Владилен Машковцев - Время красного дракона
Гейнеман никогда и никому не доверил бы изготовление плова.
— Хороший плов приготовить может только мужчина! — часто подчеркивал Мишка.
Хозяин выставил на стол бутылку водки, запечатанную сургучом. Выпили, разговорились.
— Недавно был в гостях у Функа, — рассказывал Порошин. — Оказывается, доктор вынес одну гипсовую скульптуру Мухиной: девочка двух-трех лет. Как живая! Я не мог оторвать от нее глаз — завораживает. И сегодня ночью она мне приснилась. Будто бы ожила, спрыгнула с комода, подбежала ко мне и говорит: «Я — Дуня, колдунья!»
— Сон близкий к реальности, — глянул Гейнеман на пухловатый от беременности живот Фроськи.
— У нас будет сын, — снова наполнил чарки Порошин. Фроська блеснула глазом колдовски:
— Нет, Аркаша. У нас будет скоро дочка. И я назову ее Дуней. Будет она похожа, как две капельки воды, на ту гипсовую девочку, которую ты видел у доктора Функа. Считай, што ты уже видел свою дочку.
— Опять мистика? — вздохнул Аркадий Иванович.
— Перестань, — одернул его Гейнеман. — Фрося, погадай нам, предскажи судьбу. А мы запишем в дневник, через несколько лет проверим.
— На чем погадать: на картах, на огне или на воде со свечой? Могу по глазам, по линиям на ладони.
Гейнеман раскраснелся от второй чарки:
— Картам не очень верю. В гадании по глазам и линиям на ладони не вижу волшебства. Мне кажется, что в рисунке глазной сетчатки и на линиях ладоней может природой отражаться предрасположенность... Правда, у меня эта идея на уровне догадки. А вдруг — так оно и есть! Тогда где же волшебство, колдовство? За тысячи лет эти особенности можно изучить, передавать их из рода в род.
— Миша, ты меня потрясаешь. Все рисунки на ладонях и в глазах, на лице я знаю от бабки. А бабка моя — от прабабки. И так вот идет боле тысячи лет. Ин не колдовство это, а приложение к ворожбе. Но я умею и колдовать.
— Поколдуй! — попросил Порошин.
— Занавесьте окна, зажгите свечу, налейте в чашку свежей воды.
Гейнеман принес два байковых одеяла, гвоздочки, молоток, заглушил окна своего кабинета. Порошин зажег свечу, наполнил чашку водой. А сам посмеивался:
— Трубочист предсказывает судьбы без затемнения окон, без воды и свечки.
— Трубочист все видит, все знает. А я открываю будущее токмо через колдовство, через гадание, Аркаша.
Фроська поставила горящую свечку в чашку с водой, распустила волосы, закрыла глаза, забормотала.
— Романтично, под ворожбу не грех и третью чарку осушить, — улыбался Порошин. — Пей, Миша! Не напрягайся!
Гейнеман отмахнулся раздраженно:
— Колдуй, Фрося. Не обращай на него внимания. Скажи, что меня ожидает? Я ведь женился, расписался в загсе.
— Вот это новость! Когда ты успел? На ком ты женился? — удивился Аркадий Иванович.
Фроська открыла глаза — обезумевшей, заповодила ладонями над пламенем свечи:
— Тебя, Миша, окружают черный огонь, черные тени. Тебе надо бежать из города сегодня, сейчас. И мы с Аркашей не будем вместе. Он женится на другой. Он меня бросит...
— Довольно, хватит! — ударил кулаком по столу Порошин, дунув на свечу.
Гейнеман чиркнул спичкой о коробок, вновь зажег свечку.
— Он мне мешает, — сказала Фроська, приходя в себя.
Порошин начал разливать водку:
— Не кликушествуй, Фрося, не порти настроение, мы отдыхаем.
Гейнеман был подавлен:
— А я верю Фросе. Дела порохом пахнут, Аркаша. Сталин поголовно истребляет евреев. Где твой шеф Ягода? Где Фриновский? Арестованы Берман, Френкель, Коган, Рапопорт. Все руководство гулага арестовано. Армия обезглавлена. Казнены Уборевич, Якир, Корк, Эйдеман, Фельдман, Тухачевский... Евреев уничтожают!
Порошин с другом не соглашался:
— Русских арестовано больше. И меня дважды брали. А я на свободе. Значит, есть она — справедливость служения классовым интересам.
— А у меня предчувствия тревожные, — пьянел Гейнеман.
— Я успею тебя предупредить, Мишенька! — хвастался Порошин. — Я все-таки при должности. Как-никак заместитель начальника НКВД. Придорогина, говорят, скоро повысят. Федорова из Челябинска возьмут в Москву, Придорогина — на его место. Я тогда начальником стану. И не выдам я тебя никому!
За окном послышалось урчание мотора. Гейнеман встал из-за стола, откинул одеяло, закрывающее окно:
— Кого там черт принес? Груздев приехал. Матафонов с ним. Это за тобой, Аркашка. Наверно, срочное дело у них. Чепэ, так сказать.
Порошин спрятал недопитую бутылку водки за диван. Груздев вошел строго, козырнул:
— Гражданин Гейнеман, вы арестованы. Прошу сдать личное оружие. Сопротивление бесполезно.
Цветь девятнадцатая
Если хорошо присмотреться, многие люди похожи или напоминают какое-нибудь существо. У Сталина — профиль оптимистической, бодрой крысы. Молотов смахивал на довольного, благополучного бобра. Ворошилов — на симпатичную, хотя и беспородную дворнягу русских деревень. Калинин походил на козла, которому для смеха надели в цирке очки. Хрущев — на подвижного и агрессивно хрюкающего борова. Суслов напоминал ленточную глисту. Жданов — побритого бульдога. Каганович — питекантропа.
Андрей Януарьевич Вышинский — прокурор СССР — не был похож ни на одну зверюшку, ни на одно насекомое. У него было много общего с трактирным лакеем дореволюционного периода, т. е. он все-таки походил на человека. Вышинский понимал, что бог не дал ему осанки, внешних признаков достоинства, внушительного вида, благородства. Однако играют же лицедеи королей. Научиться можно всему. Надо только отработать жест, интонации голоса, позы, управлять выражением лица. Андрей Януарьевич обратился за помощью к Мейерхольду. Выдающийся, модный режиссер ответил с утонченным издевательством:
— Ваше внутреннее содержание, товарищ прокурор, соответствует форме, то бишь внешности. И ничего менять не надо! Нарушится гармония.
Паршивый еврей возомнил, будто нельзя ущемить его за язвительность, иронию. И сам-то на кого похож? На обезьяну! Когда Ежов принес ордер на арест Мейерхольда, Вышинский подписал его с чувством большого удовлетворения и выдал экспромт:
— Мейерхольда надо умейерхольдить!
Андрей Януарьевич гордился своей остротой, повторял ее иногда на пирушках уже по отношению к другим фамилиям:
— И Булгакова, и Платонова потребно умейерхольдить.
Вообще-то Вышинский не был инициатором арестов и злодейских расстрелов. Он вел только крупные дела, исполнял волю Сталина. Лично, по своему начинанию, совершил он, может быть, всего одну-две подлости. Посадил вот соседа-профессора, чтобы захватить у него дачу. Очень уж хороша была усадьба — обихожена, пол паркетный, печь изразцовая. Не дача, а княжеский терем. Вышинский намекнул Ежову наветно, будто профессор заводит часто сомнительные, политически ущербные разговорчики. Соседа-профессора ликвидировали вместе с его женой, детьми и родственниками. Дачу его Вышинский купил по цене символической. Да ведь подобное происходило с другими часто. У многих работников ЦК и НКВД дачи и квартиры из реквизиций.
Дачи хорошо охранялись, была и прислуга. С топорами и лопатами на усадьбах любили повозиться только Молотов и Калинин. Но и они бросили обихаживать свои грядки самостоятельно после ареста их жен. Вышинский подписал ордер на арест жены Молотова с некоторым волнением и трепетом. Если эта злоязычная и волевая баба вырвется из тюрьмы, многим не сдобровать. Но судьбу жен Калинина и Молотова решал Хозяин. И не единолично решал, решение об аресте подписывали все члены Политбюро. Жалкий Калинин поплакал с полгода и смирился, хотя иногда канючил, прося Сталина:
— Ёсиф, отпусти жену! А?
У Молотова, как говорится, ни один мускул на лице не дрогнул. Он не подписал решение об аресте своей супруги. И вопросов никому не задавал, в глаза просительно не заглядывал, оставался таким же спокойным, гордым и независимым. Сталину не удалось сделать из Молотова фигляра, хотя он его и унизил.
Вышинский понимал, что после ликвидации Зиновьева, Каменева и Бухарина самой крупной личностью рядом с Кобой становится Молотов. Умер бы случайно Иосиф Виссарионович — и партию, государство возглавил бы Вячеслав Михайлович.
— Простил бы он меня или нет? Оставил бы возле себя? — вычислял Вышинский. — Меня бы, пожалуй, простил. Я — человек маленький, исполнитель. И я бы ему пригодился, чтобы убирать таких, как Ежов. А може, и не помиловал бы, убрал с глаз, как свидетеля своего унижения, юридического крепителя неправедной воли.
Выбрав удобный момент, Андрей Януарьевич сказал Молотову:
— От меня ничего не зависело.
Вячеслав Михайлович не ответил Вышинскому, будто и не слышал его слов, не заметил извинительного поклона.
— Капля камень точит, — рассудил прокурор.
В судебном процессе над Бухариным Вышинский уже не был простым исполнителем сталинской воли. Он сдавал экзамен на право быть в первом кругу стаи. Андрей Януарьевич был охотником-знатоком, знал много секретов из жизни волков. Их стаи всегда делятся на три круга. Первый круг — это самые сильные и умные звери, дублирующие вожака и в погоне за добычей, и в пиршестве. Почти каждый из первого круга мог стать вожаком. В кругу втором Вышинский видел наркомов, секретарей республик и крайкомов, обкомов ВКП(б), директоров крупных предприятий. Все они были кандидатами в первый круг. Третий круг составляли секретари горкомов и райкомов партии, председатели исполкомов, прокуроры, начальники НКВД и прочая партийная челядь. По законам звериной стаи и жили три круга власти. Впрочем, звериные стаи были мудрее и устойчивее человеческих. Они сохраняли природное равновесие. А стаи человеческие равновесие сохранять не умели. Каждый нарком пытался наращивать силы своей стайки, с тремя своими кругами.
