Московское золото и нежная попа комсомолки. Часть Третья (СИ) - Хренов Алексей

— Ты сволочь, Хренов… я же тебяяя так люююблююю… — заныло то, что было тигрицей ещё три минуты назад.

— Я знаю… — он провёл рукой по её спине, успокаивая.

— Я не хочу, чтобы ты уход-и-и-ил… — она заскулила в его руках, пуская слёзы.

— Я тоже. — наш товарищ был лаконичен и занят делом.

Она дрожала, и Лёха чувствовал, как злость медленно перегорает, оставляя только напряжение и жар.

Ещё пару секунд — и стало уже неважно, почему она на него злилась.

Середина июня 1937 года. Аэродром Алькала, пригород Мадрида.

Лёха сидел в кабине, чуть наклонившись вперёд, напряжённо вслушиваясь в работу двигателя. Немецкий «Шторьх», всё ещё с франкистскими опознавательными знаками, забитый до отказа, тяжело выруливал по аэродрому, как ослик, навьюченный мешками.

Позади, в тесноте салона, утрамбовались Старинов и один из испанцев — молчаливый партизан, представившийся как Мигель. Они сидели на мешках с грузом, стараясь не шевелиться. Изначально восприняв это как приключение, они начали шебуршиться по кабине, заглядывая в окна. Нервный Лёха не сдержался и рявкнул на них как следует, предупредив, что если они испортят ему балансировку, то влепятся в землю и никуда не полетят.

— Лёха, а ты уверен, что этот хлам вообще взлетит? — пробасил Старинов.

— Взлетит, — ответил Лёха, хмуро глядя вперёд.

— А вот как он будет лететь и сядет ли — это уже другой вопрос, — добавил он тихо.

Мигель перекрестился, но ничего не сказал.

Лёха протянул руку к приборной панели, щёлкнул тумблером, добавил газ, и самолёт задрожал, покатился вперёд. Разбег получился долгим, натужным, но через несколько секунд колёса оторвались от земли, и нагруженный маленький ослик пополз вверх.

— Мать честная… — пробормотал Старинов, когда самолёт, едва не взвывая от натуги, медленно карабкался вверх, покачиваясь на потоках воздуха.

Сквозь стеклянные окна кабины внизу, медленно качаясь, проплывали постройки аэродрома, укрытые маскировочными сетками самолёты, размеренные полосы полей и извилистые ленты дорог, постепенно уменьшаясь и растворяясь в ночной темноте.

Лёха сжал штурвал, чувствуя, как нагруженный «Шторьх» сопротивляется, не желая разгоняться. Он бросил взгляд на приборы, затем — на горизонт, проверяя курс.

— Давай, Чебурашка, не подведи… — пробормотал он себе под нос, чуть убавляя газ, чтобы не напрягать мотор.

Позади раздалось тихое бормотание молитвы — похоже, испанец тоже считал, что лишняя божественная поддержка сейчас не помешает.

— Ты вообще уверен, что этот сарайчик долетит? — спросил Старинов, крепче вцепившись в ремни.

— А я говорил, что те два мешка были лишние! Поздно сомневаться, Илья, мы уже в воздухе, — хмыкнул Лёха, прекратив набор высоты.

Где-то вдалеке мерцали огни, а впереди начиналась ночь, в которую им предстояло уйти глубже.

Лёха вывел машину в ровный полёт, проверил показания приборов и наконец-то позволил себе чуть-чуть расслабиться.

Двадцать минут спустя они уже шли рядом с горами, ориентируясь по редким огням внизу. Полёт прошёл на удивление гладко. Лёха опустил машину, и когда впереди показался аэродром, он прицелился на посадочную полосу и плавно зашёл на снижение.

Посадка оказалась на удивление мягче, чем ожидалось нашему герою. Самолётик коснулся земли, немного подпрыгнул, прокатился немного по полосе, а затем замер, чуть покачиваясь.

Лёха вздохнул с облегчением.

— Штанишки чистые? — спросил он, заглядывая назад.

— Похоже, да… — проворчал Старинов, разминая ноги.

Мигель просто снова перекрестился.

Но едва они вылезли из самолёта, как их уже обступили люди.

Первым подтянулся Казаков, за ним ещё несколько советских лётчиков, а дальше и испанцы потянулись поглазеть на чудо техники.

— Лёха, ну ты и черт! — ржал Казаков. — На этом корыте в таком перегрузе? Ты бы ещё корову сюда посадил!

— Да тут и так парнокопытных хватало! — проворчал Лёха, оборачиваясь на Старинова.

Толпа начинала расти, обсуждения становились всё громче. Кто-то восхищённо стучал по фюзеляжу, кто-то внимательно рассматривал кабину.

— Чего встали⁈ — рявкнул кто-то из офицеров. — От самолёта отойдите! Часового сюда!

Спустя несколько минут у самолёта уже стоял боец, лениво отгоняя любопытных.

Но народ даже не думал расходиться.

— Ну всё, испанская секретность в действии! Теперь можно не переживать, — хмыкнул Лёха, глядя на толпу. — Через пару дней в любом кабаке уже будут знать, что партизаны куда-то летят.

— А тебя это удивляет? — заржал Старинов, пожав плечами. — Мы вот честно рассказываем, что летим брать самого Франко в плен!

Лёха покосился на него и весело рассмеялся.

— Знаешь, Илья… После этого полёта я даже не удивлюсь, если завтра ты меня попросишь стать погонщиком ослика. Я! Морской лётчик! Как я тут оказался! В такой компании!!!

— Главное — ослика не перегружать. — серьёзно кивнул Старинов.

Глава 22

«И глаз, как у орла!»

Вторая половина июня 1937 года. Небо над горной грядой перед Мадридом.

Маленький самолётик взлетел затемно.

Затолкав в салон бойцов — Старинова и испанца Мигеля — Лёха вырулил на взлётную полосу. Мотор взревел, пропеллер завертелся, и нагруженный «Шторьх» начал разбег. Медленно, нехотя, словно обдумывая, стоит ли ему вообще поднимать свой хвостик, он всё же оторвался от земли и неторопливо пополз вверх, набирая высоту.

Обитатели маленького аэродрома истребителей в Сото помахали ему вслед.

Стояла полная луна. Ночь была безоблачная, и окружающий пейзаж представлял собой странную фантасмагорическую картину в серебристо-серых тонах. Земля внизу словно застыла в бесцветном сне, реки поблёскивали тонкими нитями ртути, леса казались тёмными провалами, а поля и дороги тянулись светлыми полосами, уходя в бесконечность.

Лёха вывел машину в ровный полёт над горами и стал вглядываться в окружающий пейзаж. До Авилы им тарахтеть было около восьмидесяти километров. В спокойный день на хорошей машине этот путь можно было преодолеть минут за сорок, но у него не было ни спокойного дня, ни хорошей машины. У него был перегруженный до отказа немецкий «Шторьх» и пара отчаянных диверсантов в кабине.

Позади кто-то шевельнулся, и Лёха услышал хриплый голос Старинова:

— Ну, хоть небо ясное. Видно всё, как будто днём.

— Как раз это меня и беспокоит, — буркнул Лёха, не отрывая взгляда от горизонта. — Если мы всё видим, значит, и нас тоже видно, как на ладони.

— Если ты не видишь тигра, это не значит, что тигр не видит тебя! — выдал восточную мудрость пилот табуретки с моторчиком, продолжая старательно вглядываться в небо вокруг.

Мигель, сидящий на мешках с грузом, тихо перекрестился, но привычно ничего не сказал.

Машина шла ровно, двигатель работал без сбоев, но Лёха чувствовал жуткое напряжение. Перевалив через хребет он начал постепенно снижаться, вслед за рельефом. Снизившись до трех сотен метров, самолётик скользил над темной землёй, внося в окружающую его умиротворённую картину природы треск мотора и за собой вонь сгоревшего бензина. Опасность попасть в в лучи возможных прожекторов или, чего доброго, нарваться на случайный патрульный самолёт франкистов перевесили врожденный страх любого пилота перед землей.

Внизу проплывали тёмные силуэты холмистой местности. Избегая попадания в зону возможного обстрела, Лёха взял сильно вправо и обошёл аэродром франкистов по огромной дуге. Вот впереди внизу показался тонкий блеск воды — речка Адахо. Они перескочили через блестящую ленту воды и взяли курс на район высадки.

В этот момент «Шторьх» слегка тряхнуло на воздушной яме — Лёха снова чуть подкорректировал курс.

— Всё в порядке? — прокричал ему на ухо Старинов.

— Пока да. Но если вдруг кто-то решит, что мы тут не в тему, будет не так весело. — крикнул в ответ менеджер немецкого самолёта.