Герман Романов - Спасти Императора! «Попаданцы» против ЧК
В номере царила смерть, ее страшный запах полностью захлестнул помещение. Секунды растянулись в минуты, Марков ничего не мог сделать, тело стало ватным, а ноги начали сгибаться под его тяжестью.
Жужгов выгибался на полу — из разрезанного наискосок горла хлестала кровь. Начальник Мотовилихинской милиции предсмертно хрипел, уставив стекленеющие глаза в потолок. Рядом с ним лежал лицом вниз и Колпащиков, безвольно раскинувшись на ковре. Ниже левой лопатки торчала рукоять ножа, и Марков понял, что чекист умер почти мгновенно от точного удара прямо в сердце. А еще краем глаза он заметил, как в коридоре торчат желтые сапоги — такие носил дежуривший в номере чекист Попов, минуту назад живой, сейчас уже мертвой куклой вытянувшийся на полу.
И глаза, эти глаза матроса — уже не наглые и пьяные, а пронзительно синие, с плавающими льдинками беспощадной жестокости матерого убийцы. И истина только сейчас дошла до Маркова.
— Измена…
Договорить чекист не смог — ослепительная вспышка боли пронзила его живот, внезапно ослабевшая рука не могла поднять наган, а отказавший палец не нажал на спуск. Жуткая боль нарастала, парализовала все его молодое и сильное тело. Марков захрипел, выплевывая кровь, и попытался из последних сил закричать, поднять тревогу, призвать на помощь. На помощь…
— Не балуй! Подыхай молча, сволочь!
Крепкая ладонь матроса плотно зажала несостоявшемуся цареубийце рот, а другая не менее сильная рука ухватила за затылок. И почти сразу Марков услышал противный хруст своей собственной шеи. И вспыхнувшее в мозгу яркое солнце полностью захлестнуло сознание, но тут же стремительно бросило душу чекиста в зловещую пустоту небытия…
* * *Чьи-то руки бережно подняли ее с жесткого костлявого тела императора, и Маша сразу же опомнилась. Неожиданно ей стало очень холодно, и девушку буквально заколотило нервной дрожью. Она не могла вымолвить ни единого слова и только слышала, как стучали ее зубы.
— Все хорошо, Маша, все хорошо. Ты у нас молодец, — крепкие надежные руки «ее» Феди, а так она мысленно называла его, на секунду приобняли.
Затем Шмайсер буквально вырвал из рук продолжавшего стоять столбом англичанина серый мягкий плащ и бережно укутал им девушку, тщательно запахнув полы и затянув пояс.
— Вы… это… зачем? — чуть заикаясь и медленно выговаривая слова, обратился к девушке Михаил Александрович, красный как вареный рак. Великий князь словно не понимал, что произошло в номере, и будто не видел трупов, лежащих на полу. Его глаза были прикованы к Маше.
— Она защитила вас собой, — тихо прозвучал голос Путта. — Иного выбора у нас не было. Этот чекист…
Гауптман остановился, наклонился и поднял самодельную бомбу. Затем слегка пнул мертвое тело Маркова под бок, усмехнулся и злым торжественным голосом закончил:
— Мог выстрелить в вас в любую секунду! Или взорвать бомбу. А потому Мария Александровна и бросилась на вас. Пули или осколки достались бы ей, а вы бы остались целы. А что касается наших костюмов, кх, гм… То это специально сделано, для натурализации образов, отвлечения внимания и обеспечения внезапности нападения. И как видите…
— У вас это хорошо получилось, капитан!
Из-за спины Путта в номер зашел Фомин в чекисткой кожанке. Рядом с ним стоял солдат с винтовкой, и у Маши в удивлении расширились глаза. Солдат жутко походил на него лицом, будто близнец, ну, может быть, самую малость помоложе.
Фомин подошел прямо к ней, и Маша ощутила его сухие губы на щеке. И он зашептал ей на ухо, крепко обняв за плечи:
— Я горжусь тобой, доченька. Ты настоящий русский солдат!
Затем Фомин еще раз поцеловал ее и отстранился, повернувшись к замолчавшему капитану.
— Трупы унести в номер, где был постовой чекист. Там складируйте, нечего им в коридоре лежать. Я подполковник Фомин, Семен Федотович. А это старший унтер-офицер Фомин с сыном. Они в вашем распоряжении, государь. Федот Федотович мой младший брат, старый черниговский гусар.
Маше теперь стало понятным их удивительное сходство, и она украдкой бросила взгляд на Михаила Александровича. Великий князь явно опешил от слов старшего Фомина и мучительно морщил лоб, пытаясь что-то припомнить. Затем он вплотную подошел к Фоминым.
— Простите, господа, но ведь мы с вами уже встречались. Я припоминаю вас, но, к сожалению, не могу вспомнить, где мы виделись.
— Почти восемнадцать лет тому назад вы, государь, — со странной улыбкой на губах ответил подполковник, — стали крестным моего племянника, его сына. Это было, когда вы первый раз приехали…
— В Локоть, — перебил офицера великий князь, — я принимал имение Брасово в наследство от покойного брата Георгия.
Произнеся имя, Михаил Александрович чуточку потемнел лицом, и Маша осознала, насколько тяжелы для великого князя воспоминания о рано умершем от туберкулеза брате. И сама горестно вздохнула — потеря отца и брата, их жестокое убийство разодрало ей всю душу в одну болящую и незаживающую рану.
— А ведь я вас вспомнил, — улыбнулся Михаил Александрович. — Вы Фомины, и ваш отец лечил меня травами. Большая ему благодарность — боли в желудке меня несколько лет не беспокоили.
Великий князь неожиданно побледнел и схватился за живот — острый приступ боли буквально согнул его.
— Вы зря сделали, ваше величество, что больше не приезжали. Избавились бы полностью от своей язвы, — Фомин бережно уложил императора на диван. — Я сейчас же займусь вами, и через четверть часа вам, государь, станет намного лучше. Мне лекарство дал мой…
Тут он, к удивлению всех замялся, будто хотел сказать то, что говорить ему не следовало. Затем он расстегнул воротник и достал мешочек, похожий на ладанку.
— Прошу всех выйти. Людей его величества поместить в их старый номер, чекистов скидать напротив. Выполнять! — резкий приказ Фомина хлестанул по присутствующим, все сразу зашевелились, будто вышли из ступора. Машу тут же приобнял Шмайсер и бережно повел из номера, и девушка, уже идя по коридору, снова услышала повелительный голос.
— Я сказал всем, включая и вас, Джонсон. А потому немедленно выйти, оставьте нас наедине, вы только мешать будете!
И такая стальная властность прорезалась в его голосе, что англичанин не стал перечить, а, подхватив тело мертвого чекиста, при помощи камердинера выволок его в коридор. Второй труп подняли отец и сын Фомины.
Девушка не стала мешать мужчинам, быстро зашла в номер и замерла в углу, стянув полы плаща дрожащими пальцами. Словно со стороны, не осязая мозгом, она смотрела, как со стуком ложатся на паркет мертвые тела, которые еще минуту назад стояли перед ее глазами живыми и довольными жизнью. Еще как довольными — они буквально жгли похотливыми взорами ее тело. Жгли, и она это ощущала. Вот только стыда не испытывала ни капельки. Ибо не она была — умерла та добрая Маша, которую так любили отец и брат, умерла вместе с ними в зловещей штольне…
— Что с тобой?! Тебя всю колотит!
Крепкая рука Шмайсера обняла девушку за плечи. Его голос звучал глухо, встревоженно и нежно. Да, нежно — Маша чувствовала это и внезапно поняла, что он полюбил ее. Этот жестокий и суровый человек, что только на ее глазах убил за день добрую полудюжину нелюдей, на самом деле очень, очень хороший…
— Сядь на диван и не смотри в угол!
Он бережно усадил девушку, наклонился и сдернул с пола ковровую дорожку. Подошел к складированным у окна трупам и накинул ее на убитых, машинально расправив ткань. Искоса посмотрел на бледную как мел дрожащую девушку, скрипнул зубами. Кремень — а не изнеженная барышня. Нервы были как проволока в деле, а сейчас откат начинается. Лишь бы не сломалась, ведь такое за последнее время пережила, что любого мужика запросто скрутить может.
— Машенька, ты выпей, легче станет, — Шмайсер протянул девушке початую бутылку коньяка. — Тут твою одежду Путт занес, переоденься!
Он потоптался — не зная, что ему сейчас сказать этой девушке, которая на самом деле годилась ему в матери, милой барышне не из его времени. Не знал, что сказать, чем утешить. А потому лишь тяжело вздохнул и направился из номера.
— Постой, Феденька!
Тихий голос Маши буквально пригвоздил Шмайсера к полу. Танкист стремительно обернулся. Девушка поднялась с дивана, ее щеки за доли секунды покрылись багровым румянцем, глаза лихорадочно заблестели. Она будто пришла к какой-то мысли или приняла какое-то важное для себя решение.
— Ты меня любишь, Федя?! — тихо то ли спросила, то ли сказала Маша и ожгла его взглядом. — Кругом смерть и смерть одна! — тихий девичий голосок бил кувалдой по сердцу Шмайсера, он даже боялся вздохнуть. — А ведь я хочу любить и быть любимой, хочу познать своего единственного мужчину, которого полюбила своим сердечком. Тебя, мой Феденька…
