Герман Романов - Спасти Императора! «Попаданцы» против ЧК
Фомин остановился и достал папиросу. Пальцы не дрожали, и он улыбнулся — страх перед неминуемой смертью отступил перед пониманием долга. Его долга перед Россией, ведь спасти императора для него означало спасти будущее. Да и мысль о смерти была размытой, он прекрасно понимал, что от судьбы не уйдешь и умирать надо красиво и гордо, с человеческим достоинством. И с пользой для дела.
— Но тогда уже было слишком поздно, Андрей. Постарайся сделать то же самое, но намного раньше, в двадцатом году. Пусть Дальневосточная Республика станет не красным «буфером», а белым. Только там можно будет удержаться белому движению. Только так сможет возродиться настоящая русская государственность. У красных в этом регионе возможности крайне ограниченны, слишком далеко от Москвы… И слишком близка там Япония, учти это.
— Я понял! — Путт был немногословен, а это о многом говорило Фомину. — Я сделаю все, что в моих силах.
— Ты сделаешь больше, Андрей, ты знаешь будущее. Постарайся связать в узелок то, о чем говорили. А Гитлеру проломи голову! Да и Сталину — он до середины двадцатых без охраны ходить будет, сам видел.
— Сделаю, будь надежен… И… Спасибо тебе за все, Федотыч. Я сделаю все, что смогу, и даже больше.
— Хорошо!
Они дошли чуть ли не до парадных дверей. Здесь было почти пустынно, старика-швейцара с консьержкой за стойкой уже не было, как и постового на лавке. Зато наличествовал улыбающийся Шмайсер, а рядом с ним стояла светящаяся от счастья Маша. Они уже успели переодеться и теперь щеголяли в почти новенькой чекистской форме.
Его буквально пригвоздили к месту произошедшие с Машей изменения: она стала другой. Где та хрупкая пичужка-подросток, которую он, в прямом смысле слова, держал в руках возле шахты?
Внешне, казалось бы, ничего не изменилось, но на него сейчас смотрела взрослая женщина, не девочка, старательно играющая роль женщины, а именно женщина. И движения уже не угловатые — уверенные, с кошачьей грацией… Словно ее подменили…
«Это не она… Кто же ты теперь? Машенька? Нет! Уже Мария».
Ее глаза буквально полыхали огнем, и Фомин сразу все понял. Маша как бы кричала всем: «Завидуйте мне, ведь я стала женщиной и женой, я люблю и любима!» И столько было в ней брызжущей по сторонам жизненной силы, будто второе солнышко в окошко заглянуло.
— Марьюшка! — Шмайсер, улыбаясь, погладил ее по голове. — Идем?
— Марьюшка? — она залилась хрустальным смехом. — Мне нравится! — она прильнула к нему. — Идем же со мной, родненький!
Фомин застыл:
«Марьюшка… Этого не может быть! Куда ж ты нас всех приведешь, девонька? Этого не может быть…»
— Вот уж молодежь! И когда вы только успели?! — прямо по-стариковски заворчал Фомин.
— Да… — замялся Шмайсер.
— Семен Федотович! — Маша вихрем подлетела к нему и крепко обняла. — Я так вам всем благодарна! Вы в меня буквально новую жизнь вдохнули! Что бы я без вас всех делала…
«Жила бы ты сейчас без нас, если бы решила идти своей дорогой! Был у тебя выбор, и ты его сделала! И теперь твоя ниточка судьбы сплетена навсегда с нашими… Я и боюсь подумать, чью ты жизнь уже выбрала из этого клубка, Марья-Марена! И время давно каждому отмеряла… Самое страшное, что ты, Машенька, тут ничего уже не можешь поделать! И не справишься ты с ней, не одолеешь! Она сильнее тебя! И тебя, крохотную яркую искорку, безжалостно задует она, когда придет срок! Что ж, девочка, раз уж ты сумела у нее в этом кровавом безумии вырывать хоть немного счастья, то наслаждайся каждой минутой…»
— Семен Федотович! — тихо позвала его Маша. — Я вас обидела?
— Иди сюда, дочка! — Фомин взъерошил ее макушку, запустив руку в пушистые локоны.
На мгновение, чуть сильнее сжав пряди, он зажмурился и содрогнулся, наяву ощутив в ладони спутанные, липкие и холодные клочья. Ладонь отпустила волосы сама, и между пальцами снова потек теплый шелк.
— Хм… Кгм… — Фомин закашлялся. — Ну! Ну все!
Маша прижалась к нему еще сильнее. Смешно хлюпнула носом.
— Дочка! — Она положила его ладони на свои щеки, прижала их своими и уткнулась ему в грудь. — Я так счастлива! Это словно сон!
«А ты и так спишь, Машенька! Наяву ты уже лежишь, растерзанный сломанный цветочек, там, в штольне! Ты теперь такая же, как и мы… Ты теперь только свой призрак…»
— Так! — Фомин грозно нахмурился. — Солдат Ермолаева! Отставить телячьи нежности!
Маша вытянулась стрункой, сморщила носик:
— Есть отставить нежности, господин подполковник!
— Обер-лейтенант Шмайсер! — Фомин перевел взгляд поверх Машиной головы. — Делаю замечание за неуставное поведение вашего бойца! Проведите с ним индивидуальное занятие и примите зачеты на знание уставов!
— Есть провести индивидуальное занятие и принять зачеты! — Шмайсер козырнул. — Разрешите идти, господин подполковник?
— Идите!
Маша и Шмайсер с чересчур серьезными лицами, почти что строевым шагом продефилировали мимо Фомина. За спиной Маша повернулась и состроила рожицу. Встретившись взглядом с Путтом, показала ему язык.
— Ну совсем детский сад! — Путт проворчал вполголоса. — Наш волчара скоро совсем в болонку превратится!
— Ревнуешь? — Фомин заговорщицки шепнул ему на ухо и пристально заглянул в глаза.
— Завидую! — Путт печально улыбнулся. — Семен! Она же погубит его… Он ведь, кроме нее, ничего уже не видит!
— Ты чего раскаркался! Скажи еще, баба на корабле — к несчастью! — Фомин посерьезнел. — Эта девочка для него теперь ангел-хранитель! Посмотри, он же не идет — летит за ней!
— Ну, как знаешь… — капитан пожал плечами.
— Займись делом! Мы теряем время! — Фомин похлопал его по плечу. — Руководи тут всем. Сам понимаешь! Шмайсер! — он окликнул уходящих. — Куда людей дел? И где милиционер?
— В каморке сидят, нечего им здесь мельтешить. А постовой за стойкой лежит, помер, сердечный. Тех упырей в фургон запихали, не сюда же трупы волочь. По дороге в ближайшую канаву скинем.
— Очень хорошо! К телефону никто не рвался?
— Никто! По номерам сидят, как мыши в норках. Я кадетов снаружи по углам поставил, ежели кто попытается через окна вылезти — шлепнут немедля. Пока тихо. Но чую, Федотыч, убираться отсюда надо, а то до греха недалеко! Мало ли что…
Фомин криво улыбнулся:
— Иди уже! Еще один чуятель на нашу голову!
Мысль Шмайсера полностью отвечала его собственным предчувствиям. А потому он решил действовать немедленно, не дожидаясь окончания сборов императора и его маленькой свиты. Пора было взрывать здание ЧК и уносить из города ноги.
— Садись в авто с «начинкой», Машу с собой рядышком. Я в кабине «Бюссинга» буду, мы первыми пойдем. Все строго по плану, только ты вместо Путта действуешь. Сможешь?
— Загнать туда машину и рвануть?! — с бесшабашной веселостью в голосе спросил Шмайсер и даже зажмурился от предвкушения. — Запросто сварганю. Ты, главное, постовых покончай и ворота мне открой. Попович страховать будет?
— Да. Думаю, справится казак.
— Конечно, смогет! Да и Маша поддержит, если что. Так, лада?
— Да, Феденька, да, ладушка. Семен Федотович, — девушка умоляюще прижала кулачки к груди, — я все сделаю! Правда-правда…
— Да верю тебе, верю, Валькирия ты наша! Ты только меня подстрахуй, внимание отвлеки. Мы их вдвоем с тобой живо «приголубим», — Фомин улыбнулся. — Только ты, Федор, Маше еще раз объясни, как ей надлежит действовать. А Попович ворота тебе откроет, если те… Ну, ты понял?
— Ага! Жаль, ДШК поддержки не окажет…
— Моих в кузов сажай — номерами. Федот пулеметчик опытный, ДП махом осилит, да и с «крупняком» справится. Семен пусть ему ленту подает. Ты уж только поясни им, как стрелять и, главное, когда. Идите, время дорого. Я тут за вас цербером немного побуду.
Шмайсер и Маша улыбнулись и тут же вышли за дверь. А Фомин закурил папиросу, медленно выпуская клубки сизого дыма. Услышав шаги, он с улыбкой подумал об отце и себе, таком еще молодом.
Наверное, они и идут сейчас, легки на помине, с лестницы уже спускаются. Фомин живо повернулся и поманил к себе рукой отца, что нес в руках отобранный у сына «дегтярь» и какой-то саквояж.
— Федя! Шмайсер объяснит тебе, как из той дуры железной, что в кузове за щитком стоит, стрелять. А этот пулемет сможешь освоить? — заметив усмешку в глазах молчавшего отца, он живо продолжил: — Да уж, вопрос глупый. Ты и сам уже понял, по глазам вижу. Сейчас поедешь со мной, только в кузове грузовика. А ты, Сеня, дуй туда же. Там под тентом барон пребывает, он вам объяснит, что к чему. Будешь у отца вторым номером — чтоб ленту к пулемету подавать, большого ума и навыков не требуется. Давайте живенько, мужики, времени мало!
Выпроводив отца и сына за дверь, Семен Федотович достал из кармана карандаш и листок бумаги. Развернув последний, девственно чистый, он на секунду задумался и принялся быстро писать. Строчка за строчкой ложились слова. Фомин торопился — он не только излагал ранее изложенный Путту план, это был своего рода краткий курс истории Гражданской войны и становления СССР. Это было то будущее, которого уже может и не быть, знать про которое императору нужно, крайне необходимо в этом, настоящем времени…
