Андрей Посняков - Сюзерен
Егор проснулся в поту: хотя жизни его даже во сне ничего не угрожало, князь все же остро почувствовал подкрадывающуюся смерть. Флот! Флот! Нужно просить португальцев, пусть окажут помощь… но, во-первых, Дева! Не будет ее — и все просьбы могут оказаться напрасными, ибо Черная Мадонна, пожалуй, единственное, что сплачивало сейчас Испанию, если не считать родственных монарших уз… нигде и никогда не бывших препятствием к самым кровопролитным войнам. Кстати, если уж на то пошло, король Альфонсо спокойно может отдать Барселону маврам в обмен на помощь против того же Жуана или юного Хуана Кастильского, точней, против правящей от имени короля-мальчика своры.
Черная Мадонна! Моренета… Смуглянка… для каждого здесь человека — Своя.
— Что с вами, сеньор? — повернулась сидевшая у костра Аманда.
Сидела, конечно, не одна — дежурила вместе с Лупано, точнее, они вместе дежурили. Князь тому не препятствовал — давно уж имел на обоих планы.
Беглецы и воины из Террасы расположились на ночлег в устье небольшой пещеры, на полпути от преодоленного еще вечером перевала к монастырю — бенедиктинской обители, что уже виднелась внизу, в тусклом свете восходящего за горами солнца.
Как и обещал капитан Гильермо Ньеза, он провел всех кратчайшим путем. Кратчайшим и, что уж там говорить, опасным и трудным, даже сам Егор ни за что б не решился пройти здесь без проводника, в одиночку — кругом громоздились грозные скалы, шевелился в горных отрогах туман, узкие козьи тропы вились над бездонными пропастями… Аманда один раз сорвалась, хорошо Рыбина оказался рядом — бросился, не думая, схватил, удержал… Потом их вместе и вытащили. В кровь расцарапавшая живот девчонка держалась бодро, не дрожала, не ныла, да она вообще спокойно переносила все тяготы и лишения, не так, как российской доблестной армии солдаты, которым и год служить, и после обеда спать, и никаких кухонных нарядов, а вот поди ж ты, все от службы закосить норовят — как же, мамки-то рядом не будет! Кто «мальчику» сопельки вытрет, трусишки-носочки стирнет, сахарок в чае размешает? Никто, разве старшина только — к тому все, похоже, и идет.
— Черная Мадонна, — усевшись у костра, негромко промолвил князь. — Худой сон про нее привиделся.
— Что за сон?
— Не скажу. Рано вам еще. А вот к Мадонне — пора! И очень хотелось бы побыстрее.
— Скоро будем! — сказал подошедший капитан. — Во-он ту скалу — Лик Святой Девы — минуем, а там уж и рядом. Да к вечеру доберемся! — Гильермо приложил руку к уху: — Слышите — колокола!
— Это там уже?
— Да, в обители, где Моренета. На молитву братию созывают.
* * *Юный Матиас, мальчик из хора, прямо-таки ворвался в келью, едва настоятель, отец Бенедикт (когда-то давно, в миру, — доблестный рыцарь Хавьер Серрано) отворил на заполошный стук дверь.
— Зачем так стучать, вьюнош? — строго прикрикнул аббат. — Неужто небо перевернулось? Или, может быть, сам Спаситель сошел с небес, и ты так спешишь, чтобы первым сообщить мне об этом?
— О святой отец… — Карие, широко распахнутые глаза мальчика сияли совсем недетской тревогой, соломенно-светлые волосы топорщились. — Мой брат Алехо, послушник, что…
— …что ночевал нынче в притворе у пещеры Святой Девы, — успокаивающе возложив руки на голову отрока, продолжил настоятель. — Я знаю, твой старший брат стремится поскорее принять постриг и любит коротать ночи близ притвора Смуглянки, ведь так?
— Так… — Матиас все же не успокаивался. — Но он мне сейчас не открыл!
— Ну, не открыл… — отечески улыбнулся аббат. — Может, уснул — так ведь бывает.
— Да нет же, святой отец! — взвился мальчишка. — Алехо бы так никогда не сделал… Тем более — колокола, он же не мог их не слышать?! Может… может, его хватил удар?
— Ну-у-у, придумал — удар, — перекрестившись, отец Бенедикт поспешно накинул нарясник. — Сейчас вот заутреню отстоим и сходим в притвор, разберемся. Самолично с тобой спущусь — обещаю.
— Спасибо, святой отец! — просиял лицом мальчик. — Так я побегу? Нам же на заутрене петь, а брат Августин сами знаете, какой строгий, не любит, когда опаздывают.
— Беги, беги, сын мой.
Перекрестив мальчика, аббат вышел из кельи и, кивая на ходу монахам, направился в монастырскую церковь, где уже собралась в ожидании вся братия.
Облачившись в золоченые ризы, отец Бенедикт приступил к службе, как делал каждое утро на протяжении уже двадцати пяти лет…
— О Патер Ностер… — Уста немолодого прелата сами собой произносили слова молитвы — звучно и вместе с тем как-то по-домашнему уютно. Да ведь здесь, в этой обители, и не могло быть как-то по-другому, ведь Святыня — Моренета, Смуглянка — считалась родной. Впрочем, нет, не считалась — являлась таковой! Была!
Ах, как запели отроки! Голоса звонкие, словно весенние ручейки… Поют этак слаженно, чисто. В том, конечно, большая заслуга брата Августина, человека строгого, но с большим и добрым сердцем. Двести лет уже, как при монастыре — хор мальчиков, двести лет! Многие паломники, поклонившись Смуглянке, еще пару дней остаются специально послушать. Да и как не послушать — это же чудо какое-то! Словно сам воспаряешь к небесам, к Господу, к Пресвятой Деве… Ах, голоса, голоса… а вот этот — солист — это Мартин поет, вот уж голос так голос! Такой талант — только от Бога, а открыл парня брат Августин. Жаль, недолог век монастырских певцов — года два-три, и голос начнет ломаться, грубеть. Это и правильно, так и должно быть, не век же отрокам оставаться детьми, пора и взрослеть, уступая дорогу новым хористам… и новому чуду.
В отличие от своего старшего брата, Матиас непослушен, неусидчив, матери — вдове Альмеде, свободной крестьянке, — трудно с ним, да и брату Августину нелегко. Да уж, у хормейстера непосед много, за каждым глаз да глаз, зато как потом славно выходит! Не песнопения, а благодать Божья.
— А-а-а-ве Марии-и-и-я-а-а-а-а…
* * *По окончании службы Матиас, нетерпеливо грызя ногти, дожидался аббата у церковных врат.
— Ой! Святой отец, как вы незаметно подошли!
— Ногти не грызи, вьюнош. Не то придется наложить на тебя епитимью.
— Ой, святой отец, а и сам не понимаю, как это так получается, что руки будто сами собой ко рту лезут.
Настоятель спускался по лестнице быстро, и Матиас едва за ним поспевал, даже запыхался немного, но к притвору, неучтиво опередив отца Бенедикта, подскочил первым, толкнул дверь, оглянулся:
— Вот видите, святой отец, — закрыто.
— Вижу, что закрыто. — Побарабанив в дверь кулаками, аббат безуспешно попытался открыть дубовые створки и покачал головой. — Однако! — Внимательно оглядев дверь, отец Бенедикт хмыкнул: — Может, отсырела? Или, наоборот, рассохлась?
— Ого! Вот так дела, святой отче! — подпрыгнув, Матиас достал ладонями притолоку. — А дверь-то заклинена. Там скобы!
— Какие еще скобы? — недоверчиво переспросил аббат. — Ты сможешь их достать? Хотя нет — лучше беги за лестницей. И позови кого-нибудь. Да хоть отца кастеляна. И… больше никого пока не зови!
Отец Амврозий, кастелян, — сутулый и худой, как высохший на солнце тростник, — явился быстро, его келья находилась рядом, лишь только подняться. Лестницу он притащил с помощью Матиаса, ведь парнишка сразу же сказал, что отец-настоятель велел никого больше не звать.
— Давай, отроче, лезь, — аббат ободряюще улыбнулся. — Погляди, можно ли вытащить скобы.
— Можно! — взлетев по лестнице вверх, бодро оглянулся мальчишка. — Их просто засунули, не забивали. Я вытащу?
— Давай.
Сунув скобы в рот — а больше некуда, карманов нет, — Матиас спустился и помог отцу кастеляну убрать лестницу, после чего дверь легко отворилась… Хотя нет! Не так уж и легко… что-то там, внутри, мешало…
— А ну-ка… — Несмотря на возраст, аббат все же был посильнее и, навалившись плечом, толкнул дверь.
Та наконец поддалась, а внутри, в притворе, явно что-то сдвинулось…
— О Пресвятая Дева!
Едва войдя, отец Бенедикт удивленно округлил глаза и перекрестился, чуть было не споткнувшись о лежащее поперек притвора тело в черной рясе послушника.
— Алехо! Брат! — Матиас бросился на колени и затряс несчастного изо всех сил. — Алехо! Алехо! Вставай, братец, не спи! Ой… что это?
— Это кровь, отроче, — наклонившись, тихо произнес настоятель. — А ну-ка, брате Амврозий, перевернем его… Ага… Господи Иисусе!!! Это кто ж его так?!
Перевернув послушника на спину, все трое в ужасе отпрянули: горло убитого — именно так, убитого! — казалось, перегрыз какой-то крупный зверь, волк или даже медведь, и целой лужи крови, в которой лежал бедолага, монахи поначалу не заметили в полутьме и вот только сейчас едва не поскользнулись.
— Братец мой… брат… — тихо заплакал Матиас.
— Да-а-а… — отец Амврозий скорбно покачал головой. — Это уж точно не зверь… Дело рук человеческих? И кому же могло понадобиться убивать простого послушника? И зачем?
