Шайтан Иван 7 (СИ) - Тен Эдуард
Сын Лема получил домашнее образование и по достижении восемнадцати лет был отправлен во Францию, где шесть лет изучал философию в Сорбонне. Ещё два года после выпуска он путешествовал по Европе. По отзывам знакомых, в Париже он встречался с Михаилом Александровичем Бакуниным, состоящим под негласным надзором Третьего отделения, а также с неким Карлом Генрихом Марксом, увлечённым революционными идеями (точных данных нет). Не исключено, что в тот же период состоялись его контакты с Яковом Вайсманом, проживавшим тогда в Париже (точных данных нет).
— Очень интересно… Очень. — Гессен надломал сургучную печать на следующем документе. — Вот что, Арсений Олегович. Свяжитесь с полковником Лукьяновым и уточните: он намерен действовать самостоятельно или полностью передаёт дело в наши руки?
— Уже выяснил, Герман Иванович. Они отдают дело нам и обещают содействие в случае необходимости, — доложил Володин.
— Прекрасно. Берите в разработку. Важно установить, какую именно роль этот Мишкевич играет в организации «Свобода и революция». И кто на самом деле стоит во главе неё, — усмехнулся полковник.
— Слушаюсь.
— Кстати, Арсений Олегович, подайте мне материалы по Бакунину. Совсем запамятовал этого господина.
— Суть его учения — создание безгосударственного общества на основе самоуправления. Проповедует анархию: добровольный союз свободных людей без сословий и принуждения, основанный на взаимопомощи. — доложил Володин.
— И кто-то верит в этот бред?
— К моему величайшему сожалению, последователи находятся. Я ознакомился с черновыми вариантами его трудов. В настоящее время Бакунин находится в Берлине.
— Насколько я помню, его отец был предводителем тверского дворянства?
— Так точно. Древний дворянский род. Отец, Александр Михайлович, и сам, в молодости, отличался либеральными взглядами. По непроверенным данным, был связан с декабристами, состоял в переписке с Никитой Муравьёвым.
— Выходит, Мишеньке было у кого учиться, — заключил Гессен, задумчиво глядя на портрет императора на стене.
Ротмистр Гессен был свидетелем тех событий и не по наслышке знал все подробности восстания и ознакомился со многими его участниками в процессе расследования. Именно после этих событий было создано третье управление Собственной его Императорского Величества Канцелярии куда был назначен служить Гессен, в Первую экспедицию. Своё отношение к декабрьскому восстанию он выразил для себя коротко.
— Утопия, демагогия и подрыв государственных устоев. Из чего следовало быстрое и глубокое искоренение подобной ереси. Он стал свидетелем не только бестолкового и наивного героизма, но и примеров малодушия, трусости и прямого предательства. Революцию только на эмоциях не делают. И самое запоминающееся высказывание граф Бенкендорфа когда он собрал всех арестованных офицеров по этому делу.
'Вы утверждаете, что поднялись за свободу для крепостных и Конституцию? Похвально. Прошу тех из вас, кто дал эту самую свободу крепостным — да не выгнал их на улицу, чтобы те помирали, как бездомные собаки, с голоду под забором, а отпустил с землёй, подъёмными и посильной помощью — поднять руку. Если таковые имеются, дело в их отношении будет прекращено, так как они действительно поступают согласно собственной совести. Я жду. Нет никого? Как странно… Я-то своих крепостных отпустил в Лифляндии в 1816-м, а в Тамбовской губернии в 1818-м. Все вышли с землёй, с начальными средствами. Я заплатил за каждого из них податей за пять лет вперёд в государственную казну. И я не считаю себя либералом или освободителем! Мне так выгоднее. Эти люди на себя лучше работают. Я зарабатываю на помоле, распилке леса и прочем для моих же бывших крестьян. Я уже все мои расходы покрыл и получил на всём этом прибыль. И я не выхожу на площадь с безумными заявлениями или протестами против Государя или, тем более, против Империи!..
Так как вы ничем не можете доказать, что дело сиё — политическое, судить мы вас будем как бунтовщиков и предателей Отечества, навроде Емельки Пугачёва. А теперь — всех по камерам! В одном этапе с уголовными пойдёте, сволочи!'
Ротмистр Гессен присутствовал при разговоре и после этого его уважение к графу Бенкендорфу было непоколебимо.
Глава 31
Известие, что княгиня Оболенская родила двойню, всколыхнуло весь петербургский бомонд. И великосветское общество, и те, кто помельче, с жадностью принялись обсуждать пикантную новость. Снова всплыл извечный вопрос: кто же отец детей?
Эта история вызвала крайне острую реакцию в семействе Оболенских. В отличие от праздных зевак, с упоением судачивших о скандальной подробности, Оболенские сочли произошедшее тяжким оскорблением чести рода. Слухи один нелепее другого приписывали отцовство то конюху, то дворовому, а то и вовсе смаковали историю, будто княгиня подверглась насилию во время пребывания на Кавказе — то ли одним горским удальцом, то ли целой шайкой. Со временем молва и вовсе приняла непристойный оборот, пороча княгиню в самых грязных тонах.
Князь Оболенский, не выдержав потока клеветы, обрушившегося на его невестку, подал жалобу на имя государя. В ней он требовал наконец разобраться в ситуации и установить истину. В случае подтверждения «непристойного поведения» княгини он настаивал на лишении Констанции Борисовны поместий и земель, доставшихся ей после смерти мужа, с возвратом владений в управление семьи Оболенских. Одновременно была подана жалоба в Дворянское собрание Петербурга с требованием рассмотреть вопрос о праве княгини носить фамилию Оболенских и лишить её этого права в случае доказательства «поносного поведения, недостойного дворянки княжеского рода».
Констанция, узнав о потоке слухов, буквально затопивших её волнами нелепицы и откровенной грязи, была ошарашена и подавлена. Князь Юсупов, как и его дочь, оказался озадачен столь пристальным вниманием петербургского общества. Но больше всего его задела реакция князя Оболенского, посмевшего публично усомниться в поведении Констанции.
Он прибыл в Ильино, ожидая застать дочь в слезах или сломленной под тяжестью событий. Но не тут-то было. Констанция встретила его молчаливой холодностью. Лишь глаза сверкали недобрым, стальным блеском.
— Здравствуй, Коста. Уверен, тебе не следует придавать значения слухам и грязным сплетням. Будь выше всего, что творится вокруг. Всё со временем уляжется.
— Да, конечно, папенька, я совершенно спокойна. Вам не стоит беспокоиться обо мне.
По тому, как прозвучали эти слова, нетрудно было догадаться об её истинном состоянии.
— Коста, прошу тебя — сама ничего не предпринимай. Доверься мне, я сумею защитить твою честь. Князь Оболенский ещё принесёт тебе извинения за то, что посмел усомниться в твоей порядочности.
— Но прошение императору уже подано. Последует официальное разбирательство. Он обязан ответить князю Оболенскому. Что в таком случае отвечать мне? Учтите, папенька, я не хочу и не буду отвечать на вопрос, кто отец моих детей, — и вас прошу держаться данного мне обещания.
Юсупов молчал, с тревогой глядя на дочь. Он и сам не ожидал столь яростной реакции со стороны князя Оболенского. Возможно, тот отнёсся бы к рождению детей спокойнее и даже признал их со временем, но после всей грязи, вылитой на Косту, иначе поступить уже не мог. Князь продолжал молчать, понимая: сейчас говорить — не лучший выход. Да и что он мог сказать ей в утешение? По большому счёту, Констанция действительно не имела возможности существенно повлиять на ситуацию.
Если она откажется давать ответ государю, тому ничего не останется, как лишить её наследства мужа и вернуть всё семейству Оболенских. Впрочем, дочь, без сомнения, не останется нищенкой и не пойдёт по миру с протянутой рукой. Он уже сейчас может переписать на неё крупное имение в Псковской губернии — с тысячей душ. Имение это как раз приводится в порядок его людьми. Всё идёт по отработанной схеме: отмена части податей и повинностей, прощение мелких долгов, выдача ссуд крестьянам без процентов. Даже такие, казалось бы, небольшие уступки помогали им подняться из голодной нищеты. После налаживания хозяйства помещичьи угодья продавались новому владельцу — с настоятельной рекомендацией не разрушать сложившуюся хозяйственную конструкцию. Многие прислушивались к совету и в случае нужды обращались за помощью в контору князя.
