Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 2 (СИ) - Токсик Саша
Расспросив у меня подробности и узнав, что я ничего не помню, Лида заметно веселеет. Она со смехом рассказывает, как косилась на неё Подосинкина, когда приходила ко мне в палату.
— Отпрыгнула в сторону, словно привидение увидала, — говорит она с превосходством в голосе.
Сочувствую про себя впечатлительной няше. Её в своё время даже Лидино фото привело в чрезвычайное волнение, а тут вживую мою модель встретила.
— А что за тётка к тебе приходила? — спрашивает Лиходеева.
— Какая? — уточняю, — Лида, радость моя. Я ж без сознания лежал, откуда же я знаю?
— Такая вся из себя фифа в импортных туфлях.
Значит, не померещилось. Людмила Прокофьевна Леман и правда почтила больного своим присутствием.
— Не знаю, — изображаю задумчивость, — я много кого фотографировал.
— Смотри мне, Алик, — Лида наклоняется ко мне, так что пряди её волос касаются моего лица, а губы шепчут совсем рядом с моими. — Ты обещал мне фото на обложке. И пока я его не получу, никуда ты от меня не денешься. С того света тебя достану.
Если до этого момента мне даже двигаться было трудно, то сейчас я чувствую шевеление в не самых подходящих для моего состояния местах.
— Лида, — говорю, — мне покой прописали. Я на тебя доктору нажалуюсь. Попрошу оградить меня от твоих приставаний на время лечения.
Лиходеева выпрямляется с торжествующей улыбкой. Она снова изображает из себя скромницу, и, сложив руки на груди, садится на соседнюю кровать.
— Тебе, наверное, скучно? Может тебе книжку почитать? — предлагает она. — Или журнал какой-нибудь? “Технику Молодёжи”, например. Я могу в библиотеку сходить…
— “Советское фото”, — говорю.
На лице у Лиды сомнение, не издеваюсь ли я, и тут же сменяющая его глубокая сердечная участливость. Словно она и есть — та самая, что принесёт мне стакан воды в глубокой старости.
— Хорошо, — покладисто соглашается она, — я завтра возьму. Сегодня уже поздно, наверное. Что-нибудь ещё?
— Есть кое-что, — киваю. — Обойдусь я пока без журналов. Ты мне лучше скажи, Лида, где мой рюкзак?
Глава 23
Табачный дым в кабинете Молчанова висел так плотно, что хоть топор вешай. Собравшиеся уже дошли до той стадии мыслительного процесса, когда в дело пошла бутылка армянского коньяка “Двин” из ящика начальственного стола. Стесняться было некого, все свои.
Благородный напиток, который даже Уинстон Черчилль ставил превыше аутентичных коньяков, производимых “лягушатниками”, никто не смаковал. Пили сурово, дабы притушить эмоции и настроить мысли на единую управленческую волну. Ситуация была такой, что, как говорится, “без ста граммов не разберёшься”.
— По всем признакам получается “Разбой”, — вздохнул капитан Грибов. — Причинён вред здоровью, присвоено ценное имущество…
— Надо в область сообщать, — перебил его полностью седой мужчина с моложавым, эффектным лицом киноактёра, — это не наш уровень. Пускай присылают следователя, он сам и копает.
Молчанов поморщился. Прокурор района, Сергей Устинович Яцко вызывал у него глубокую, не до конца объяснимую неприязнь. Благообразный и улыбчивый, предпочитавший даже на работе форменному кителю кожаные пиджаки, Яцко обладал редким талантом избегать неприятностей и выходить сухим из воды.
В любой ситуации, когда требовалось его вмешательство, прокурор чудесным образом оказывался “в отъезде”, “на совещании”, или “на больничном”. Как и сам Молчанов, Яцко в Берёзове был “ссыльным” из области, но, в отличие от первого секретаря не сильно по этому поводу переживал, предаваясь провинциальному эпикурейству с банями, охотами, а также, по слухам, любовными интрижками.
— Ты ж понимаешь, Сергей Устиныч, что это как козла в огород пускать, — “колбасный властелин” Олег Долгополов погладил аккуратную бородку. — Мало ли чего он тут накопает под шумок.
Прямого касательства к происшествию директор колбасной фабрики не имел, но на подобных “военных советах” он всегда присутствовал. Молчанов ценил его за светлый ум и кипучую энергию, а сам Долгополов не без оснований считал, что интересы района и фабрики сцеплены, как сиамские близнецы.
— А ты чего волнуешься, Олег Петрович, — спросил у него первый секретарь.
— Там дочка моего главбуха основной свидетельницей проходит, — пояснил директор, — мало ли чего следакам девчонка наболтает со страху? У меня конечно всё по закону, и комар носа не подточит, но у ваших, ты Устиныч не обижайся, профдеформация налицо. Вы и до столба докопаться можете.
— Тем более! — упорствовал Яцко, — вдруг решат, что мы скрываем что-то… разбой… особо тяжкие… у нас потенциальный убийца по улицам разгуливает, а мы устраиваем из этого секрет Полишинеля…
— Ты, Сергей Устиныч, шашкой не размахивай, — мстительно проговорил Молчанов, — с тебя, если что, с первого за профилактику спросят. Как, скажут, допустил товарищ Яцко, что у него на улицах людей режут, словно в Чикаго. И кстати, насколько тяжкие повреждения? — спросил он у главврача ЦРБ Мельника.
Невысокий и пухлый, с румяными щёчками как у пупса, Константин Мельник сложил перед собой ручки в замок.
— Проникающего ранения нет, — проговорил он, сверкая стёклами очков, — внутренние органы не задеты. Крови потерял прилично, пока валялся без сознания.
— Почему тогда сознание потерял? — спросил въедливый первый секретарь
— На затылке гематома… упал… головой ударился, — пояснил главврач. — Он, судя по всему, нетвёрдо на ногах держался… алкоголь в крови обнаружился.
— Интересно-интересно, — потёр ладони Яцко, — пьяная драка? Корефанов своих выгораживает? А, может, и не было никакого рюкзака? Загнали казённую аппаратуру, напились на радостях и передрались? Колоть надо твоего “пострадавшего”, а в несознанку пойдёт — один за всех ответит.
— Лихо ты, Сергей Устиныч дело закрыл, — усмехнулся Грибов, — На свадьбе он был, и не у кого-нибудь, а у дочки самой Светланы Авдеевой из Телепня. Там его и напоили. Авдеева звонила уже. Говорит, не знали, что ему семнадцать всего, он не признался, а она и подумать не могла, что у нас в газете такой молодой фотокорр. Готова приехать и дать показания. Рюкзак, кстати, у него при себе был, когда они его в Берёзов привезли. И в сторону дома он один пошел, это несколько свидетелй подтвердило.
— Ого, — откинулся на стуле прокурор. — Она же без своего интереса с места не сдвинется. Баба-кремень.
— Мне она тоже звонила, — сказал Молчанов, — заявила, что мы “не уберегли мальчика”, и предложила его в Телепенскую ЦРБ перевести. У них, мол, специалисты лучше.
— Вот ещё! — возмутился Мельник. — У нас он тоже в отдельной палате лежит под круглосуточным присмотром. И кстати, знаете, кто ещё об этом недоросле беспокоился? Сама Леман!
Молчанов, очевидно, не слишком знакомый с местным бомондом нахмурился, а вот директор фабрики чуть ли глаза не выпучил.
— Это которая? “Золотая вдова”? Бывшая жена директора “Ювелирторга”?! Она здесь что забыла? Она ведь уже три года из своей пещеры не вылезает.
— Она самая, — кивнул Мельник.
Он не стал говорить, что после визита Людмилы Леман у него в холодильнике появилась почти метровая горбуша холодного копчения, а у супруги две упаковки импортных чехословацких колготок.
Именно благодаря этому парень попал в отдельную палату, в которой обычно лежали только “ответственные работники” или руководящий состав советских предприятий. Сервис там не слишком отличался от остальных, зато лежал Ветров в гордом одиночестве, а в общих ютились в лучшем случае по восемь человек.
— Значит, всё-таки следственная группа, — вздохнул Молчанов, — дело уже за границы района вылезло. А ты, Сергей Игнатич, почему не сообщил до сих пор.
Спросил он вроде строго, но капитан Грибов прекрасно понял намёк.
— Пока не выяснили, что у Ветрова действительно с собой была аппаратура, — объяснил он, — Сначала мы вообще не знали о существовании рюкзака. Сигнал о ранении из больницы поступил, мы на месте происшествия через несколько часов оказались. Потом рюкзак мог остаться у Ковалёва.. Ветров мог занести его в редакцию… в конце концов, рюкзаку могли уже утром “ноги приделать”, если его кто-то нашёл на пустой улице… А без него уже статья другая, никакого “разбойного нападения”, справимся своими силами.
