Андрей Посняков - Красный Барон
— А как же, — улыбнулся молодой человек. — Я ведь когда-то клал… да у нас в каземате почти одни каменщики, так уж случилось.
Старший надсмотрщик радостно потер руки:
— Так-так, каменщики, значит. Что ж раньше-то молчали?
— Так никто ж не спрашивал, почтенный сеньор.
Лопес не обманул: на это раз в камере Громова все наелись от пуза. Другое дело, что процесс этот особо-то никого не радовал — ну поели досыта, дальше что? Завтра — и послезавтра, и каждый день — снова тупой одуряющий труд, выход из которого один — гибель. Особенно остро это ощущал Мартин Пташка, парень совсем уже выбился их сил, ел очень мало, и уже даже не ходил — передвигался, глядя в одну точку невидящим, давно потухшим взглядом. Всем остальным было все равно, лишь вот только сейчас Андрей попробовал расшевелить бедолагу, шутя напомнив про юную красавицу Аньезу.
— Аньеза, да… — подросток мечтательно улыбнулся. — Мы обязательно встретимся с нею, я знаю…
— Ну вот, это уже дело!
— На том свете… там…
— Тьфу ты, господи, — Громов махнул рукой. — Ладно, поговорим с тобой завтра. Рамон! — он повернулся к соседу. — Ты ведь у нас, кажется, каменщик?
— Ну да, — безразлично отозвался тот. — Каменщик, так и есть.
— Так ты работу-то свою не забыл? Нет? Так, думаю, завтра вспомнишь. А заодно обучишь и нас, хватит уже во рву ковыряться.
Ночью, неожиданно проснувшись, молодой человек сел, привалившись спиною к стене каземата, и принялся размышлять о будущем — а подумать нынче было над чем. Полная луна заглядывала краем в оконце, и желтый мерцающий свет ее отражался в широко распахнутых глазах молодого индейца. Парень недвижно лежал на спине и, кажется…
— Эй, эй, — шепотом позвал Андрей. — Ты там не умер?
— Нет, — скосив глаза, юноша улыбнулся. — Нет.
— Ну слава богу, — Громов облегченно перевел дух и спросил: — Слушай, а тебя как звать-то?
— Саланко, — так же тихо отозвался индеец и, немного помолчав, пояснил: — По-вашему значит — «Грозовая Туча, из которой вот-вот пойдет дождь»… Нет! Не совсем так… ммм… «хлынет ливень»! — так гораздо лучше.
— Конечно, лучше, — согласно кивнул лейтенант. — Ну что, мистер Грозовая Туча, давай-ка спать. Как у нас говорят — утро вечера мудренее.
Утром, перед работами, надсмотрщик-прораб Лопес отвел Громова в сторону:
— Ну где твои каменщики?
— Так все, — Андрей обвел рукою всех своих сотоварищей по неволе, включая молодого индейца.
— И этот, что ли? — подозрительно посмотрев на Саланко, надсмотрщик покачал головой и перевел взгляд на едва стоявшего на ногах Мартина Пташку. — Про этого доходягу я вообще молчу.
— Мы справимся с любой работой, почтеннейший сеньор Лопес, — слегка поклонившись, лейтенант прижал руку к сердцу. — Только поручите!
Прораб задумался, глядя, как другие надсмотрщики, щелкая кнутами, повели оборванную толпу изможденных узников в ров, где уже скончалось от непосильного труда около дюжины человек, а сколько умрет еще, сказать не мог бы никто. Наверняка — немало.
— Ладно, — оглянувшись, Лопес указал пальцем на ворота и обвалившийся фриз. — Вот вам первая задача — сделаете, а там поглядим.
— Сделаем, — незаметно подмигнув своим, спокойно заверил молодой человек. — Только нам нужен раствор, кирпичи, инструменты…
— Да, я знаю, у нас есть кое-что… — прораб махнул рукою. — Идем.
— Я только возьму с собой своего помощника… очень хорошего каменщика, досточтимый сеньор.
Они вернулись примерно через полчаса, оба узника толкали перед собою по тачке с инструментами, большим жестяным корытом и мешками с необходимыми для раствора ингредиентами.
— Деревенщина, и ты, Сильвио, будете возить песок и щебень, — тут же распорядился Рамон Кареда. — Работа тяжелая, но к обеду мы вас сменим. Все остальные — месить раствор и класть кладку. Просто будете мне помогать, а заодно — учиться. Но перво-наперво нам надо разрушить все, что тут еще держится.
— Разрушим!
Поплевав на руки, Громов схватился за кирку и энергично принялся за дело. Рядом встал Рамон, остальные оттаскивали камни и осколки кирпичей, складывая их аккуратно кучей неподалеку — вдруг, да пригодятся еще. Потом, под мудрым руководством Каменщика, принялись замешивать в корыте раствор, а уже после полудня наступила очередь делать кладку.
— Не так, не так, — покрикивал Рамон на горе-помощничков. — Ровней, по отвесу клади.
Старший надсмотрщик Лопес ошивался неподалеку, у караулки, о чем-то болтая с солдатами и время от времени кидая подозрительные взгляды на новую бригаду. Пару раз он даже подошел, посмотрел, выругался, но ближе к вечеру резко подобрел, глядя на красивую и крепкую с виду кладку.
— Вот это дело! Ну-у-у… Сегодня же доложу о вас сеньору коменданту.
Последнего долго ждать не пришлось — длинноносый граф д'Аргуэлья выехал из крепости почти сразу же после разговора Громова с прорабом и, придерживая коня, оглянулся, посмотрев на ворота. Брови его тут же взлетели вверх, к треуголке с плюмажем.
— Ого! Черт побери, неплохо! Чья работа?
— Вот их, — пальцем показал Лопес. — Специально их выбирал, дон комендант, и, думаю, не ошибся.
— Вижу, что не ошибся, — граф благосклонно кивнул и, полюбовавшись пылающим оранжевым золотом закатом, задумчиво скривил губы. — Это хорошо, что у нас теперь есть каменщики. Надо строить стену — от города и до крепости. Думаю, лишней она не будет, лишь бы до сезона дождей управиться.
— Управимся, господин полковник! Клянусь Святой Девой Гваделупской — управимся, — вытянувшись, словно новобранец, доложил прораб.
Эти его слова весьма не понравились Громову, вовсе не имевшего намерений торопиться и вкалывать, как отмороженные на все головы комсомольцы двадцатых годов… или зэки тридцатых.
Уже ночью, перед сном, он так и сказал всем — тянуть как можно дольше.
— Иначе, парни, не имело никакого смысла заводиться с кладкою — какая разница, где сдохнуть — на стене или во рву.
— Лопес будет торопить, — сквозь зубы промолвил Рамон.
Андрей хлопнул в ладоши:
— А ты не торопись! Нам-то спешить некуда. Или качество, или скорость — тебе ль не знать?
— А он и знает, — растянувшись на рисовой соломе, неожиданно ухмыльнулся Сильвио. — Еще б не знать — триста лет собор строят, х-ха! А этой-то стены нам лет на сто хватит.
— Если плетками вперед не погонят, — мрачно добавил каменщик.
Индеец Саланко, Деревенщина Гонсало и Мартин Пташка в беседу не вмешивались — Деревенщина давно уже храпел, индеец вообще никогда не лез с разговорами, а вот Пташка… Похоже, тот вообще не мог прийти в себя и, отвернувшись, лежал с открытыми глазами, уставившись взглядом в стену. Конечно, работа каменщика была куда легче, нежели труд землекопа, однако это касалось здоровых молодых мужчин или хотя бы выносливого, как и все первобытные люди, индейца, но вовсе не такого субтильного юноши, как Мартин, чахнувшего буквально на глазах. Он даже перестал вспоминать Аньезу, что было совсем уж плохим знаком. С подозрением поглядывал на подростка и прораб Лопес, неоднократно уже порывавшийся отправить «бездельника» обратно в ров — «пусть там подыхает, здесь от него все равно никакого толку». Пока удавалось хоть как-то прикрывать парня, но с каждым днем делать это становилось все труднее, и нужно было срочно что-то решать. А что?
— Да ничего тут не придумаешь, — как-то в разговоре откровенно заявил Рамон. — Видать, суждено ему помереть, и тут уж что скажешь? Не наша воля, но Господа.
Каменщик набожно перекрестился и, сплюнув, исподлобья взглянул на Громова.
— А ты что о нем так печешься-то?
— Да не знаю, — молодой человек пожал плечами, он и в самом деле не знал, что сказать. — Наверно, просто привык, привязался. Да и жалко его.
— Добрый ты человек, Андреас, — тихо посмеялся Кареда. — Это только Господь да Святая Дева могут всех жалеть, а мы с тобой просто люди. О себя надо думать, о себе!
Наверное, Каменщик был прав, если рассуждать с точки зрения гламурно-пошлой идеологии «не дай себе засохнуть» и «бери от жизни все». Правда, это все же больше не к «хомо сапиенсам» относится, к животным больше, человек от зверя все же тем и отличается, что имеет потребность кому-то бескорыстно помогать, делать добро, даже подчас и совершенно незнакомым людям.
А Мартина Громов все же считал своим, сколько с ним уже вместе — и во время тяжелого плавания, и во время бунта, и здесь… Да, парень сейчас не выдержал, сломался — так что же, бросить его на произвол судьбы? Пусть помирает, «человек человеку — волк».
Андрей совершенно не знал сейчас, что предпринять, чем помочь Мартину, — а парень явно нуждался в помощи, — не знал, и от этого на душе у молодого человека почему-то скребли кошки.
