Андрей Посняков - Красный Барон
— Динозавр он, а не дон Рамонес, — как-то сплюнул себе под ноги Громов, увидев, как надсмотрщик в очередной раз истязает индейца — того самого парня, соседа по каземату.
Андрей очень не любил, когда обижают своих… а этот юный индеец… его Громов уже тоже считал своим, как некоторые, ничтоже сумняшеся, считают своей хозяйскую мебель в съемной квартире. Да, мебель — именно так все индейца и воспринимали: ни с кем не общается, вообще почти никогда не говорит, исключая — «да» — «нет», и то с каким-то странным акцентом, что и понятно — дикарь, никакого человеческого языка не знает. И все же, это была своя, привычная, мебель, а Громову бы, например, не понравилось, если б какой-то гад стал пинать его письменный стол… а уж тем более — автомобильчик. Тут никому б не понравилось, впрочем — индеец на авто не тянул, так, скамейка или старая тумбочка — стоит себе в уголке, вроде бы никому не нужна, а выбросить жалко.
— Ты подлая индейская свинья! — сбив бедолагу ногой на самое дно рва, надсмотрщик прыгнул туда следом и принялся энергично работать плетью. — Вот тебе, вот, получай!
Так вышло, что Громов работал на этом участке один — доделывал начатое. Всех остальных, включая и зачем-то явившегося сюда индейца, отвели к противоположной стене — рыть отводку, а потому никаких свидетелей истязания не было, кроме равнодушного ко всему и утомленного, словно мул, бывшего лейтенанта, которого вряд ли стоило принимать в расчет.
Ввух!!!
Сразу же полетела кровь, горячие капли попали на плечо работавшему рядом Громову, и тот сделал пару шагов в сторону…
— На, сучье отродье, на!
Молодой человек скосил глаза… А ведь, похоже, «дон Рамонес» вскоре забьет бедолагу насмерть. Или выбьет глаз… Да-да, похоже, он того и хочет, ишь как умело действует своей плетью — что и говорить, виртуоз.
Что-то мелькнуло. Словно смуглая молния. Громов застыл, увидев, как валявшийся в глине и казавшийся навсегда сломленным молодой дикарь, с неожиданной быстротою и силой кинулся на своего истязателя, схватив его за горло.
Захрипев, надсмотрщик выхватил из-за пояса нож… и тут же упал навзничь с размозженною в кровь головою!
— Ну вот как-то так, — опустив кирку, задумчиво пробормотал лейтенант. — Осталось теперь уяснить, что нам дальше делать. Наверное, остается одно — бежать. Если б еще знать — куда.
— Я знаю — куда, — обернувшись, тихо промолвил индеец. — Но пока еще рано, сэр.
— А-а-а, умеешь говорить? — Громов издевательски ухмыльнулся и ахнул — парень-то произнес свои слова по-английски.
— Ты сказал — рано, — перешел на тот же язык Андрей. — Хотя какая разница? Вот это тело, кажется, я его…
— Его можно закопать. Прямо здесь, в глину. Но могут потом найти…
— Потом что-нибудь да придумаем, — махнул рукой Громов. — Давай живо бери лопату!
Пожалуй, даже строителям Беломоро-Балтийского канала не снилась такая производительность труда! Сообщники — теперь уж так — работали, как два экскаватора, успев до заката солнца не только закопать тело, но и перевыполнить норму раза в полтора.
— Ого! — подошедший прораб (по совместительству старший надзиратель) сдвинул на затылок шляпу. — Вот это наработали, молодцы! Небось хотите получить сегодня лишнюю миску похлебки. Сегодня бобовая, я знаю, Висельник, ты ее любишь. И получишь, не будь я Педро Лопес!
Захохотав, прораб смачно зевнул и, почесав толстый живот, осведомился:
— Вы этого самозваного дона, случайно, не видели? Сюда он не приходил?
— Не-ет, не-ет, — помотал головой Громов. — Но я слыхал, как кто-то, в обед еще, говорил, будто дон Рамонес собрался сегодня купаться. Погодка-то как раз для него — говорят, он такую жару любит.
— Купаться, значит, ушел, бездельник! — сеньор Лопес с остервенением сплюнул себе под ноги, тем самым выражая свое возмущение и презрение — «Неандертальца», как и всякого из слишком уж жестоких людей, никто из «коллег» не любил и не жаловал. Боялись — да, но не приятельствовали.
— Мог бы и отпроситься, хотя б для приличия, — потянувшись, буркнул прораб. — Купальщик хренов, чтоб его там акулы сожрали. Но вы, работнички! Поднимайтесь да живо пошли. Уж будет вам сегодня похлебка — я обещаю!
— Спасибо, любезнейший сеньор Лопес, — со всей возможной искренностью поблагодарил молодой человек.
Выбравшись изо рва, «каналоармейцы» — как еще в начале работ прозвал копателей рва Громов — зашагали вслед за надзирателем, невольно любуясь сверкающим белым песком, пальмами и синим, прозрачным до невозможности небом. Слава богу, Лопес шел быстро и не оглядываясь — товарищам по несчастью выпала хорошая возможность поговорить, чем немедленно воспользовался вдруг воспрянувший духом Андрей, ни капельки не сожалевший о случайном убийстве надсмотрщика. Ну и не убил бы, что тогда? Выбил бы тот мальчишке глаз или насмерть забил? Что же касается трупа, то тут надо было думать. А пока — первый-то раунд выигран, по крайней мере до завтра «дона Рамонеса» никто не будет искать… тем более он же ушел купаться.
Молодой человек приложил руку к глазам: в море и в самом деле кто-то купался, какой-то отчаянный пловец — заплыл далеко, дальше, чем стоявшее на рейде судно, судя по парусному вооружению — шхуна или шебека… водоизмещением чуть поменьше, нежели недоброй памяти «Эулалия».
— А нам везет! — указав рукой на пловца, Громов, понизив голос, все так же по-английски продолжил: — Ты сказал — рано бежать, так?
— Так, — парнишка и сейчас не отличался многословием.
— Тогда объясни — почему рано? — не отставал Андрей.
— Осенью сюда придут воины моего племени, немного — разведчики, отправившиеся на поиски свободной земли. Вот с ними мы может уйти, — индеец неожиданно улыбнулся. — Если доживем.
— Люблю я хорошую добрую шутку! — осклабился молодой человек. — Особенно — из уст молчунов.
— Мы все не протянем и месяца, — безразлично, просто констатируя факт, промолвил дикарь. — Все погибнем во рву. До осени нам не дожить, нет.
Громов задумался: вообще-то индеец был прав — сейчас все чувствовали себя на последнем дыхании, и насколько еще этого дыхания хватит — вопрос. Скорее всего, весьма и весьма ненадолго. Теперь, когда появилась надежда, нужно было срочно что-то придумать, как-то продержаться… как?
— Откуда ты так хорошо знаешь английский?
— Два года я провел в приюте, в Чарльзтауне.
Название города юноша произнес твердо, на английский манер — «Чарльзтаун», а не «Чарльстон», как иногда говорили французы или испанцы.
Андрей хмыкнул:
— Нахватался, значит, хороших манер.
— Потом убежал оттуда — отомстить за свою мать, Синюю Тучку. Там же, в Чарльзтауне, ее и сожгли, как ведьму.
— Ого! Твоя матушка умела колдовать? Впрочем, извини — сочувствую, — молодой человек тяжело вздохнул, вспомнив Бьянку. — Так за мать-то ты отомстил?
— Отомстил, — парень скрипнул зубами. — Однако не всем, кое-кому удалось уйти… Потому я и хочу бежать… вместе с вами. Один я до осени не продержусь, а вы… вы очень умный и рассудительный, сэр, — я давно это заметил.
— Чего ж раньше-то играл в молчанку? — похвала парня пришлась бывшему лейтенанту по вкусу, что он и не старался скрывать. — Почему раньше не подошел?
— Раньше были живы старшие, — тихо пояснил индеец. — Черный Койот и Желтые Брови… они совсем недавно отправились в края вечной охоты… и звали меня с собой.
— А ты не захотел?
— Мне все равно… было. Но вот сейчас… Тем более нужно довести месть до конца!
Андрей покачал головой:
— Да-а-а… еще как-нибудь отсюда выбраться. А до того момента — не сдохнуть.
— Теперь не сдохнем! — уверенно отозвался подросток. — Вы что-нибудь придумаете, сэр.
— Мне бы твою уверенность, парень!
А он не такой уж и молчун, — глядя на своего собеседника, вдруг подумал Громов. Да и с чего быть молчуном молодому парню? Это все выдумки бледнолицых, молодые индейцы любят поболтать ничуть не меньше своих белых сверстников, просто вынуждены сдерживаться под воздействием племенных традиций, но вот когда за этими традициями совсем некому проследить, то…
— Камни, — подойдя к старым крепостным воротам, лейтенант посмотрел на карниз. — Скоро обвалятся к черту.
— Что-что? — тотчас же повернулся к нему Лопес, прораб. — Что ты сказал про камни? Что-нибудь понимаешь в кладке?
— А как же, — улыбнулся молодой человек. — Я ведь когда-то клал… да у нас в каземате почти одни каменщики, так уж случилось.
Старший надсмотрщик радостно потер руки:
— Так-так, каменщики, значит. Что ж раньше-то молчали?
— Так никто ж не спрашивал, почтенный сеньор.
Лопес не обманул: на это раз в камере Громова все наелись от пуза. Другое дело, что процесс этот особо-то никого не радовал — ну поели досыта, дальше что? Завтра — и послезавтра, и каждый день — снова тупой одуряющий труд, выход из которого один — гибель. Особенно остро это ощущал Мартин Пташка, парень совсем уже выбился их сил, ел очень мало, и уже даже не ходил — передвигался, глядя в одну точку невидящим, давно потухшим взглядом. Всем остальным было все равно, лишь вот только сейчас Андрей попробовал расшевелить бедолагу, шутя напомнив про юную красавицу Аньезу.
