Таких не берут в космонавты. Часть 1 (СИ) - Федин Андрей Анатольевич

Грозно щуривший глаза Геннадий преградил мне дорогу в зал кафе. Поверх его плеч на меня хмуро смотрели братья Ермолаевы. У меня за спиной недовольно засопел Черепанов.

— Поговорим? — спросил Гена.

Он выставил вперёд руку: с открытой ладонью. Но не прикоснулся к моей груди. Сверлил моё лицо взглядом.

Жидкие чёрные усы на его верхней губе изогнулись дугой.

— О чём? — спросил я.

Почувствовал, что от Геннадия пахло одеколоном. Уловил древесно-мускусные нюансы аромата, запах хвои.

— Ты знаешь, о чём, — заявил Тюляев. — Москвич, не прикидывайся дураком. О Светке.

У меня за спиной кашлянул Черепанов.

Я кивнул.

— Ладно. Давай. Поговорим.

Попятился обратно в помещение уборной.

Тюляев и Ермолаевы вошли туда вслед за мной, прикрыли дверь.

— Говори, — сказал я. — Слушаю тебя внимательно.

Остановился около ближайшей к выходу раковины. Посмотрел Тюляеву в глаза.

На мгновение мне почудилось, что я беседовал сейчас со своим старшим сыном. Тот тоже в подростковом возрасте на меня временами посматривал вот так же: с вызовом и с плохо скрытой обидой во взгляде.

Геннадий указал на меня пальцем. Но не прикоснулся ко мне и сейчас.

— Не лезь к Светке! — сказал он. — Ты слышишь меня, Пиняев?

Я снова кивнул.

Ответил:

— Слышу. Слышу, но не понимаю.

Я пожал плечами. Рассматривал карие глаза Тюляева.

Геннадий поднял руку выше — теперь кончик его чуть изогнутого указательного пальца смотрел на мой подбородок.

— Не лезь к Светке, — повторил Гена.

Я не сдержал улыбку: уж очень точно Тюляев изобразил моего вспыльчивого сынишку.

Покачал головой и сказал:

— Поясни, Гена. Не понимаю.

Тюляев поиграл желваками на скулах.

— Что тебе не понятно, московский мальчик? — спросил он.

— Выясняю значение термина «лезть». Что ты имел в виду?

Геннадий спросил:

— Самый умный, да?

— Поумнее многих, — согласился я. — Но чужие мысли не читаю. Поэтому и переспрашиваю. Подозреваю, что мы с тобой, Гена, по-разному трактуем слово «лезть». Ни под юбку, ни за пазуху я к Клубничкиной руки не совал. Во всяком случае, пока.

Геннадий вздрогнул, будто я наступил ему на ногу. Он стиснул зубы — я услышал их скрежет.

— А если бы и «полез»? — спросил я. — То… что?

Я развёл руками.

Сказал:

— Геннадий, какое твоё дело до меня и до Клубничкиной? Ты вообще, кто? Её родственник? Или её муж? Какие у тебя могут быть ко мне претензии? С какой стати? Не ты ли, Гена, сейчас «лезешь» не в своё дело?

Тюляев сверкнул глазами. Но он и сейчас не вцепился в мой джемпер, как это во вторник сделал его приятель. Тюляев уже не указывал на меня пальцем — он сжал пальцы в кулак.

Геннадий опустил руку, приподнял подбородок. Его глаза оказались почти на уровне моих глаз.

Секунд пять мы молчали, бодались взглядами.

Чёрные волоски на верхней губе Тюляева смешно топорщились, будто иглы ежа. Я улыбнулся.

— Давай, москвич, — сказал Геннадий. — Один на один. Как мужики. Прямо сейчас.

Он приблизился ко мне на полшага.

Я почувствовал: запах одеколона усилился, к нему добавился и запашок табачного дыма.

— Здесь? — спросил я.

Развёл руками. Заметил, как переглянулись браться Ермолаевы.

Почувствовал, как Черепанов дёрнул меня сзади за джемпер.

— Вася, не надо! — сказал Алексей. — Услышат шум. Позовут дружинников. Вас задержат за драку в общественном месте. И отведут в отделение к его папаше. Потом ещё и в школу бумагу пришлют. И в комсомол. Тебе оно надо?

Я не обернулся, всё ещё глядел Геннадию в глаза.

Тюляев пренебрежительно скривил губы. Посмотрел мимо моего плеча. Фыркнул.

— Никого не позовут, — сказал он. — Не ссы, Черепушка. Что ты придумал? А если и позовут…

Геннадий посмотрел мне в лицо.

— Скажешь, москвич, что я первый начал, — заявил он. — Я отнекиваться не стану. А потом уж как-нибудь… разберусь.

Тюляев расправил плечи, выпятил грудь.

Я ухмыльнулся: вспомнил, что мой старший сын вот так же вёл себя перед схватками во время соревнований.

— Вася, не слушай его, — сказал Черепанов. — Здесь драться нельзя.

Я почувствовал, как азартно затрепыхалось у меня в груди сердце. Чуть изменил стойку: шагнул вперед левой ногой, локтем прикрыл печень. Увидел, как поднял руки на уровень груди Тюляев.

Дверь уборной резко распахнулась, в комнату вошли сразу трое парней — уже не школьников. Братья Ермолаевы расступились. Пришлые парни с удивление окинули нас взглядами, прошли мимо нас к кабинкам.

Тюляев шумно выдохнул, словно спустил пар. Его плечи слегка поникли.

Он посмотрел мне в глаза и заявил:

— Ладно, москвич. В понедельник поговорим. Один на один. Без свидетелей. Договорились?

Он всё же ткнул меня пальцем в грудь.

— Договорились, — ответил я.

Ребром ладони отбил его руку в сторону.

Ухмыльнулся и добавил:

— Поговорим, Гена. Если не передумаешь.

Тюляев скривил губы.

— Я не передумаю, — сказал Геннадий. — Даже не надейся, москвич. Слово даю.

Он резко развернулся и зашагал к выходу из уборной. Братья Ермолаевы поспешили за ним.

— … Летом я ездила вместе с мамой в Сочи, — сказала Клубничкина. — Там мы познакомились с настоящей киноактрисой…

Я следил за тем, как Иришка доедала купленное Черепанову мороженое (Алексей отдал ей свою креманку, словно попытался подсластить застывшую на лице Лукиной кислую мину). Я слушал щебетание Светы. Замечал, как с недовольством во взглядах посматривали в мою сторону всё ещё не покинувшие зал кафе Тюляев и Ермолаевы.

«Эмма, мне кажется, что я веду себя неадекватно, — сказал я. — Будто мне сейчас действительно шестнадцать лет. Где моя полученная с годами зрелая мудрость? Где взрослая рассудительность?»

«Господин Шульц, повторите, пожалуйста, запрос».

«Что там повторять? Я и сам вижу, что в работу моего мозга вмешиваются гормоны. Вот зачем я подначивал этого Тюляева? Явно ведь не из-за этой пустоголовой малолетней актрисы школьного театра».

«Господин Шульц, агрессивному поведению обычно способствуют андрогены — так называемые, мужские гормоны. Наиболее активный из всех андрогенов, тестостерон, отвечает за либидо: половое влечение…»

Я посмотрел Клубничкиной в лицо — Светлана мне улыбнулась.

— … У неё было такое красивое платьишко: голубое в белый горох… — говорила Клубничкина, гипнотизируя меня взглядом.

Её колено под столом ткнулось в мою ногу.

«Эмма, а вот полового влечение к этой лолитке я не испытываю. То ли тестостерона во мне недостаточно. То ли он ещё не разъел мой мозг. Думаю, что лучше я уж к математичке под юбку полезу. Чем к этой напомаженной малолетке».

Из кафе я вышел на улицу — словно вырвался на свободу. С превеликим удовольствием вдохнул свежий морозный воздух. Порадовался, что в нём совершенно не пахло сиренью (духами Светы Клубничкиной).

Подставил лицо ветру — совсем не расстроился, когда тот швырнул мне в лицо колючие снежинки.

— Москвич, стой!

Я замер, обернулся на голос. Увидел стоявшего на пороге кафе Тюляева.

Геннадий указал на меня пальцем и напомнил:

— Завтра. Ты и я. Попробуй только не явиться в школу!..

Гена развернулся и скрылся за дверью.

Я заметил тревогу в глазах Иришки.

— Вася, о чём он говорил? — спросила Лукина.

— Василий и Тюляев завтра будут драться, — сообщил хмурый Черепанов. — Из-за Светы Клубничкиной.

Иришка растерянно поморгала, снова взглянула на меня.

— Вася, это правда? Ты завтра подерёшься с Геной? Из-за этой дуры Клубничкиной?

Около Иришкиного лица, словно табачный дым, заклубилось облако пара.

Я пожал плечами, ответил.

— Может, и подерусь. Там видно будет. Вот только не из-за Светы.

Я взглянул на Черепанова.

— Ты уж меня прости, Лёха, но я тебя не понимаю. Ты ведь умный парень. Что ты в ней нашёл?