Андрей Смирнов - Рыцарь
— Женщины прибыли? — спрашивает сидящий.
— Еще нет, господин граф, — поспешно отвечает ему пришелец. — Старуха расхворалась на перевале. Пришлось нанять для нее телегу. Полагаю, они будут здесь завтра…
Граф перебивает его нетерпеливым взмахом руки:
— Что-нибудь еще, Мигель?
Тот снова коротко кланяется:
— Только что прибыл гонец. Войска эмира перешли границу и осадили Менханьо.
Граф сцепляет кончики пальцев и некоторое время задумчиво глядит в образовавшийся треугольник.
— Кретины, — говорит он затем, — мало я их учил… Кто ими командует?
— Гонец говорит, что Юсуф аль-Кейсар, но он не уверен в этом.
— Юсуф… — Дон Альфаро кладет руки на подлокотники. — А, этот мальчишка… Придется научить мальчика уважать старших.
Граф стремительно встает. Всякая расслабленность исчезает, движения его точны и экономны.
— Коня!
* * *…Они выезжают из замка Кориньи и скачут весь день. Они — это сам граф, Мигель и десять графских телохранителей. Горы, которые со стен замка Кориньи были далекими призраками у самого горизонта, вырастают, закрывая собой полнеба, и оборачивают к всадникам свои ущелья и склоны, камни и водопады. Отряд минует перевал и приближается к Менханьо — мощной крепости, охраняющей южную часть графских владений. С каменного уступа, на который взбираются Мигель и дон Альфаро, можно видеть, сколь велика армия, осадившая крепость. Да, это можно увидеть, хотя сейчас ночь: в лагере сарацинов горят десятки, сотни костров, рядом с которыми перемещаются темные фигуры.
— Что ты об этом думаешь, Мигель? — спрашивает дон Альфаро.
— Их не меньше четырех тысяч, — негромко отвечает тот.
— Знаешь, Мигель, — говорит граф, — я думаю, что когда-нибудь сарацины заполонят собой всю землю. Слишком уж быстро они плодятся.
Мигель, который сам на одну четверть сарацин, не говорит ничего.
Они спускаются вниз и движутся дальше, но уже осторожнее. Вскоре их окликает патруль.
Граф протягивает вперед руки, демонстрируя, что у него нет оружия.
— Я — дон Альфаро де Кориньи, — говорит он на сарацинском наречии и прибавляет с дюжину имен, которыми наградили его родители, и еще полдесятка титулов, означающих земли, которыми он владеет. — Я синьор этой земли. И я готов принести присягу Юсуфу аль-Кейсару и принять ислам. Я хочу говорить с вашим господином.
Сарацинские воины, несколько ошеломленные речью христианина, не сразу решаются разоружить графа и всех его спутников. Дон Альфаро дает телохранителям знак, чтобы они не оказывали сопротивления.
— Передайте Юсуфу, — говорит он, — что нам необходимо поговорить как можно быстрее.
Воины ведут пленников в лагерь, слегка подталкивая в спину копьями — для порядка. Начальник патруля широко улыбается: он имеет все основания ожидать награды за то, что захватил такого важного пленника. Ведь всем известно, что Юсуф, дождавшись разрешения светлейшего эмира, с превеликой радостью двинул свои войска против земель графа Альфаро. Потому что всем известно: граф, и никто иной, повинен в смерти отца Юсуфа.
Высокий шатер, украшенный серебряным полумесяцем. У входа в шатер стоит красивый молодой человек с тонкими, но решительными чертами лица. Рядом с ним — усатый воин, лицо которого обнаруживает с лицом юноши некоторое (правда, весьма отдаленное) сходство. На мужчине — кольчуга, на юноше — тоже, но более тонкая и, вдобавок, спрятанная под одежду. Оба держат ладони на эфесах сабель.
Графу заламывают руки и подводят к юноше, который вздергивает подбородок и с презрением глядит на пленника.
— О чем ты хотел говорить со мной, отродье Иблиса, прежде чем я прикажу привязать тебя к четырем жеребцам и разорвать на четыре части?
Граф коротко оглядывается и смотрит в глаза Юсуфу аль-Кейсару. Легкая усмешка, тронувшая его губы, беспокоит юношу, но под взглядом Альфаро он почему-то быстро забывает и об усмешке, и о беспокойстве.
— О лучезарный, — говорит ему граф, — о светило ислама! То, о чем я хочу говорить с тобой, настолько важно, что мне не хотелось бы, чтобы это услышали чужие уши. Может быть, мы побеседуем в каком-нибудь другом месте, о сокрушитель неверных? Например, в твоем шатре? Или ты опасаешься меня, Юсуф аль-Кейсар? Если так, то прикажи связать мне руки и даже от тени всякой опасности ты будешь избавлен, ведь ты вооружен, а я — нет.
Он смотрит в глаза юному военачальнику, но тот молчит, как будто колеблясь.
Усатый воин прерывает молчание.
— Мой господин, — говорит он, обращаясь к мальчику, — не соглашайся на это. Всем известно, как сильны чары этого христианского дьявола. Воистину, он — сам сын Иблиса. Поступи так, как поступают христиане со своими колдунами (а ведь среди христиан много колдунов!), — сожги его и развей пепел по ветру.
Но молодой человек качает головой.
— Нет, сначала я хочу узнать, что он собирался сказать мне. Ты будешь со мной, Али, во время нашего разговора. Что он сможет нам сделать? Он пес, которому выдрали зубы. — И приказывает стражникам: — Отпустите его.
Воины отпускают графа. Юсуф и Али входят в шатер. Дон Альфаро следует за ними. На его губах играет усмешка.
Внутри шатра — богатые ковры, высокие канделябры, табуретки, убранная постель, невысокий столик. Дон Альфаро некоторое время рассматривает дальнего родственника Юсуфа — могучего воина Али.
— Мы ждем, пес, — говорит юноша.
— Полагаю, — начинает граф, — вас весьма удивляет то, что я пришел к вам сам, безоружным, и отдался на вашу милость…
— К тебе не будет милости, — перебивает его юноша, делая резкий жест рукой. — Воистину безгранично терпение следующих истинной вере — но только не к таким, как ты!
— И это слова воина Аллаха?! — притворно изумляется граф. — Или обещания повелителя правоверных относительно христиан, желающих принять истинную веру, для вас пустой звук?
Али скрипит зубами и стискивает рукоять сабли.
— Слова повелителя правоверных, — говорит юноша, — золотыми буквами начертаны в нашем сердце. Однако не пытайся обмануть нас, утверждая, будто ты — христианин. Подобные тебе хуже христиан и иудеев, хуже язычников и огнепоклонников. К подобным тебе нет ни милости, ни прощения.
— Юсуф аль-Кейсар, а все ли в твоем войске — воины Аллаха? — спрашивает тогда граф. — Все ли они под защитой вашего бога?
— Исключая наемный отряд христиан — все.
— Ты ошибаешься, Юсуф, — говорит граф, не сводя глаз с двоюродного дяди Юсуфа, — не все. На лбу отнюдь не каждого твоего воина начертан знак веры, пусть даже на словах они и клянутся, что служат Аллаху всем сердцем, делом и помышлением. Но те, на которых нет этого знака, — ничьи, и нет для них никакой защиты. Твой дядя — как раз из таких. Что ты сделал, Али, что Аллах отказался от тебя? Изнасиловал жену эмира? Убил кадия? — Он смотрит воину прямо в глаза. — Или просто усомнился в сердце своем?..
Али с рычанием выхватывает саблю и бросается к пленнику. Но тот отступает в сторону, и Али промахивается. Движения сарацина вялы и замедленны.
Юсуф глядит на него с изумлением.
— …Али, Али, — укоризненно продолжает граф, и тонкая усмешка играет на его устах, — отказавшись от одного господина, тебе следовало бы принять другого — того, на службе у которого тебе было бы позволено делать все то, что тебе так нравится. А так — ни там, ни тут… никто не владеет тобой и в результате каждый, — тут он протягивает к Али правую руку, — может посягнуть на твою жизнь. Ты слышал, что я колдун? Это правда. Видишь, как в моей руке бьется твое сердце? А теперь — смотри.
Он сжимает руку и делает движение, как будто бы давит в кулаке что-то.
Сарацин хрипит. Хватается за грудь и падает на колени. Сабля, выпущенная из руки, утыкается в ковер. Али валится набок. Рот его раскрыт, изо рта вытекает слюна.
Юсуф аль-Кейсар отрывает рот, чтобы позвать телохранителей, но голос его слабеет под взглядом Альфаро. Граф приближается к нему. Юсуф молится, и губы его и в самом деле бормочут что-то, однако разум его чист и полон только одним — ужасом перед наступающим человеком.
Альфаро, не отпуская его взгляда, становится вплотную к Юсуфу. Тот пытается вытащить саблю, но тело отказывается служить воле своего хозяина. Взгляд графа — тьма, и Юсуф чувствует, как постепенно его собственный разум тает и растворяется в этой тьме. Глаза Альфаро совсем близко: Юсуф ощущает на своем лице дыхание этого человека.
— Мальчик, — шепчет граф, — твои молитвы не спасут тебя от меня. Напротив: в некотором роде не так уж плохо, что твое внимание сосредоточено на бормотании слов, которые ты и раньше повторял слишком часто, чтобы их смысл успел выветриться у тебя из головы… Мальчик, я не имею власти над сроком твоей жизни, но твой разум и память… Право же, Аллах не слишком обидится, если я подправлю их самую малость. Слушай же и запоминай…
