Андрей Посняков - Посол Господина Великого
Взяв коня под уздцы, Олег Иваныч спустился к Неглинной, к узкому рыбацкому вымолу. Того и не видел, как к сторожу подошли трое, взяли за бороду, один – нож под ребро:
– А ну, человече, выкладывай, что коннику проезжему молвил?
Выложил все сторож – а что же, живота лишаться из-за чужих-то трудностей? Да на фиг надо!
– К реке пошел, говоришь… – задумался тот, что нож под ребро тыкал, плюгавец козлобородый. – А ну, робята, не спи!
У самого вымола двое рыбаков чинили сети. Ниже по течению, за ракитовыми кустами, горел костер. Сидевшие вкруг него люди варили уху. Седобородый дед в длинной сермяжной рубахе деловито помешивал варево длинной деревянной ложкой.
Олег Иваныч подошел ближе, спросил.
Нет, не видали никакой девки.
Видать-то не видали… а слыхать – слыхали. Петро Чуга говорил – выбежала тут одна молодуха утром раненько – да прямо в омут! Вниз головою. Тело? Нет, тела не видели. Но, может, вниз по течению вынесло. Там и искать надо, вряд ли в омуте.
Звоня в колоколец, шли по берегу нищие. Слепцы – калики перехожие. Поводырь – старец с бородищей пегой, на левый глаз кривой. Остальные все слепцы – кто бельмастый, кто – с глазами обычными, не скажешь, что слепой. Пара человек – с повязками на глазах черными.
Спустившись к реке, калики подошли к костру, поздоровались чинно. Уселись, ложки достали. Видно, для них варилась ушица-то. Олегу Иванычу предложили, тот отказался – не голоден был. Но рядом присел, слепцов послушать. Выслушав, свое поведал. Покачал головой поводырь, нет, не вылавливали никакого тела. Ни девичьего, ни мужского. Хотя, может, из братии кто ведает.
Покачал головой Олег Иваныч, прошептал горестно:
– Эх, Ульянка, Ульянка…
Парень молодой с повязкой уху с ложки на себя пролил. Обернулся на шепот:
– Не Ульянку ли девицу поминаешь, мил человече?
– Ульянку, – Олег Иваныч с интересом взглянул на слепого. – Из Новгорода девица… Не видал ли?
Снова встрепенулся парень, чуть котел в огонь не опрокинул. Усмехнулся:
– Видать – не видал, нечем боле видеть-то. А голос ее слыхал… иль похожий. У гулящих жёнок на портомойне. – Помолчал немного слепец, перекрестился, повел головой: – И твой голос знаком мне, человече… Наверное, и ты меня помнишь… Нифонтий я, подмастерье Петра, вощаника новгородского… А Ульянка – дочка его.
Нифонтий…
Олег Иваныч передернул плечами, вспомнив, как ловко лишил парня обоих глаз Матоня.
«Глаз – он шипит-от…»
Нифонтий, Нифонтий… Вот куда ты подался – в калики перехожие. А куда ж еще, слепому-то…
Поблагодарил Олег Иваныч. Дал Нифонтию деньгу серебряную. Вскинулся на коня – в дальний посад поехал, к жёнкам гулящим. Там и отыскалась Ульянка. Олег Иваныча узнав, выбежала радостно.
Через три дня отправил Ульянку со Стефаном. На прощанье кивнул ободряюще:
– Ништо, девка, – молвил. – Будет еще и у вас с Гришей счастье! Верь только.
Подняла глаза Ульянка:
– Жив ли Гришаня-то?
– Жив, – уверил Олег Иваныч. – Жив! А как же?!
Мужик какой-то служивый колеса у телег проверял. Дьяк государев Стефан Бородатый словом с ним перемолвился, кивнув, по плечу мужика похлопал да к Олегу Иванычу направился:
– Пора нам, господине.
Ну, пора так пора.
Тронулись телеги, колесами скрипнули. Мужик, что колеса смотрел, спину распрямил. На Олега Иваныча глянул случайно… Да – бегом, бегом за амбарец…
Махнул рукой Олег Иваныч, Ульянке подмигнул. Дьяка за рукав прихватил:
– Помнишь ли место, Стефане?
– Помню, как не помнить. На Славенском конце Нутная улица. Настена.
– Это, ежели на Ильинской никого не сыщешь в усадьбе.
– И про Ильинскую помню, не сомневайся.
Некоторое время ехал Олег Иваныч рядом с обозом. Потом свернул на Тверскую, задумался. К Федору Курицыну заехать, про государя московского сплетни узнать – помнит ли еще про Олега? Иль забыл уж давно? От того многое сейчас зависело.
Развернул коня Олег Иваныч, медленно поехал вдоль по Тверской, встречь восходящему солнцу. Хоть и студено было пока, да чувствовалось по всему – день теплый будет. Может, один из последних таких дней. Бабьего лета…
На храме Успения, деревянном, маковка златом пылала. Засмотрелся Олег Иваныч – красиво…
Вечером – весть радостная Олегу Иванычу. Вернулся Силантий со двора государева. Иван Костромич, боярин, по выходе шепнул – не гневается больше на житьего человека Олега государь-батюшка. Не упомнит и кто таков даже… Одновременно все ж таки опасаться просил Костромич – кто-то при дворе воду мутит – стропалит против Силантия да пленника его слухами разными. Ну, до государя слухи те не дошли пока. Пока…
– Так что свободен ты отныне, Олега, – махнул рукой Силантий. – Все одно прибытка от тебя мне нет, а Москве ты служить не будешь. Ведь не будешь?
Олег Иваныч упрямо покачал головой:
– Больно уж важен великий князь московский.
– Так на то он и князь!
– Так-то так… Да ведь и я не червь, своим разумом жить хочу – не княжьим. Извини, Силантий, если обидел…
Поскрипел зубами Силантий, однако ничего не сказал. Задумался. После махнул рукой:
– Считай – в расчете я с тобой полностью, так что ежели вдругорядь попадешь – не взыщи. На Москву завтра с утра два обоза идут хлебных, с понизовья. Первый – купца Федосеева, Онфима, второй – Ермила Хмурого. Так что, если поспеть хочешь…
– Спасибо, Силантий. За все спасибо.
С двойственным чувством уезжал Олег Иваныч. Будто чего-то не договорили они с Силантием, не дорешили, не доспорили. Несколько раз спрашивал сам себя Олег – а что заставляло служить московскому князю такого благородного и смелого человека, как Силантий Ржа? Только ли землишки-поместьица? Или действительно верил Силантий в то, что именно Москва – и есть Русь-матушка? А почему не Новгород, не Смоленск, не Киев, не иные какие русские земли? Никак не отвечал на такой вопрос Силантий, лишь в усы улыбался, дескать – почему Москва – то и детям малым ясно. Детям-то, может, и ясно… Московским… А вот насчет киевлян, смолян, тверичей, новгородцев – сильно сомневался Олег Иваныч. Да и – что сказать – насмотрелся, чай, на Москву-то! Считай, почти все привыкли тут по указке жить, не своим разумом. Все от князя зависели – от мала до велика, и все – ну, может, кроме бояр самых знатных – в руке его были. Голосили на всех углах: «Славен батюшка наш, государь Иван Васильевич!» Тьфу-ты, подхалимы чертовы. Батюшка… Иосиф Виссарионович… Погодите, прольет он еще кровушки, батюшка ваш. Ну, если и не он – так его потомки. Неконтролируемая власть – она кровавится, имеет такую нехорошую тенденцию, тем более здесь, в Московии – нравами грубыми далеко в русских землях известной…
Эх, Силантий, Силантий… Дай Бог, чтоб не достала тебя гневная длань твоего князя!
Федосеев Онфим еще с ночи выехал – так на торгу хлебном сказали, опоздал, значит, Олег Иваныч. А Хмурый, Ермил? Убили его вчера. И людишек его, приказчиков. Прямо в корчме перерезали лиходеи! Все, что с ними на корчме было, – как есть пограбили – и оружье персидское, и серебро, и меха – рухлядишку мягкую. Ходили тайные слухи – не хотел Ермил высокую цену держать – замыслил побыстрее в Новгороде расторговаться. Расторговался… В какой корчме убили? Да на Неглинной где-то. Кажись, у Анисимова Неждана. Его и самого, Неждана-то, чуть не убили – духом святым да молитвами упасся – утром в амбаре нашли связанным…
Схватили? Кого – лиходеев? Не, давно их и след простыл. Неждана? А его-то за что?
Усмехнулся Олег Иваныч. Не верил он в совпадения. Ну да черт с ним, то покуда дела московские. Свои бы как-нибудь разрешить. Значит – и Ермила нет, и с Онфимом Федосеевым разминулись… Стоп! А почему разминулись? Он же, Онфим, в ночь только выехал. А конь Силантьев добр – нагнать можно!
Какой, говорите, дорогой поехали? Угу, понял.
Взлетел в седло Олег Иваныч, коня в рысь пустил. К обеду уже был за городом, в деревне, что по пути, справился – проезжал обоз-то, немного и времени прошло. Эвон, за тот холм направились…
А напрямик пути нет ли?
Как нет… Есть… Вон, через лес… Там тропки тонкие… Только не вздумай, мил-человек, поворотить на болото…
Мил-человек и не думал к болоту поворачивать. Просто и не услыхал про него. По лесу версту проскакав, все лицо ветками исцарапал. Тропа-то тоже неприглядисто вилась, глянул – где б срезать – ага, вон, через полянку. Срезал…
Первой увязла лошадь. Подняла голову к небу, заржала жалобно. Так и утянулась в трясину – быстро – Олег Иваныч едва успел выскочить. А холодна, жижа-то… Увязиста…
Как там в фильме про старшину Васкова и девчонок-зенитчиц? «После споем с тобой, Лизавета»? Похоже, тут и петь не придется, вон как засасывает… пылесос прямо.
Лечь на грудь… Ага, вроде легче. Меч в сторону… мешает. Так – ползти, ползти… Вон к тем деревьям. А холодно-то как, господи! Ползти, ползти… ползти… Невзирая ни на что… Вот, кажется, кочка. Нет, на ноги не вставать – тогда точно утянет… Только ползком. Да руками под себя мох подгребать. Ага… Вот они, деревья-то, кажется, ближе… Но и ползти труднее… Так и тянет в глубь, так и тянет… Нет, вперед… Быстрее… Не сдаваться… И руки раскинуть широко… Отдохнуть… Нет, нельзя останавливаться! Вперед, только вперед… Еще чуть… еще… Эх, Софья-Софьюшка… Ох… Это и не деревья вовсе… Трава… А под ней трясина. А там, дальше? Нет, не видно… И на ноги не встанешь, не посмотришь. Выход один – ползти! Ведь не бесконечное же это поганое болото, ведь кончается же оно где-нибудь… Господи… Софья… Софья…
