Господин следователь. Книга восьмая (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

Про школу в Нелазском я знал и сам. Но не уверен, что хорошая мысль селить учителя при школе. Получается, 27 на 7 быть учителем? Это ж свихнуться можно.

— Еще, уж вы простите за любопытство, — не удержался я. — А что с вашим мужем теперь?

— Так он три года подождал, надеялся, что я в Москву вернусь, а потом в белые голуби подался, — сообщила учительница.

— Простите, в какие голуби? — не понял я. — В белые?

— В белые, — подтвердила хозяйка. — А вы что, про них никогда не слышали?

Для меня податься в белые голуби, сродни тому, как детки и взрослые становятся кандибоберами. Нет, правильно говорить — квадроберами. Но там рядились в кошек и собачек, а чтобы кто-то на себя перья налепил — не слышал.

— Их еще скопцами именуют, — разъяснила хозяйка.

Вот, теперь все встало на свое место. Кто такие скопцы я знал. Имелась у нас такая секта, читал. Не знаю, насколько нужно не дружить с головой, чтобы расстаться с самым сокровенным, даже рассуждать об этом не стану. Вроде бы, секта была запрещенной — хоть в царской России, а хоть в советское время. Не исключено, что в постперестроечный период она тоже существовала, но в это время ее вряд ли кто-нибудь запрещал.

— Мужа моего да его младшего брата — этот-то, вслед за старшим в голуби подался, в Сибирь отправили. Будь я в Москве, могли бы и меня вместе с ними. А теперь я женщина свободная. Не знаю — может и девицей могу считаться?

Признать бывшую замужнюю женщину девицей может лишь государь-император. Вроде бы, Николай Павлович такие резолюции накладывал, а про его внука сказать ничего не могу. Но кто помешает Зое Владимировне считать себя девицей? Точно, не я.

— Кстати, кто-нибудь из ваших учеников дальше пошел учиться? — поинтересовался я.

— А как же, — горделиво вскинула голову Зоя Владимировна. — Троих мальчишек я в гимназию подготовила, один потом даже в университет поступил. Четверо в Александровское училище пошли, двое в учительскую семинарию. Авось, скоро и сами учительствовать пойдут.

— Вы молодец, — искренне похвалил я учительницу.

Жаль, что в эту эпоху нет никаких званий и отличий для учителей. Моя бы воля — я бы Зое Владимировне звание отличника народного образования присвоил.

— Спасибо, конечно, за похвалу, — усмехнулась учительница. — Но это ученики мои молодцы, а я просто им помогаю. И мне, Иван Александрович, моя работа нравится. Денег бы еще за нее побольше платили, чтобы у своих родителей помощи не просить — было бы вообще замечательно. А мне-то самой грех жаловаться. Вот, мои коллеги только на жалованье живут, бедствуют, на новое платье по пять лет деньги копят, башмаки сами латают, разве что не нищенствуют, но не стонут.

Поужинали, чаю напились, а теперь пора, по примеру кошки, ложиться спать. Мурка, успевшая совершить обряд умывания после перекуса, уже улеглась. Между прочем, на лавке, где мне полагается спать. Как я ее прогонять-то стану?

Но хозяйка разрешила все просто — ухватила Мурку и утащила на собственную кровать. Потом принесла мне одеяло с подушкой. Помедлив, спросила:

— Иван Александрович, еще спросить вас хотела — что бывает за воинские преступления? Например — если солдатик из своего полка сбежал?

С чего это она интересуется?

— Не иначе, кто-то из бывших учеников в дезертиры подался? — полюбопытствовал я, но ответа не получил, а Зоя Владимировна лишь пожала плечами.

О воинских преступлениях я почти ничего не знаю. Но ими военные окружные суды занимаются. И уже не гражданское Уложение о наказаниях действует, а Воинский устав о наказаниях.

Как мог, попытался объяснить:

— Насколько помню, много зависит от частностей — например, когда солдат со службы сбежал? Если до полугода — одно наказание будет, мягкое, а дольше — так другое. Если ничего отягощающего нет — ну, оставил пост, украл оружие или казенную лошадь, так и наказание не слишком строгое. Гауптвахта.

— То есть, на каторгу не пошлют и палками насмерть не забьют? — уточнила хозяйка.

— Господь с вами. Палками уже давно никого не бьют, а на каторгу отправляют, если мне память не изменяет — после третьего побега. А если впервые, так дадут дней двадцать. Не сахар, конечно, но это не тюрьма и даже не арестантские роты.

Зоя Владимировна повеселела, а я немного насторожился. Определенно, не так просто она спрашивала. Нужно взять на заметку.

Глава 23

Дезертир

Завтракали мы гречневой кашей, которую доставили из дома старосты. Еще презентовали полкаравая свежего хлеба и масло.

— Как жаль, что вы уезжаете, — вздохнула Зоя Владимировна. — С таким постояльцем, как вы, и готовить не нужно, да и веселее с вами. Будет что вспомнить.

Учительница весело рассмеялась.

Ага, вспомнить. Мне почему-то вспоминать нынешнюю ночь было неловко.

— Обидно только, что никто не поверит, что сам следователь Чернавский у меня в ногах валялся!

Как же, не поверят. Поверят. Если бы Чернавский совершил что-то дельное — могли бы не поверить, а когда казус — в это верят. Хохота будет больше, нежели после того раза, когда я оконфузился с печкой, забыв открыть заслонку.

Посреди ночи проснулся от звона и грохота. Повернулся посмотреть — что стряслось, но малость не рассчитал и… брякнулся на пол. У меня дома кровать, пусть и узкая по моим меркам (в этом мире отчего-то все кровати узкие), но все-таки шире, нежели скамья.

Почти не ушибся, зато грохота добавил.

— Твою мать! — проникновенно произнесла хозяйки, а уже потом чиркнула спичкой, зажигая свечу.

Конечно, педагогу такие слова произносить вслух неприлично, но, когда появился свет, я ее и понял и простил — на полу валяется опрокинутая миска, осколки тарелки, а Мурка утаскивает в угол половину жареной рыбины, которую мы вечером не доели. А еще, для полного счастья, на полу растянулся целый коллежский асессор и кавалер — фигура важная и значительная в пределах уезда, пусть и в одном нательном белье.

Вот уж не знаю, как сам удержался от крепкого словца? Наверное, из-за врожденной интеллигентности.

Изумление Зои Владимировны сменилось хохотом, из-за чего и ночную хулиганку сразу простила. Конечно, она бы ее и так простила, на пару минут попозже.

Я поворчал, поднимаясь с пола, а потом и меня самого обуял смех. Видели бы меня в этот момент мои подследственные или череповецкие мещане.

Ладно, что падать невысоко. Вот, если бы с верхней полки в плацкарте навернуться, то куда хуже. Один знакомый уверял, что брякнулся с багажной и хоть бы хны. Врет, наверное.

Отсмеявшись, земская учительница поднялась, вышла из своего закутка и пошла за веником. Я, тем временем, собрал крупные осколки, а хозяйке осталась мелочь и рыбьи кости. Повернувшись к кошке, хозяйка укоризненно сказала:

— Дура ты, я бы тебе ее и так отдала. Зачем варакосить было? Еще и тарелку расколошматила.

А кошка даже не сделала попытки слопать рыбу, уселась рядом, прижав лапкой добычу, демонстрируя — мол, попробуй, отними! Дураков нет, у кошечки отнимать.

— И почему ей обязательно нужно украсть? — вздохнула учительница. — Можно подумать, что не кормят? Да я сама голодом посижу, а Мурку покормлю.

— Украсть, оно интереснее. Тем более, что с точки зрения кошки, она не ворует, а берет свое. Нет умысла на хищение чужого имущества. Мы ее даже к ответственности за кражу привлечь не сможем.

— Жалко, что не сможем. Вот бы ее в участок! У, так бы по заднице и дала! — пригрозила учительница кулачком своей Мурке, а та лишь презрительно зевнула.

— Тогда беру. Оформим ее мышеловом без жалованья.

Обычно в участок городовые приносили своих котов, чтобы те немножко прореживали мышиное поголовье.

Осколки битой посуды замели, свечку потушили и легли досыпать.

Легли, как же… Да только я плюхнулся на лавку, как она вдруг обрушилась и я опять оказался на полу. Вот на этот раз не выдержал. То есть, не сдержался, помянул нехорошим словом и скамью, а может, хозяйку.