Виктор Тюрин - Ангел с железными крыльями
– Думаю, что вы подошли к своей работе настолько добросовестно, что я вряд ли смогу добавить что-либо новое.
– Шутить изволите.
– Какие тут шутки. Готов понести заслуженное наказание. Конвой за дверью ждет?
Секунду Пашутин смотрел на меня, потом заразительно рассмеялся. Не натужно, а весело и звонко.
– Ха-ха-ха! Ну, непонятный… вы человек. При этом почему-то верю вам, как никому другому. Почему так, Сергей Александрович?
– Кому как не вам это знать. Это же вы меня изучали.
– Ха-ха-ха! Господи, да перестаньте меня смешить. Уже живот болит. Ладно. Вы тот, кто вы есть. Теперь разрешите мне представиться. Бывший жандармский ротмистр, а ныне подполковник Пашутин Михаил Антонович, который ныне связал свою судьбу с разведкой. Пять раз ходил в тыл врага. В последний раз – с вами, Сергей Александрович. Имею три награды. Теперь насчет моей семьи. У меня она была, но не в том изложении, в котором вам пришлось слышать. И я никогда не преподавал на кафедре, но при этом владею в совершенстве тремя языками.
– Вы меня не сильно удивили своей исповедью. Значит, вы разведчик, – я помолчал. – Похоже, своей наградой я обязан вам?
– Только отчасти, потому как вы ее честно заслужили.
– Теперь, после представления, вы можете перейти к делу, ради которого ко мне пришли.
– Извольте. Вы весьма подходите к нашей работе. К тому же я вас видел в деле. Такого сочетания хладнокровия и смертельных ударов мне еще в жизни не приходилось видеть. Если к этому добавить рассудительность и умение замечать детали, то вам цены нет. Вот только иностранными языками вы не владеете. Да?
– Увы! Не владею.
– Как вы мыслите о том, чтобы продолжить военную карьеру в разведке?
– Вы меня заинтриговали.
– Вы подумайте, Сергей Александрович, подумайте над моим предложением, а я пока выпью за победу нашего оружия.
– Пейте на здоровье, – сказал я, а сам подумал: «Может это начало нового пути? Да и Пашутин вроде ничего мужик. Мне почему-то кажется, что мы с ним сработаемся».
– Нельзя ли поподробнее, Михаил Антонович?
Пашутин прожевал ветчину, которой закусывал, и только тогда сказал:
– Сначала пойдете на курсы. В их основе лежит работа с немецкими документами и картами. Там же вас научат правильно вести допросы, сопоставлять полученные факты и делать выводы. Дадут навыки по работе с населением, как и с возможными агентами. Ну и всякому такому-прочему.
– Экзамены есть какие-нибудь?
– Как не быть. Вот раньше у нас действительно была проверка, а сейчас… так, для проформы. Проверят политическую благонадежность, денежное состояние и физическое здоровье. Будет письменный экзамен, затем владение оружием… Чепуха, одним словом. Вы все это с закрытыми глазами пройдете.
– Денежное состояние – это как понять?
– Чтобы не было карточных долгов, имущества в залоге. Да мало ли что! Ведь человека, обремененного долгами подкупить проще простого!
– Я подумаю.
– И на том спасибо.
После того, как неожиданный гость ушел, я собрал со стола посуду, затем сел и стал думать, что мне делать со столь неожиданным предложением.
Мне нравилось, когда адреналин заставляет бежать кровь с удвоенной силой, нравилось рисковать. Все это мне могла дать предложенная работа. Или не могла? Судя по тому, что видел, фронтовая разведка императорской армии занималась по большей части сбором и анализом информации, но никак не заброской диверсантов или рейдами по тылам противника, но есть вероятность, что придется работать с Пашутиным. Правда, только вероятность. Ведь, если поступлю на службу, у меня кончится вольная жизнь, и я начну жить по уставу, выполняя чьи-то приказы. И кто сказал, что мне все это понравится?
С другой стороны, мне нужно было определяться в этой жизни, искать свое место среди людей. Вот только, что я могу? А предложение Пашутина как раз снимало все эти проблемы.
Но это было еще не все. Если в самом начале появления в этом времени я представлял собой волка-одиночку, жившего по своим законам, то последние события все изменили. Нельзя было не заметить, что моя жизнь тесно переплелась с судьбами других людей, при этом я продолжал руководствоваться своими собственными интересами, за что и расплатился несчастьем, случившимся с моей сестрой. Хотя это была не только моя ошибка, усиленная совпадением случайностей, чувство вины осталось сидеть во мне глубокой занозой, и теперь через призму роковой ошибки я по-другому стал смотреть на многие события, происходящие вокруг меня. В первую очередь на войну. Я и раньше читал сводки с фронтов, видел на улицах столицы раненых и увеченных солдат и офицеров. Однажды пришлось увидеть, как истошно кричала на улице мать, в окружении родных и знакомых, получившая на сына похоронку. Если раньше все это я пропускал мимо себя, считая привычными атрибутами войны, то постепенно все изменилось. Теперь война из абстрактного образа зла превратилась в конкретных людей: покончившегося с собой поручика Мелентьева, командира охотников Махрицкого, врачей госпиталя, мою сестру Наташу и многих других людей. Ее надо было остановить. Но не только эти соображения вынудили меня принять такое решение, но и знание будущего. Ведь, кроме меня, никто не знал, что ужасы первой мировой войны – это только преддверие ада, в котором окажется Россия после революции. Развал империи, гражданская война, голод и разруха. Мои родные, сестра и мать, неприспособленные выживать в таких условиях, погибнут одни из первых в этом хаосе.
Если раньше меня вполне устраивала роль одиночки, способного решать свои проблемы, не утруждая совесть моральной стороной дела, то теперь пришло время вернуться в мир людей, из которого я добровольно изгнал себя, лежа на больничной койке. Пока я взял на себя ответственность за судьбы двух женщин и не представлял себя в качестве вершителя истории. Стоило мне об этом подумать, как у меня вдруг появилось ощущение раннего детства, когда, будучи у бабушки, я заглянул в колодец. Черная мрачная глубина, вызывающая холодок где-то внутри тебя. Нечто подобное я ощутил и сейчас, просто представив, что мне придется взять на себя решение судьбы целой державы, сотен миллионов людей. И вдруг я совершу ошибку? Не успел я прийти к подобной мысли, как вдруг зазвонил телефон, что стало для этого дома большой редкостью, после того как Наташа ушла в монастырь. С готовностью вскочил с кресла, так как звонок давал мне возможность уйти от решений, а значит, и от взятия обязательств, истинная сущность которых мне пока довольно смутно представлялась. Подойдя к телефону, взял трубку.
– Сергей Александрович, здравствуйте! – раздался в трубке голос профессора Иконникова. – Сколько мы с вами не виделись?
– Добрый вечер, Антон Павлович. Месяцев восемь. Как у вас дела?
– Все по-старому. Да и что у меня, старика, может поменяться? Университет и моя коллекция. Этим и живу. А как вы все это время жили?
– По-разному, Антон Павлович.
– Впрочем, можете не рассказывать. Кое-что слышал. Как-то звонил вам и попал на вашу матушку, поэтому знаю о трагедии с вашей сестрой. Как она сейчас?
– Ушла в монастырь.
– Такая молодая? Да у нее вся жизнь впереди! Зачем себе жизнь… Ох! Извините меня, старика. Вечно лезу не в свои дела. Как там, в Евангелии от Матфея: «Не судите, да не судимы будете»… А вы-то как сами?
– Пока все хорошо.
– Вы что завтра вечером делаете? – последовал неожиданный вопрос.
– Ничего.
– Отлично! Завтра вечером жду вас у себя в гости!
– Что за повод? – поинтересовался я.
– Мне вам кое-что передать нужно. Вас семь часов вечера устроит?
– Вполне.
Я оказался не единственным приглашенным в этот вечер. Был еще один гость. Хороший и добрый друг, как отрекомендовал его Иконников. Ему было приблизительно столько лет, сколько и самому профессору, где-то в районе шестидесяти лет, но при этом он выглядел намного крепче и здоровее профессора словесности. Этакий гриб-боровик. Еще он обладал редким оттенком волос – его волосы, борода и усы были пшеничного цвета.
– Разреши тебе представить моего молодого друга: Богуславский Сергей Александрович, о котором я тебе уже рассказывал. А это Пороховщиков Николай Тимофеевич. Прошу любить и жаловать! Профессор химии, два десятка опубликованных работ, солидный возраст, но при этом большой любитель фантазировать. Такие проекты в его голове бродят – только держись! Встречал я в жизни выдумщиков, но таких, как наш Николай Тимофеевич, еще поискать надо! Ну-ну! Не хмурьте свои брови, профессор. Умолкаю. Что будем пить молодой человек? Или опять чай?
– Чай, Антон Павлович.
– Николай Тимофеевич, – профессор обратился к своему приятелю, – извините нас, извините ради бога! Мне надо поговорить с Сергеем Александровичем. Мы отойдем ненадолго.
– Сколько угодно, Антон Павлович. Сколько угодно! – ответил тот.
