Алексей Рюриков - В бездне времен. Игра на опережение
– Только долги у нас французам, – усмехнулся Гумилев.
– А что долги? Платим потихоньку. Вон, в тридцатом, когда кризис, по немецким репарациям план Юнга приняли. Выплаты ежегодно до тысяча девятисот девяностого года, – с видимым удовольствием произнес дату дипломат. – Из того и платим. Немцы взамен требовали убрать союзные войска, англичане с американцами их тогда крепко поддержали.
– И начали выводить. – Николай Степанович допил стакан и откинулся на полке.
– Да уже и без того выводили потихоньку. – Попутчик чай прихлебывал мелкими, стариковскими глоточками, больше интересуясь приятной беседой. – Брюнинг, он тогда канцлером немецким был, в Рейхстаге это как свою победу преподнес, и нам с французами показалось неплохо, зачем там войска держать? Взамен ведь был решен вопрос о совместном контроле над Руром, как гарантии платежей, так что… Впрочем, это Брюнингу ненадолго помогло, все одно слетел. А в прошлом году Гинденбург адресовался к президенту САСШ Гуверу, заявлял о невозможности уплаты очередного взноса. Гувер предложил мораторий на год на все платежи по репарациям и военным долгам. Отсрочка на год не мешала и нам, и хотя британцы яростно сопротивлялись, приняли. А сейчас срок моратория истекает.
– Немцы будут платить?
– Не похоже.
– А мы?
– А зачем же? – заулыбался бывший посол. – И мы не будем. Долги военные, нечего тут… С Францией мы подписали соглашение, они нам долг сообразно уменьшают. Только англичане остались.
– Тогда что изменилось? – удивился Гумилев. – Константин Николаевич, я не пойму, чем нам немцы помешали? Воевали, конечно, но это ж полтора десятка лет прошло. Ныне вот и долги одинаково не платим, и торгуем, и столкновений, как вы про Англию говорили, нигде нет?
– Это пока их нет! – не согласился собеседник. – А немцы о реванше мечтают! Гинденбург поручил сформировать кабинет бывшему военному министру, генералу фон Шлейхеру. Редкий пролаза этот Шлейхер, сколько Веймарская республика существует – во всех политических поворотах поучаствовал, падение трех прошлых кабинетов, можно сказать, его рук дело. Но главное, в чем я вижу опасность, это в том, что он вместе с Сектом, это их сейчас, такой, знаете, негласный вождь армии, все время пытается возродить военную силу Германии. Все эти их уловки со сменой названий, подпольными частями, большой полицией, все это мы знаем. Пусть не в деталях, но знаем. Оппозиции сейчас у «президиального кабинета» Шлейхера нет, Гинденбург популярен. А теперь они – это пока секрет, но чего уж – собираются ввести чрезвычайное положение… Чайку еще будете?
– Не откажусь, – согласился полковник. К чаю он обыкновенно был вполне равнодушен, но что еще в поезде делать? Тем паче, собеседник попался удачный.
Гулькевич прервался, кликнул проводника, спросил чаю себе и попутчику и вернулся к разговору:
– Ну, запрет их некоторых партий нас, допустим, не волнует, но вот направленность политики у них четкая – сосредоточение власти, диктатура, возрождение былой мощи, а потом… – старичок поерзал на полке, потер лысину и, сбавив тон, закончил: – А потом реванш. Другого пути у них, пожалуй, и нет.
– Но, я слышал, у нас в правительстве существует целое направление германофильства?
– Так и у них прорусское, как это называют в Америке, «lobby» достаточно мощное. Наши дорогие фабриканты после войны нахватали долей в немецких компаниях, потом неплохо освоили поставки туда сырья.
– Я, кстати, вот тоже не вижу, а в чем тут-то подвох?
– Да нет тут подвоха. Вот «Дероп» казенная бензином торгует, так? Так. Бензин вывозит, продает. А на выручку закупает их товары и везет. Качество у немцев традиционно неплохое, цена выходит дешевая, в России нарасхват. А собственное производство не развивается. И пошлины ввести до недавнего времени нельзя было, тогда бы мы репараций вообще не увидели.
Вопрос не в этом, торговля кому выгодна, а кому и не очень. Наши-то товары туда можно везти, почему ж нет? Но вот обратно лучше бы ввозили деньги. А невыгодно, немцы сегодня самая дешевая рабочая сила. Сейчас они наших импортеров потому и давят, им представляется, что сырья у нас все равно больше, чем мы можем переработать сами. А дешевле и лучше их продукции мы все равно не найдем. Пытаются переиграть, прибыль себе заграбастать. Отсюда и вопли в газетах, и аресты, и преследования наших купчиков. Кампанию против русского аграрного и пушного демпинга завели. Это все бы ерунда, но обыск полицией российского консульства в Лейпциге – это уже плевок в лицо страны. Это терпеть нельзя, и мы не будем. Вон княгиня Ольга вчера заявила, не читали в газетах?
– Нет, а что там?
– А вот, – попутчик вытащил из саквояжа «Ведомости» и зачитал выборочно: – «Я хорошо помню все этапы наших отношений, улучшения и ухудшения, и я должна сказать, что никогда эти отношения не были хуже, чем сейчас. Инциденты с повальными обысками приходивших в Гамбург русских судов, настоящий поход против обществ «Дероп» и «Дерунафт», правления и отделения которых в Берлине, Кельне, Дрездене, Штутгарте, Мюнхене и других городах подвергались, я не побоюсь этого слова, налетам. Производились аресты наших сотрудников, в том числе и российских подданных, они подвергались грубейшим издевательствам, а в конце концов освобождались ввиду полной неосновательности их ареста… Налетам и разграблениям подвергались и пункты розничной продажи бензина, принадлежавшие «Деропу», причем в некоторых случаях бензин вообще забирали бесплатно, в других случаях бензин просто выпускали, были случаи порчи и разрушения бензоколонок…
Если Германия действительно хочет сохранить с нами хорошие отношения, необходимо, чтобы правительство железной рукой положило конец всему этому безобразию».
Пенсионер свернул газету и добавил от себя:
– У их правительства сил для того предостаточно, а вот желания ни малейшего.
– Да, может, и силы нет, – не согласился Николай Степанович. – В Германии чиновники власти не имеют, а против правительства кого только нет, – полковник чуть улыбнулся, вспомнив что-то свое: – Помните, как у нас в начале двадцатых? Правые хотели заставить государя отречься, чтобы регентство учредить, думцы конституционного правительства любыми средствами жаждали, марксисты с эсерами революцией бредили, да еще с десяток разнонаправленных партий к восстанию призывали.
– Помню, как же, – кивнул старичок. – И все это обращалось к пришедшим с войны крестьянам и рабочим, вот что опасно было. Которым возвращаться особо и некуда было. Хорошо, казенные концерны завели, хоть офицеров военного времени туда пристроили. Те и с народом разговаривать умели, сами из низов вышли, и уважение почувствовали, не абы кто – из боевых офицеров чиновник! Пускай три года назад на той же фабрике гайки крутил, ан нынче, шалишь, представитель Императорского Совета, классный чин имеет! Рвение у них, конечно, большое было.
– Особенно против прежних владельцев, – согласился полковник.
– И это тоже. Все эти Земгоры с комитетами в войну больше нам крови попортили, чем помощи было. Да и нечего в заговоры играть, а играешь – расплачивайся. Впрочем, это вы лучше меня, старика, знаете.
Гулькевич был прав. Когда в шестнадцатом году начались конфискации предприятий в казну для нужд фронта, бывшие владельцы заводов немедленно начали финансировать оппозицию, вплоть до самой радикальной. На назначенного главным уполномоченным по тылу генерала Маниковского, автора национализации, произошло три покушения, на сменившего его после ранения Акермана покушались дважды. Фабриканты, замешанные в покушениях, пошли под суд, а их имущество отошло короне. Руководили там прежние управляющие, а для надзора к каждому был приставлен представитель Императорского Совета по казенным имуществам. Представителей сначала назначали из офицеров, негодных по ранению к фронту, после войны и сокращения армии из демобилизованных. Немногие уцелевшие в Великой войне кадровые офицеры увольнялись редко, а вот выслужившиеся из рядовых поручики и капитаны пришлись в Совете ко двору. Произведенные в чин за заслуги в боях, не имея образования, они не могли рассчитывать на службу в послевоенной армии, но и возвращаться к станку, за прилавок лавки или в деревню уже не хотели. И получив от императора пусть маленькую, но власть и, главное, престиж в глазах все еще уважающего табель о рангах общества, они стали самыми ретивыми защитниками самодержавия. А вот владельцев фабрик и помещиков в этой среде по старой памяти действительно не любили. Как, впрочем, и социалистов, требующих, с точки зрения новоиспеченных контролеров, отнять кровью выслуженный, невеликий, но так ласкающий душу бывшего приказчика или селянина статус.
– Знаю, – согласился полковник. – Но не только в этом дело. В России тогда твердость проявили. Да и нашлось, кому проявлять, и мы, Корпус, и большая часть армии остались верны престолу. А в Германии что? Армии, считайте, нет, полиция прав почти не имеет. Откуда силы?
