Юношество (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич

Присутствие же Дубельта избавило от многих формальностей и вопросов.

Деньги Лев Николаевич принял и тут же сдал на открытый ему счет. Мог бы, конечно, и забрать. Но в золоте это около двух центнеров. Да и банкнотами в «четвертаках» аж шестьдесят пачек по сто купюр. Не говоря уже о том, что болтаться по городу с ТАКИМИ деньгами попросту опасно.

Оформили все чин по чину.

Тепло попрощались с руководством банка.

И поехали в Зимний дворец, благо, что время не поджимало. Хотя Дубельт и поглядывал на часы.

Добрались.

Зашли.

Без малейших приключений. Лев был в форме драгунского штабс-ротмистра с крестами Георгия, Анны и Станислава на груди и «клюквой» на сабле. Что делало его бравым боевым офицером. К тому же перстень кабинетный на пальце, обязательный к ношению. Золотой, с бриллиантами. Такой не каждому давали. И трость тоже под стать. Надежным. Своим. Иначе бы так наградами не осыпали. Да еще рядом с Дубельтом, которого во дворце… да и вообще в столице знала каждая собака…

— И как это понимать? — тихим, но твердым голосом поинтересовался Леонтий Васильевич у секретаря.

— Государь никого не принимает. Ему нездоровится.

— Позовите лейб-медика.

— Сей момент. — ответил он и ненадолго скрылся за дверью.

Он вышел.

Встревоженный и раздраженный. Снял марлевую повязку и произнес:

— Леонтий Васильевич, это не самое удобное время для разговора.

— Почему меня не пускают к Государю?

— Он занедужил.

— Вчера вечером он был еще вполне здоров.

— Отравили⁈ — порывисто рявкнул Лев, положив руку на саблю.

— Молодой человек… — излишне резко и холодно процедил Яков Васильевич Виллие, — не лезьте не в свое дело и не говорите пустого. Хотите дурные слухи пустить?

— Как-то он внезапно занедужил, — нахмурился Дубельт. — Отойдите.

— Государю нужен покой!

Лев же просто двинулся вперед. Как танк. Просто оттеснил лейб-медика плечом. Дубель устремился за ним.

И вот когда до двери оставалось пара шагом, оттуда донесся приступ кашля. Сильного. А потом недовольное ворчание Николая Павловича, который выказывал неудовольствие в грубой, матерной форме. Причем по голосу чувствовалось, что нос у него забит.

Они оба замерли.

Переглянулись.

После чего принесли свои извинения Якову Васильевичу и удалились.

— Зря только поругались… — буркнул Лев Николаевич.

— Я был в своем праве, а вы со мной. Значит, придется подождать, пока Государь поправится. Как это все не вовремя.

— Се ля ви. — пожал плечами граф. — Человек смертен, хуже того — внезапно смертен. На болезни это тоже распространяется…

[1] Такой проект прорабатывался в 1830–1831 годах по итогам русско-турецкой войны 1828–1829 годов. С целью устранения противоречий и укрепления взаимных интересов.

Часть 3

Глава 3

1847, февраль, 23. Где-то на дорогах России

Лев Николаевич ехал в довольно уютном зимнем экипаже.

В ногах химическая грелка.

Хорошо.

Он их еще в столице себе наделал, когда страдал от отвратительного отопления в доходных домах. Себе он выбрал еще неплохой. Однако зимой в Питере сочетание сырости, мороза и пронизывающего ветра порождали массу курьезов. И остро требовалась грелки.

Большинство пользовались водяными.

Ну а что? Дешево и просто.

Но уж больно часто они остывали, да и бегать на кухню за горячей водой было не всегда возможно. Особенно ночью. Вот он и решил немного помудрить.

У жестянщиков заказал паяный корпус в виде небольшого цилиндра. Дно двойное с дюймовым воздушным зазором. По-хорошему бы откачать из этого зазора воздух, но не до жиру. Внутрь корпуса помещался керамический горшок с толстыми стенками. В тот же дюйм. Сверху — такая же крышечка. Причем не притертая. А поверх — еще и жестяная с небольшими отверстиями поверху, чтобы избыток газовых выходил.

Работало это все довольно просто.

Брался малый жестяной контейнер. В него наливалась вода и кидалась подходящая партия негашеной извести[1]. Тепла известь выделяла примерно в пятнадцать раз меньше, чем при сгорании такого же количества сухих дров. Но, сжигать ничего не требовалось. Из-за чего установка получалась вполне себе компактная, как и расходник для нее — оксид кальция. Которые еще и пополнять можно было в пути.

Так что такая грелка стояла в ногах у Льва, закрытая меховым кожухом. И у кучера. Причем у всей их кавалькады. Имелся, конечно, определенный риск. Но для взрослых, трезвых и адекватных людей совершенно несущественный…

Разговор с императором все же состоялся.

И не один.

Поначалу скорее формальный.

Николай Павлович, как Лев и предполагал, до крайности не любил нарушение субординации и своеволие. Умствования тоже. Но случился эксцесс, который если не все, то почти все переменил.

— Вы, говорят, песню сочинили, — произнес тогда император.

— Для нижегородцев?

— Для них. — кивнул он. — А можете сочинить для меня?

— Кхм… — чуть не подавился Леонтий Васильевич. Да и остальные как-то притихли. А обед тот был в семейном кругу, куда и Дубельта позвали только как некую подстраховку на случай, если этот молодой граф начнет чудить.

Лев Николаевич повернулся к императору и внимательно посмотрел ему в глаза, пытаясь понять — шутка ли это. Но нет — он был серьезен. Что ставило Толстого в довольно щекотливую ситуацию. Он ведь не поэт и тем более не песенник.

Откажешь Государю? Плохая идея. Очень плохая. Полку, значит, каких-то там драгун сочинил, а тут — выделываешься. В сущности, это выглядело как оскорбление.

Согласишься? А что ему предъявлять?

И тут графа озарило.

За время, проведенное в Санкт-Петербурге, он уже неплохо сумел составить для себя психологический портрет Николая I. Глуповат и практически не образован, но старателен и упорен. Честен. Верен. Впрочем, это Лев Николаевич и раньше знал. Куда важнее другое — отношение этого человека к своему положению и своим делам.

Этот царь служил России. Искренним и самым самоотверженным образом.

Как мог.

И если бы потребовалось — жизнь за нее отдал. Не за свой престол, а за Россию. Собственно, тогда-то и всплыли обрывки воспоминаний у Льва Николаевича из прошлой жизни, будто бы он и сыновей своих не пожалел — в горнило Крымской войны бросил. В самую мясорубку вокруг Севастополя. Кого и как — уже не помнил. Но сам факт лег отлично в понимание личности.

Ума бы ему…

Образования…

Сейчас же, глядя в упор на императора, Льва Николаевича внезапно озарило. Он понял, как император себя ощущает и видит во всей этой истории. Ну, ему показалось, что он понял.

Граф вяло улыбнулся.

Взял у соседа чистую вилку в пару к своей. Обед у императора был обставлен по всем закона этикета, поэтому здесь имелось много разных приборов. Вот он парочку одинаковых и взял.

Чуть-чуть постучал ими по столу, прислушиваясь к звуку.

Немного приноровился.

Сделал небольшой проигрыш простого мотивчика. Считай барабанный аккорд — маленький кусочек, идущий по кругу.

Потом еще.

С третьего раз стало получаться более-менее терпимо. И стал напевать песню «О тревожной молодости», за вычетом третьего куплета, где про дружбу что-то было, так как он совсем не к месту получался. Песня ему хорошо знакомая и понятная. Сколько раз ее по пьяни пели в той, прошлой жизни…

— Забота у нас простая, забота наша такая: жила бы страна родная, и нету других забот…

Потом припев.

Пояснение про то, что где-то тут нужно к барабану добавить проигрыши горниста. Коротки. Как призвуки.