Тиран Золотого острова (СИ) - Чайка Дмитрий

В глубокий залив, окруженный сушей с трех сторон, почти никогда не заходит большая волна. Здесь, в самой дальней его точке и обосновался царь Одиссей, повелитель здешних вод. Он не стал изменять наследию предков, а потому так и остался жить на острове, который был куда меньше, чем соседний Закинф и Кефалиния. Хотя, скорее всего, он остался здесь потому, что проход к его столице (ну, если можно было так ее назвать), до того узок, что даже посредственный пращник перекинет камень с одного берега на другой. Кноссо рисковать не стал и бросил якорь неподалеку, отправив гонца к царю.

Филон внимательно разглядывал того, о котором столько слышал. Гроза западного берега, отчаянный грабитель, работорговец и купец, Одиссей Лаэртид, принял его у себя без промедления, чем удивил писца несказанно. Господин предупредил его, что с царем Итаки они не враги, но все же Филон до самого конца не верил. Не верил и боялся. Среднего роста, широкоплечий воин с вьющимися темно-русыми волосами и обветренным лицом, несомненно, был умен. В таких вещах Филон никогда не ошибался, и он сделал себе зарубку на память: не сболтнуть бы лишнего.

— Хорошие корабли у твоего царя, Филон, — сказал Одиссей, когда молчаливые женщины под надзором юной царицы Пенелопы выставили на стол угощение. Лепешки и соленая рыба, козлятина и оливки, чистая вода и вино. Филон налил себе и плеснул немного на земляной пол, славя богов.

Приземистый дом, выстроенный в один этаж, великолепием не поражал. Он, по обычаю остров, сложен из грубых каменных глыб и накрыт черепицей из небольших плиток сланца. Во дворе его пасутся козы, гуси и свиньи, а хижины подданных повелителя Ионических островов окружали дворец в художественном беспорядке. Пиршественный зал вместил бы едва ли десяток человек, и именно столько их возлежало на деревянных ложах перед низкими столиками, уставленными едой и вином. Филон, Сфанд, Кноссо и еще несколько достойнейших людей с мордами отпетых разбойников. Масляные лампы, слепленные из глины, освещали зал тусклым светом, а жаровни царь и вовсе приказал унести. Здесь, в тесноте, собралось столько мужей, что и так дышать нечем.

— Вы не побоялись выйти в море в такое время! И даже Китиру прошли без боя, — произнес Одиссей и захохотал. — Тамошние ребята не успели выйти на свой промысел, только проводили вас взглядом! Хорошо вы придумали!

— Я склоняюсь перед мудростью своего государя, — чинно ответил писец, прожевав кусок тунца. А наемник Сфанд кивнул и замычал согласно, пережевывая угощение. Он тоже склонялся.

— Царь Эней так хорош? — впился Одиссей в писца пристальным взглядом. — Люди болтают разное, но я давно не верю врунам.

— Я думаю, они и малой доли не знают, — небрежно ответил Филон. — Я по сравнению с ним чувствую себя мальчишкой.

— А каково его слово? — нарочито небрежно спросил Одиссей. — Верно ли оно? Или его слова — пустой звук?

— Его слово тверже бронзы, царь! — с достоинством ответил Филон. — Он просил передать, что пока ты будешь в походе, его воины не тронут твои владения. Я оставлю тебе клетку с голубем. Если твоя жена и сын попадут в беду, пусть выпустят его. Мой царь тут же узнает об этом и пришлет помощь.

— Надо же! Не думал, что так можно, — усмехнулся Одиссей, но глаза его не выражали и капли веселья. — Что ж, я буду ему обязан, хотя у меня все же есть надежда, что тот поход не состоится. Уж больно далеко идти. Что нам в той Трое! Агамемнону нужен путь на восток и олово, а что там делать мне? Добыча? Да я потеряю больше, и много хороших парней положу ни за что.

— Согласен, — кивнул Филон, поставив на стол пустой кубок. — Ты дашь нам проводника в Додону, царь?

— Дам, — кивнул Одиссей. — Иначе вам ни за что не пройти мимо Керкиры. Тамошний басилей просто зверь какой-то. Да и воды ее коварны, особенно сейчас, когда Семь Сестер еще не взошли.

Уф-ф! — едва заметно выдохнул Филон. Он и не рассчитывал на такой удачный исход, ведь они вышли так рано в дорогу по одной простой причине. К их возвращению Одиссея на Итаке может уже и не быть.

* * *

Феано пролежала всю ночь, не сомкнув глаз. Эта ночь была уже не первой такой. Сон у нее пропал напрочь, ведь поход за море с каждым днем все больше и больше обретал реальные очертания. Сначала он казался ей глупой шуткой и пустопорожней пьяной болтовней, а потом во дворец Менелая зачастили знатные воины-колесничие, а за ними и воины попроще, закончившие полевые работы. Копьеносцам куда сложнее покидать родные края. У них, в отличие от колесничих, нет крестьян и рабов. Недовольство стояло просто невероятное. Ведь если поход затянется, кто будет кормить их семьи? Пикантности в ситуацию добавляло то, что Хеленэ считалась законной царицей Спарты, а Менелай… А Менелай был как бы при ней.

Спартанский царь крутился, как мог. Воины идти за море отказывались наотрез, а потому он давал пиры, льстил, взывал к совести и упрекал в трусости. На это воинам было ровным счетом наплевать, но вот обещание добычи после грабежа богатейшего города перевесило все остальное. Менелай, нащупав верную дорогу к цели, теперь только и делал, что расписывал несметные богатства Трои и слабость ее защитников. Получилось так, что к концу зимы все воины до единого считали, что троянцы — трусливые мужеложцы, а тамошние бабы ходят, завернутые в пурпур и увешанные золотом с головы до ног. Вот прямо как наложница царя Феано, которая, как говорили, была родом откуда-то из тех мест. Все хотели себе такую бабу, а потому к началу похода спартанское войско пылало энтузиазмом и считало, что стены Трои рухнут ровно в тот момент, когда корабли ванакса Агамемнона ткнутся своими носами в берег страны Вилуса.

За эти месяцы Менелаю удалось повернуть дело так, что как будто бы подлые троянцы у него любимую жену украли, и его воины, питавшиеся только смутными слухами, в это поверили. Все до единого выражали теперь желание попутно с грабежом Трои еще и спасти из плена свою законную царицу, обещая за нее любого в порошок стереть. Ведь, что ни говори, а род царя Тиндарея правил этими землями столетия. Феано даже ежилась зябко, когда слышала их пьяные возгласы. Ей самой все это ничего хорошего не сулило.

— Да что же делать-то мне, бедной?

Феано до боли в глазах всматривалась в темноту своей комнаты, которая озарялась лишь розоватым отблеском бронзовой жаровни. Она теперь спала на кровати, на тюфяке, набитом соломой, в отличие от прочих женщин дворца, довольствовавшихся охапкой тростника. Сын Мегапенф сопел рядом, он не мешал матери думать. Феано встала и подбросила в жаровню углей, вдохнув горячего дымного аромата.

— Царь наш Менелай — простак редкостный, — говорила девушка сама с собой. — Он думает, что в бараний рог свернет Хеленэ, да только не получится у него ничего. Она не такая дура, какой он ее считает. Воины за нее горой, и она это поймет сразу же, как только переступит этот порог. Получается так, что если законная царица вернется, конец моей сладкой жизни! Менелай ради спокойствия в своих землях с ней помирится, а сама Хеленэ нипочем не потерпит наследника от наложницы. Она знает, что с ней тогда в старости будет. Одно дело, когда дворовая девка очередного раба рожает, который будет коров пасти, а совсем другое — законный царский сын! Если Хеленэ сама мальчишку родит, Менелай отдаст ей меня на растерзание и не поморщится даже. Воины все равно не примут царя, рожденного наложницей. А раз так, Хеленэ меня в землю втопчет, и никакой Менелай меня не защитит. Он даже делать этого не станет, чтобы с воинами не ссориться. И тогда меня или со двора погонят, или на черной работе сгноят. Если повезет, ткать буду от рассвета и до самой ночи, как рабыня простая. А если мне здешнее бабье припомнит, как я по щекам их била? Тогда совсем беда-а…

Феано пригорюнилась, точно зная, сколько врагов нажила во дворце за месяцы безраздельной власти. Даже дочь царя Гермиона ненавидела ее до дрожи, как ни старалась Феано быть ласковой. Десятилетняя девчонка только брезгливо отворачивалась, когда она пыталась с ней заговорить.