Грегори Киз - Тени Бога
В этой ситуации спокойствие сохраняли немногие — разумеется, Красные Мокасины и две женщины, индианка и она, убийца.
— Господа, — заговорил Красные Мокасины, — я бы не хотел, чтобы вы друг друга перебили. Для нас всех будет лучше остаться в живых, для этого нам нужно сложить оружие.
Продолжая чертыхаться, Франклин неумело пытался расстегнуть пояс с ножнами: именно он, как грузило, тянул его к земле. Кое-как он освободился и выпрямился.
— Сохраняйте спокойствие, мистер Франклин, — попросил его Красные Мокасины.
— Елизавета! — Царь Петр, пренебрегая осторожностью, отшвырнул пистолет и шпагу и бросился навстречу прибывшим, с их стороны ему навстречу спешила юная миловидная брюнетка. Они обнялись, царь подхватил ее и закружил. — Господи, дочь моя! — выкрикнул Петр. — Елизавета! Ты мне дороже всех царств на свете!
Девушка одновременно и плакала, и смеялась, опустив голову ему на плечо.
Сцена встречи отца и дочери немного умиротворила Франклина, он повернулся к француженке и хрипло спросил:
— Кто вы такая?
— Вы правильно заметили — убийца Ньютона. Адриана де Морней де Моншеврой.
— Признаетесь в убийстве…
— Была война. — Она нахмурилась, так хмурятся дети, когда задают вопрос, ответ на который они боятся не понять. — Вы же знаете, он убивал меня, моих друзей, моего сына… — Француженка замолчала на полуслове. — Я сожалела потом, когда узнала, кого я убила… Но разве я могу перед ним извиниться? Я знаю вас, господин Франклин. А скольких вы убили тогда в Венеции, применив воздушные шары с бомбами и воздушных змеев?
Франклин слушал ее и удивлялся: голос ее звучал сдавленно, словно у нее вместо человеческого горла было железное, словно она никогда не знала ни раскаяния, ни угрызений совести.
Но все дело было в том, что она плакала.
И это вызвало у Бена какое-то странное, неопределенное чувство. Отвращение? Или особый вид злости?
Он не знал, как себя вести, и отвернулся.
* * *Красные Мокасины наблюдал за приближавшимся к нему Тагом, пытаясь понять, что у того на уме. Решил, что он скажет: «Как я рад тебя видеть».
Красные Мокасины сразу заметил, что Таг искал его глазами, а потом пытался прочитать его мысли так, как белые читают книги.
— Красные Мокасины… — не то сказал, не то спросил подошедший Таг.
Он сделал еще несколько шагов и вздрогнул, но не отступил.
— Это я, — чуть слышно произнес Красные Мокасины. — Я, а не дух, натянувший на себя мою кожу. Я никогда не причиню тебе вреда, Таг.
— Ты должен простить меня. Но то, что я видел…
— Они пытались убить меня, Таг. Они приняли меня за того, кем я не был.
— Детишки пытались убить тебя? И молодые девчонки?
— Нет. Но в тот момент я обезумел, Таг. Безумие прошло. И я стал самим собой. Помнишь ту ночь в Алжире, когда ты повел меня к женщинам?
— Помню. Ты и в ту ночь вел себя странно.
— Помнишь, как ты спас меня в Венеции?
— А ты нас всех спас там… ну… на том месте, где когда-то был Лондон. Но… — Таг замолчал. — Это правда, ты?
— Да.
— Я сделал все, о чем ты меня просил.
— Я знаю. Спасибо. Ты пожмешь мне руку?
Таг мгновение колебался, затем протянул руку:
— Кричащий Камень попытается тебя убить, когда узнает, что ты здесь.
— Это естественно, и я его в этом не виню. Хотя лучше бы ему этого не делать. Я поговорю с ним потом. И ты мне потом расскажешь, как вы сюда добирались.
— И она с тобой? — Таг кивнул в сторону Горе. — Рад, что она все выдержала.
Горе поймала его взгляд и подарила Тагу одну из своих редких улыбок. В ответ бывший пират широко разулыбался.
Красные Мокасины посмотрел на Франклина, тот, казалось, о чем-то глубоко задумался и не замечал окружающих.
— Ну что, мистер Франклин, пора ехать в город? — обратился к нему Красные Мокасины. — Мы везем очень важные сведения, и нужно еще так много сделать, а времени почти не осталось.
Франклин посмотрел на него, затем перевел взгляд на Адриану, лицо его при этом оставалось отрешенным.
— Конечно, — сказал он, — поедем.
Они после долгой дороги, давая лошадям отдохнуть, ехали шагом, Горе, как всегда, держалась рядом с Красными Мокасинами.
— Кажется, Таг тебя больше не боится, — сказала она.
— Боится, я это вижу. Он не доверяет мне, и, может быть, правильно делает. Я сам себе не доверяю.
— Твоя сила возвращается.
— Да, постепенно.
— А что в твоем сердце?
— Я больше не чувствую в себе той безмерной злобы и безмерной силы. Но я продолжаю верить: тот путь, что я увидел тогда, правильный.
— Но у тебя нет прежних сил идти этим путем.
— Их и не было никогда. Я ошибался.
— А сейчас?
— С этими людьми, думаю, у меня получится это сделать, хотя, возможно, мне придется их немного обмануть. — Он взял ее за подбородок пальцами и развернул лицом к себе. — А ты меня боишься? — спросил он.
— Боюсь, — ответила Горе и поцеловала его пальцы.
* * *Слуги опустили Адриану на богато украшенную кровать с балдахином, она поморщилась: в сломанной ноге с новой силой проснулась боль, дышать стало трудно. Последнюю милю она проехала верхом, о чем сейчас сожалела. Она не хотела прибыть в Нью-Пэрис на носилках и настояла, чтобы ее пересадили в седло. Она собиралась въехать в город с достоинством.
Но вместо достойной встречи ей напомнили, кем она стала, — грешницей.
Конечно, она не забыла, что убила Ньютона. Более того, она не забыла охватившего ее в тот момент постыдного чувства радости от обладания силой, которую женщина должна завоевывать, пагубную гордость оттого, что она вырвала у мира право быть самой собой.
И вот сила ее покинула.
— Мадемуазель, неужели это вы?
Слезы, конечно же, от боли в ноге, мешали Адриане рассмотреть лицо посетившего ее человека.
— Герцог Орлеанский?
Он рассмеялся:
— Нет, мадемуазель, боюсь, к ужасу многих, я стал королем.
— Ваше величество… — Адриана сделала попытку подняться.
— Ради всего святого, дорогая, лежите.
Король заложил за спину руки и изобразил на лице улыбку.
— Сир, могу ли я спросить… ваша… жена…
— Я знал, первым делом вы спросите именно о ней. К сожалению, она умерла. Чума овладела Парижем раньше, чем это сделали русские. Она пала жертвой этой чудовищной болезни. Знаю, я был не очень хорошим мужем, она всегда считала, что заслуживает лучшего, и была права. Она… — Лицо короля передернуло болью, он помолчал, овладевая собой, и продолжил: — Вы были ее любимицей. Когда этот сумасшедший Торси похитил вас, она настойчиво просила найти вас.
— Я благодарна ей за это.
— Видите, я вам ни в чем не отказываю. В память о жене и моем дяде, короле Людовике, он тоже вас любил.
Адриана сдержанно кивнула. Для нее воспоминания о Людовике XIV были менее приятны, нежели о герцогине Орлеанской.
— Спасибо, сир. Надеюсь, я смогу быть вам полезной.
— Конечно. А сейчас я должен покинуть вас.
Он направился к двери, но вдруг вернулся:
— Мадемуазель, я очень рад вас видеть. Не многим из того двора, что вы знали, удалось спастись. Как хорошо, когда тебе кто-то напоминает о счастливом прошлом.
Король ушел, а Адриана поймала себя на мысли, что никогда не считала время своей жизни при дворе счастливым, но она понимала, что имел в виду король. Несомненно, для него это были лучшие дни.
Вот что стало с Францией. Слава богу, Филипп не знал, какую роль сыграла она в несчастье страны, находясь в Версале, а потом в России.
Но она, конечно же, знала, и ей больше некуда было бежать от ответственности за содеянное.
* * *Адриана дремала, когда к ней пожаловал новый посетитель, легонько поскребшийся в дверь, как это было принято в Версале.
— Входите, — слабым голосом пригласила Адриана.
На пороге появилась Василиса Карева:
— У нас не было случая поговорить раньше.
— Я рада видеть тебя в полном здравии, Василиса, — сказала Адриана, и она действительно была рада ее видеть. Хотя она не знала, кому Василиса служит, но она, по крайней мере, была ее настоящим, а не прошлым.
— А я рада, что ты здесь, — сказала Василиса.
— Садись.
Василиса опустилась на стул, и Адриана сделала знак слугам удалиться.
— Chairete, Komi, Athenes therapaina, — произнесла Василиса, когда они остались одни.
— Прошу тебя, не надо. Больше не могу выносить этот патетический бред «Корая».
Василиса побледнела и сделала глубокий вдох:
— Я понимаю твои чувства, Адриана, но сейчас именно тот момент, для которого и был создан «Корай», и мы должны соблюдать максимальную осторожность. Из всего «Корая» в живых остались только ты и я.
