Валерий Большаков - Преторианец
Лобанов опустился на колени, сложил руки и закрыл глаза. Есть один прием в богатом арсенале панкратиона, как раз для таких случаев… «Отражение крокодила». Если уж на рептилий действует, то на млекопитающих точно должен повлиять!
Главное, не думать ни о чем. Не испытывать никаких чувств, особенно страха. Даже промелька боязни не должно быть!
Сергей отрешался от земного, входя в то состояние, когда душа отделяется от тела. Он закаменел, забывая все о себе и мире, даже имя свое. Концентрированный поток мысли, ничем не замутненный, кружил в голове, питая ауру, – она чуть светилась надо лбом Сергея, похожая на оселок.
Зара и Бара мягко спрыгнули в цистерну и взревели дуэтом, кидаясь в атаку. И тогда Сергей открыл глаза. Леопарды, скаля страшные зубастые пасти, затормозили всеми лапами, скуля и фыркая, – на них тяжело и упорно смотрел Черный Зверь, чудовищный и могучий. Зверь сидел спокойно, раскованно, удобно. Он не угрожал, но глаза его светились грозным огнем Силы и Власти. И леопарды покорились. Хищные кошки, одним ударом лапы проламывавшие череп лошади, подползли к Сергею на брюхе и принялись лизать его руки горячими шершавыми языками. Лобанов милостиво позволил им это.
Краешком сознания он увидел на краю цистерны Киклопа, широко разинувшего рот и пучившего единственный глаз. Потом света прибавилось. Подбежала Авидия и ее рабы – Юст, Бланд, Мурран, Венуст, Эпафра, Мутат Коммун, Фирм, Филокал. Все они держали факелы, ярко освещая яму, и стенали: «Чудо! Чудо!»
Киклоп живенько спустил в цистерну бревно с набитыми перекладинами. Лобанов погладил леопардов по бархатистым загривкам, медленно встал и ступил на шаткую лестницу. Мышцы его были скованны и плохо слушались, он настолько перевоплотился в Черного Зверя, что хотелось выпустить когти и подергать кончиком хвоста.
Сергей вылез и сел на землю. Образ покидал его, возвращалась память, стали доходить звуки и цвета. А вот сил не было. Лобанов столько энергии затратил на «отражение крокодила», что сам себе казался бездыханным мертвяком. Авидия кинулась к нему, плача и шепча: «Чудо! Он свят!» – но Сергей оставался безучастен. Обритый наголо раб стал на колени и опустил руку в цистерну – видать, сомневался в хищности леопардов. Зара или Бара тотчас же развеяла его сомнения – леопардиха сиганула вверх и ляскнула зубами в сантиметре от опущенной руки. Раб с криком отдернул конечность, упал и перекатился на спину.
– Верую, верую! – промычал Киклоп, тараща глаз на Сергея.
– Уходить надо! – деловито сказал один из рабов, кажется, Коммун.
– Расскажем братьям о чуде явленном! – горячо одобрили и поддержали предложение товарища Коммуна другие рабы и сама Авидия Нигрина.
– Идемте, – сказал Киклоп и повел всех за собой, в грот. За входом, оплетенным виноградными лозами, тянулся узкий коридор.
Пройдя его, вся компания вышла в продолговатый зал, доверху забитый всяким хламом, – расколотыми изваяниями, ломаной мебелью, тряпьем, железяками. А в глубине грота блестели прутья решетки. Пахло кошками.
Лобанов шагал со всеми нетвердой походкой пьяного или смертельно уставшего человека. Его догнала Авидия, за ней горбатой тенью скользил Киклоп.
– Сергий! – воскликнула Авидия.
Она порывисто бросилась к Лобанову, замерла и вот, отбросив все сомнения, кинулась ему на шею, крепко обнимая и целуя, неумело, но жарко.
– Авидия…
– Свят, свят… – бормотала она, задыхаясь. – Ты что, ты сбежал из школы?
– Что ты! – слабо улыбнулся Сергей. – Я уже рудиарий. Я теперь служу у префекта претории Аттиана…
– Ой, как хорошо… – простонала Авидия, и неясно было, что же девушке понравилось – то ли новое место службы Лобанова, то ли святость его. То ли вкус поцелуя…
Киклоп одобрительно заворчал и сказал:
– Долго здесь оставаться нельзя, надо скорее уходить в гипогеи![105]
– Да, да… – томно сказала Авидия и встряхнулась. – Пошли! Киклопик!
– Я уже… – проворчал великан.
Авидия прошла в пустую клетку, и Киклоп руками расчистил пол, усыпанный толстым слоем соломы. Под соломою показался квадратный люк. Великан поднял его за вделанное кольцо и сделал приглашающий жест.
– Я первый! – сказал Лобанов.
Он взял факел, переданный Киклопом, и стал спускаться вниз по крутым ступеням, погружаясь в затхлый воздух катакомб, пристанище мертвых и христианский схрон.
Глава 8
Наклонный сход уводил под землю метров на десять, в темноту и подвальный холод. Блики от трещащих факелов метались по черноватому, зернистому туфу. Потом был поворот под арку, на первый ярус галерей. Стало повеселее, светлее даже – стены, беленные известкой, не приглушали яркость огня. Лобанов шагал впереди, Авидия шла рядом с ним, держась за руку, следом беззвучно ступал Киклоп, а рабы шумною толпой топотали сзади.
– Это гробница брата Калеподия, – сказала Авидия Нигрина, – вот и могила его! – Она притронулась к плите, замуровывавшей локулу, прямоугольную нишу в стене. – Он позволил общине хоронить здесь призывающих имя божье,[106] и братья углубились на пять ярусов! Отсюда до самой нижней капеллы… примерно полсотни локтей.[107]
– А вас тут не шугают? – поинтересовался Сергей.
– Что ты! Община наша… она как погребальное общество, и нас охраняет закон! Ну а то, что мы тут собираемся на трапезы в день Господень,[108] молимся, слушаем мудрых… Это уже наше дело!
Сергей присмотрелся – он шел по кладбищу. Могилы христиан находили себе место повсюду – в стенных локулах, в ямах в полу – они назывались «формы», были и ниши с ямами, и отдельные склепы-крипты.
«Эгип, ты будешь жить вечно!» – обещала надпись на могильной плите. «Виктория, покойся с миром и Христом», – скорбно увещевала другая. «Пусть Господь укрепит твой дух», – желала третья. «Твоя жизнь в Боге» – утверждала четвертая. И сколько их тут было… Ой, да ну!
Неровные стены расписывались любительскими фресками, перенасыщенными богатой символикой: буквами альфа и омега для обозначения начала и конца, иксом, обозначающим крест, трезубцем – видимо символом троицы, ягненком, дельфином и рыбой, знаменующими Христа, голубкой как пометой души. Хлебы изображали причастительную трапезу, пчела – непорочное зачатие. И еще, и еще – якорь, феникс, павлин, петух, агнец, лев, оливковая ветвь, лилия, лоза виноградная…
– А кто у вас главный? – полюбопытствовал Сергей.
– Папа Сикст! – пробасил Киклоп.
– Папа?! – удивился Лобанов. – В смысле – папа римский?
– Ну да, – неохотно заговорила Авидия. – Все епископы Рима выбрали его примасом, епископом епископов.
– А я думал, что община сама выбирает священников! Пресвитеров, там, диаконов…
– Так было, – вздохнула Авидия. – Пресвитеры собирали нас на агапэ,[109] освящали хлеб наш… Епископы только хозяйством заведовали, деньги общинные хранили… Мы все были равны, мы были одно – и женщины, и мужчины… Конечно, мы много спорили и сейчас спорим! Бывало, так разругаемся, что врагами смотрим друг на друга… Но это же понятно, мы же все разные и не можем думать одинаково! Но лет пятьдесят тому назад пришел апостол Петр и все сделал по-своему! Епископов он сделал первыми и поставил их над нами, а женщин лишил священства! Я, наверное, последняя диакониса в общине нашей…
– Интересно… – протянул Сергей.
– Нет, сестра Авидия, – подал голос кто-то из рабов ее, – ты неправа! Все ж таки Петр с самим Спасителем знался…
– И что?! – сказала Авидия строптиво. – Даже если это правда, что Учитель выбрал Симона Петра и руку ему на голову возложил, какое Петр право имел свои порядки устанавливать?! Вот не верю я, что Петр любимым был у Иошуа![110] Не верю! Мириам из Магдалы любил он, Мириам была для него первой, и самой верной, не такой, как Петр, трижды предавший!
– Да-а… – протянул Сергей. – Чувствую, и впрямь у вас разлады бурные случаются!
Киклоп длинно и тоскливо вздохнул.
Миновав целую анфиладу арок, они вышли к обширной капелле. В сводчатом потолке подземного зала имелись луминарии – световые колодцы, но стояла ночь, и капеллу освещали лампы, заправленные дешевым маслом. Их тусклый свет выделял множество фигур молящихся, неразличимо серых, закутанных в плащи. Голоса то наплывали, то стихали, теряясь в гулких галереях:
– Слава в вышних Богу…
– Смилуйся над нами, Господи, и ниспошли благодать Свою…
– Нет на мне грехов тяжких, а мелкие прости мне…
– Чист я душою, Господи, и всем сердцем припадаю к светлому образу Твоему…
Тут рабы Авидии ворвались в капеллу, обтекая глыбу Киклопа, и заголосили:
– Чудо! Нам было явлено чудо!
– Этого человека сбросили в яму к хищникам-людоедам, но страшные звери не растерзали его!
– Они ластились к нему!
