Воин-Врач III (СИ) - Дмитриев Олег

Она передёрнулась, сглотнула и продолжила тихим и по-прежнему дрожавшим голосом:

— Усталым, раненым крепко, в ком жизни больше осталось, чем в нём, напев дал бы сил на осьмушку дня. В нём же остатка силы еле хватило, чтоб разуму не дать за Кромку уйти. Даже на то, чтоб сердцу кровь по телу гонять, не доставало, потому и пришлось тебе, батюшка-князь, самому… А он всё рвался поведать тебе ве́сти важные. Пожёг бы на то последние силы да и помер, бедный. И всё твоё ведовство зазря вышло бы. Сонный отвар такой бабушка и меня делать научила, только она кроме мяты, валерианы-травы и прочего ещё цветы добавляла, что ей знакомец старый из страны Сун присылал. Пионами их звала, красивые они, да у нас никак расти не хотели почему-то. Сколько надо капать — тоже ясно, коли весу в том монахе пуда четыре от силы. Бабушка говорила, что для реконвалесценции сон — первое дело.

Мы со Всеславом дёрнулись одновременно, оборачиваясь к девчонке рывком. Он этого термина не знал, в отличие от меня. Но услышать старую латынь от сироты-древлянки и я ожидал в самую последнюю очередь. Откуда ж вас таких намело-то, тайных да загадочных, с бабкой твоей, покойницей?

Леся вздрогнула от резкого движения, но не отскочила и даже глаз не отвела, продолжая смотреть на Всеслава неотрывно. Испуг из взгляда её никуда не пропал, лишь сильнее стал, но появилась и какая-то обречённая уверенность.

— Я не враг тебе, батюшка-князь. В спину не ударю, супостатов не наведу, зла не причиню ни тебе, ни родным твоим. Ты убийц бабушкиных наказал памятно, примерно, меня не бросил, домой привёз. Не гони меня, я пригожусь!

— А ну-ка хватит, муж дорогой, над детьми издеваться, — Дарёна подошла незаметно, неся на руках маленького Рогволда. Сын заметил слёзы в глазах Леси, с которой они на удивление быстро поладили, и тоже выпятил губу, готовясь заплакать. Это, конечно, был бы уже перебор.

— А ну, хорош рыдать всем! Разобрались, хорошо всё, никто никого никуда не гонит. Дел и без того невпротык, чтоб тут ещё, рядом, под боком, всякие тайны да загадки разводить, — поднял ладони великий князь. Который в жизни если чего и боялся, так это женских слёз. И очень облегчённо выдохнул, когда они обняли его все разом, в шесть рук.

— Матушка-княгиня, а напой ту, Ярилину, что вчера разучивали? — попросила Леся, утирая глаза тыльной стороной ладони.

И Дарёна негромко запела.

Народ, сновавший туда-сюда по двору, останавливался и задирал головы. Сперва в недоумении, но сразу за ним в глазах их расцветала неожиданная яркая радость. Переливчатый, весело-озорной напев княгини заставлял улыбаться широко, искренне. Смеялся, хлопая в ладоши, и Волька на руках у матери. Всеслав и я с удивлением почувствовали, как отходят куда-то на второй план раздражение и усталость. И тоже захотелось или захлопать, или хоть сапогом по полу притопнуть по-молодецки.

Если прошлая песня наполняла живительной силой, то эта дарила радость. Словно в хмурый день ранней весны расщедрился дед-Солнце и одарил светом и теплом июльскими, жаркими. Сердце забилось чаще. Если я правильно понимал все переплетённые в затейливые узоры повторов-припевов слова, песня была о весёлом парне, что каждую весну вежливо, но настойчиво провожал Мару-Марьяну на покой до следующего года, предварительно изрядно утомив, а едва проводив — тут же пускался хороводиться с какими-то Ладой и Лелей. В этом времени понятия этики и культуры от моего отличались значительно, и многие вещи, о которых в мою пору не то, что петь — думать-то на людях не каждая замужняя женщина стала бы, здесь воспринимались, как сами собой разумеющиеся. Боги создали людей для любви и счастья, чего же стесняться этого? Тем более, что может быть лучше ярой горячей любви, плодами которой становятся любимые и долгожданные дети? В которых, как и во внуках, как пелось в моей молодости, всё опять повторится сначала.

Когда Дарёнка закончила неожиданный номер, со двора донеслись крики радости и одобрения. Кто-то, вон, даже шапками в небо швырять начал от избытка эмоций. Причём, среди взлетавших головных уборов я с удивлением увидел островерхие монашеские скуфьи. А потом прислушался внимательнее к сигналам княжьего тела. И понял, что у той настойки отца Антония, что нарасхват разлеталась среди взрослых и пожилых даже мужей на ответственных постах, появился оригинальный аналог. Того «эликсира стойкости» князь за ненадобностью никогда не пробовал, и сравнить эффекты было невозможно, но результат оказался вполне ощутимым. А стой на дворе лето — был бы и очевидным.

— Вот тебе и разучила песенку на свою голову, — с задумчивостью глядя в сверкавшие глаза князя, протянула Дарёна. Леся снова стрельнула взглядом на княгиню, опасаясь, что и эта ругаться начнёт. Но ничего, кроме озорства в глазах и довольного румянца на щеках не углядела.

— Не говори-ка, мать. Не судьба, знать, выспаться нынче, — с неискренним сожалением вздохнул Чародей. Прикладывая нешуточные усилия, чтоб не дать рукам волю и не утащить жену с открытого всем ветрам и взорам гульбища в терем. — А ты, Лесь, много таких песен знаешь? На всякий случай спрашиваю, просто чтоб в виду иметь. Вдруг и обратного действия есть?

— Обратного точно не знаю, — растерялась внучка ведуньи.

— Это очень хорошо. Просто замечательно! — неожиданно сами для себя хором ответили великие князь с княгиней.

— Эта, бабушка говорила, так… ну, сильно так, ярко, на молодых только действовать должна. Её раньше на Купалу пели да в Русальную неделю. Да на тех ещё, кто друг дружку любит сильно, яро, — смущённо пояснила она.

— Ты, мать, слова покрепче запомни, а лучше запиши, — с излишне серьёзным лицом обратился к жене Всеслав.

— Аль ты захворал, муж дорогой? Никак, страшишься, что без песен теперь ни на что не гож станешь? — изогнула ехидно бровь Дарёна. Дочь старого воеводы умела быть редкой язвой.

— Да сплюнь ты! — отмахнулся Чародей. — А вот о том, как к тебе за той наукой станут жёны да дочки всех соседей съезжаться — подумай. А перед Леськой за такой подарок щедрый чем отдариваться станешь — ума не приложу.

— А, может, возьмём её дочерью наречённой? Лесей Всеславной станет? — этот изящный ход мы с князем оценили оба. Любовь и взаимное доверие мужа и жены — вещи, конечно, великие, но иметь под боком такую умелицу и юную красавицу в непонятном статусе ни одна замужняя женщина в своём уме не согласилась бы. И этот извив непредсказуемой обычно женской логики был вполне понятен.

— Добро. Заодно и за братцами наречёнными приглядит. За всеми тремя, — кивнул, соглашаясь с женой, Всеслав. — Пойдёшь ли дочерью старшей в мой терем?

Судя по совершенно ошарашенному выражению лица, к такому развитию событий ведуньина внучка готова не была. Со стороны казалось, что неожиданное предложение влетело к ней в голову, отскочило там от противоположного свода черепа и теперь плавно пари́ло внутри, в чёрной беззвучной пустоте, как затерянный звездолёт в бескрайнем космосе.

«Красиво», — согласился Всеслав с пришедшим мне на ум образом.

— Подумайте тут по-семейному. Неволить не станем в любом случае, нет у нас привычки такой, чтоб своих сильничать. А за песню ещё раз спасибо. Вторая за день, и снова так к месту, ты глянь-ка. Сил в ближайшие седмицы лишних точно не будет. Всех бы хватило.

Чародей обнял и поцеловал жену и сына, а Леське, потенциальной дочери, лишь ободряюще моргнул обоими глазами сразу, как ему самому давным-давно подмигивал покойный отец. И, развернувшись, шагнул широко к лестнице. Дел и вправду хватало.

Ночь и утро я снова провёл незримой тенью на восточном скате крыши княжьего терема. Леся, явно не до конца верившая в происходившее, но уже в новом сарафане, более соответствовавшем непривычному статусу княжны, вместе с Домной утянули вечером Вольку вместе с люлькой и одеялами в другую горницу. Он не возражал, болтая без умолку что-то непонятное на своём детском языке. Дарёна, что удивило нас с князем, тоже не спорила. Всеслав, подумав, тем более возмущаться не стал. И почти сразу оказался я под звёздным небом морозной мартовской ночи, глядя за шагавшими мерно по поскрипывавшим жалобно стенам подворья Ждановым богатырям. Они перешучивались вполголоса с Яновыми, которых впотьмах различить было сложнее. И с Гнатовыми, которых видно не было, сколько не вглядывайся.