойдем спрячемся в той комнате, где нет окон.
Они вошли в полутемную гостиную, освещенную единственной лампой. Людовик сел на раззолоченное канапе, усадил рядом младшего брата.
– Здесь мы в безопасности, – заявил он, хотя знал, что это ложь. – И если толпа ворвется в двери, все увидят, что король способен защитить своего брата.
– А Бог с нами или нет? – спросил Филипп, стараясь, чтобы вопрос прозвучал беззаботно, но вышло жалобно.
– Бог с нами, – заверил Людовик.
– Тогда почему монсеньер кардинал переоделся в серое?
Людовик сдержался, чтобы не сказать колкости. Он тоже видел кардинала Мазарини, сменившего красное платье на неприметное серое. Какой болван! Какой трус! Но Филиппу отвечал:
– Кардинал знает, что делает. Успокойся и подумай о чем-нибудь приятном.
– Я постараюсь, Луи, – пообещал младший брат. Снаружи донеслись иные звуки, и Людовик вступил в схватку с собственным страхом. В кутерьме происходящего его будто не замечали, будто напрочь отрицали реальность его существования. Но разве он не король? Разве он не имеет власти над своим королевством? Как Париж осмелился подняться против него? Как он ненавидел Париж!
